Одинокие

«Ясно, за что грохнули», – подумали все остальные.

Кресла, стулья и столы, диваны, диванчики, пуфики. Телевизоры в бойницах стенок и горок: сколько их – не сосчитать. Шикарные светильники и люстры. Бар. За баром – зеркальная стена (количество многообразных бутылок на её фоне удваивалось, утраивалось и даже пугало). Вазы. Вазы: большие, как амфоры, стояли на полу, поменьше – на тумбочках, вазочки, совсем крохотные, тонко разрисованные ручной вязью, – повсюду. Хрустальные, напоминающие своими стремительными линиями сияющие льдом скалы. Фарфоровые, они – молочно-белые, светящиеся, как женская кожа, голубизной изнутри. Медные. Бронзовые, покрытые чеканкой. Из дорогих и редких сортов древесины: томно-желтого, красного, черного, коричневого цветов, с неповторимыми узорами собственной внутренней структуры, что была видна через плоскость среза.

Вазы.

Вазы без цветов.

И несколько картин.

И все-таки дом казался пустым. Необжитым. Одиноким. Осиротевшим. Он не был запущенным, нет. Идеальная чистота присутствовала в каждой комнате, в каждом коридоре, в каждой ванной, а их было четыре, на обеих кухнях.

Дом без хозяина. Холодный. Пустой.

Ясно, что в нем не жили.

Точнее, жили в трех комнатах на первом этаже.

Яковлев взял фарфоровую вазу, одну из тех, что была размером поменьше, и, небрежно повертев, сердито поставил её на место.

– Безделушка, хм, – презрительно хмыкнул он, – мещанство.

– Начнем? – спросил один из экспертов Яковлева.

– Да, – кивнул Ростислав Станиславович. – Оружие, наркотики, документы, отпечатки.

Перечислял, растягивая фразы паузами, будто что-то жевал – его никто не слушал.

Эксперты, трое молодых ребят, все – не старше тридцати, сами прекрасно знали, что от них требуется. Методично и педантично они делали свою работу: осматривали, обыскивали, фотографировали, маркировали; щедро сыпали вокруг, будто сеяли, а потом отметали прочь серый воздушный порошок – снимали отпечатки пальцев с предметов, с дверных ручек и косяков и, переходя в следующую комнату, предполагали, что и там они не найдут ничего существенного: ни оружия, ни наркотиков, ни взрывчатки, пахнущей рыбой, ни смертельных ядов в пузырьках из-под корвалола, ни видеокассет с «банными приключениями» власть предержащих… Нет. Заведомо! Разве что… что-то среди личных бумаг? А вдруг? Но и там – ничего.

«И не рассчитывал, – думал Ростислав Станиславович, просматривая листок за листком: счета, копии накладных, прайсы, описание оборудования, приглашения на выставки, ярмарки, презентации. – Не интересно! Мусор!»

В том, что убийство заказное, он не сомневался и обнаружить в доме что-либо указывающее на исполнителя не надеялся. Да вообще не надеялся хоть что-то найти.

Правда, один факт мозолил глаза и, более того, вызвал недоумение – на пистолете, найденном у тела, остались хорошие отпечатки. Почему? Или убийца не был профессионалом? Нанимают и любителей. Или, напротив, был настолько уверен в себе? Или, что представлялось наиболее вероятной версией, «пускал» его, Яковлева, по ложному следу.

«Не на того наткнулся, разберемся», – думал Яковлев, вбирая в себя факты. Вот когда они «горячие» – остынут, разрозненные и перемешанные – улягутся, он рассредоточит их по ячейкам своего мозга, равномерно заполнит оба полушария и начнет анализировать, начнет вычерчивать схемы, составлять таблицы, чтобы, отбросив ненужное – плевелы, оставив важное – зерно, уродить истину.

Он встал из-за стола и не торопясь сделал круг.

Рабочий кабинет. Широкий офисный стол. Раньше такие столы называли письменными. Кресло с высокой спинкой, обитое натуральной кожей. Книжный шкаф – в нем преимущественно специальная литература: строительство, экономика, маркетинг. Два компьютера на специальных подставках-тумбах с выдвижными полками и свободное, не занятое, не загроможденное пространство, создающее настроение.

Вспомнив тесное, душное помещение, знакомое до тошноты, Яковлев позавидовал.

Он прошел в спальню. Там хозяйничала Зина. Распахнув сразу все створки платяного шкафа, она с интересом рассматривала белье. Женское.

Вот в этот самый момент в квартире, расположенной на другом конце города, раздался телефонный звонок.

Не перебивая, Аристарх Генрихович Ученик выслушал все, что сказал ему его абонент, положил телефонную трубку и глубоко и скорбно задумался. Затем, высвободив свой кулак из-под своего подбородка, он ударил им по столу. Удар получился не сильным, но трубка, еще хранившая тепло его широкой ладони, жалобно ёкнув, соскочила с аппарата.

Обращаясь к невидимому собеседнику, он произнес-пообещал:

– Помогу. Все равно помогу, жалко же. Ведь он её любил.

Яковлев и сам обратил внимание – в спальне чувствовалось женское присутствие.

«Уже кое-что! Шерше ля фам! Вот она – проверенная временем истина. Белье – это не просто «приходящая» женщина, на час, на вечер, на ночь. Белье – это отношения».

Он непроизвольно втянул носом воздух и уловил благоухание. Аромат. Чего? Какой? Что он напоминал? О чем? Духи? Вино? Цветы? Экзотические фрукты? Естественный запах кожи, тела? Сказать было трудно. Он был зыбким, неровным, растворяющимся и исчезающим, накатывающим порывами и волнами, легким, сладким, горьким, острым, необузданным, притягательным, возбуждающим.

«Ну, женщина, ну, – тут же одернул он себя. – И что? Понятное дело – молодой богатый мужик. Женщина, девушка, любовница, жена… Нет, женат он не был. А убийство – заказное! Если только не ревность? Есть такое чувство. Интересная мысль. Не исключено».

Картины. Их было четыре. Черные строгие рамки. Яркие свежие тона. Они смотрелись. Но, переводя взгляд с одной на другую, и на следующую, и на последующую, Яковлев вдруг почувствовал неясный дискомфорт. Он не был ценителем-специалистом, однако, считал, что понимает качество интуитивно. Контраст бил в глаза.

Полотна, висевшие рядом, принадлежали кисти одного мастера, но со второй парой, что была расположена на противоположной стене, входили в необъяснимый диссонанс: были несовместимы и даже нелепы в своем соседстве.

«Новый вкус – признак нового действующего лица, – подумал Яковлев. – Интересно, где выбор самого Терехова, а где – его неизвестной пассии? Наверное, – продолжал размышлять Яковлев над подмеченным феноменом, – в постели каждый видел свои картины – те, что нравились. Или в зависимости от настроения они оба поворачивались в одну и ту же сторону?»

Яковлев представил, как два обнаженных тела, не отрывая своих глаз от живописных работ, сплетаются в любовном противоборстве… И в миг первого соприкосновения, когда соответствие внешнего и внутреннего, её полости-раковины и принадлежащего ему животворящего стебля еще не найдено, он хватает в кулак копну её волос и с силой тянет… нет, дергает рывком на себя – её шея, словно по лекалу, выгибается, её затылок ложится в ямку меж её лопаток. Он заглядывает ей в глаза и понимает, что вот теперь они видят одно и то же – спокойный, рассеянный пейзаж: воду с отблесками, то ли солнечными, то ли лунными, молодую девушку, смотрящую на зеркальную поверхность озера, а за её спиной – маленькую девочку в кружевах, собирающую цветы. Он сжимает её в талии, ощущая в своих ладонях упругую кожу, а под нею – слой мягкого податливого жира, и, пробираясь своими бедрами между её, широко расставленными, неторопливо ложится ей на спину и, проскользнув у нее под мышками, сплетает свои руки в замок, сгибая её лебединую шею, и они оба замирают, прижавшись тесно-тесно. А перед их широко раскрытыми глазами – вычурные изогнутости, искаженные несоразмерности, линии, оседающие в перемене теней рваными клочками тумана, – это российский Модильяни через призму зеленоватого стекла изобразил привычный натюрморт, изменив лишь форму сосуда: преобразовав скучную, надоевшую в повседневности полулитровку – в кувшин, чьи несуществующие пропорции нарушают правила и балансы, все соотношения объема, длины, веса, выведенные некогда в тонких расчетах… Кружится гончарный круг. Влажная красная глина послушна рукам. И кружение его – как вальс через век, как полет и как жажда к нему; как теорема Ферма, недоказанная, недоказуемая; как греческие метаморфозы, переплетенные великолепным Апулеем, а сам кувшин, возникающий из-под умелых рук оплавленным, меняющимся миг за мигом контуром, – опорожненное сердце.