Одинокие

– Все хорошо, прекрасная маркиза, – вдруг фальшиво пропела она и разом, смахнув при этом кучу различных предметов, что стояли-лежали на туалетном столике: коробочки, флакончики, тюбики, пузырьки, сложила, будто тяжелые оконные ставни, зеркала.

«Прекрасная маркиза, всё – к лучшему! В нашей самой лучшей стране».

А Светлана успокоилась и, как следствие, начала терять время. Опухоль продолжала увеличиваться. Каждый месяц – на треть. Кто был в этом виноват? Она сама? Терехов? Клинкин? Дима? Нина? Пятак? Слуга весны Апрель? Да никто.

Часть 3. Starring

Второй план. Глава 1. Жмурины

Михаил Жмурин в свои пятьдесят три был переполнен разочарованиями – переполнен, как сосуд: до краев. Неловкое движение, наклон, дрожь, что передается прикосновением, и содержимое разольется, и, возможно, оно, освобожденное, окажется совсем не той прозрачной и чистой субстанцией, что витает как ореол над непокрытой головою мученика, а разнесет вокруг себя зловоние и мерзость.

И весть о том, что он смертельно болен, отвлекла его.

Прошлое: декабрь, 1995.

Дни накатывали один на другой, будто бэтээры на колею. Они были не просты, но монотонны в своем неблагополучии.

Некстати, наступила оттепель. Пошел мокрый снег. Он падал и падал, и его непрерывное кружение – белая липкая паутина – сковало и без того небыстрое продвижение дивизии. Но вот грохот мощных орудий разорвал пасмурное безмолвие. Началось наступление! Первый залп раздался двадцать девятого в двадцать два ноль-ноль и потом уже не смолкал в течение двух суток: тридцатого, тридцать первого. Город накрыла пелена – пепел и взвесь крошечных песчинок, некогда бывших частью строений, возведенных человеческими руками, а сейчас – пылью, и влажная порода, превращенная взрывом в дисперсию, – она висела над городом серым ядовитым туманом и, попадая в глаза и дыхательные пути, вызывала конъюнктивиты и приступы кашля.

Тридцать первого декабря федеральные войска вошли в город. Он казался покинутым.

На центральной площади Минутка танковая колонна в составе батальона разделилась по ротам. Роты – по взводам, и по три, по четыре, по пять машин – разъехались в разные стороны, рассекая город радиально и веерообразно, стараясь утвердить свое присутствие во всех его районах.

Танки шли впереди, сзади за ними двигалась мотопехота – небольшими группами по десять, двенадцать бойцов.

Игорь Михайлович Жмурин сидел на месте водителя головного танка, выбирая маршрут, прислушиваясь к голосу своего штурмана и своего закадычного друга, Петьки Гвоздева, и старался не разгоняться, чтобы ребята, следовавшие за ними, могли оставаться под прикрытием их мощной брони – самой мощной в мире, искренне думал он. Ревут, рычат мощные двигатели железных жуков, тревожа остовы убитого города. Мертвого. Пустые дома – одни стены.

Игорь притормозил и постарался объехать громоздкую бетонную балку, треснувшую посередине, что так неудобно легла поперек улицы. Заминка! И за ним, за ведомым, выстроилась очередь: второй танк, третий, четвертый, пятый – их вереница, похоже на многочленистое фантастическое насекомое: на гигантскую уродливую гусеницу, топорщащуюся стволами-усиками. И, вывернув вправо, на тротуар, медленно, не спеша, они двинулись дальше. Ведь танк – он, как ледокол: сначала буравит этот искусственно созданный липкий туман своею длиннющей пушкой, словно берет пробу, а потом – грудью как на финишную ленточку, и клочья материи отлетают по обе стороны его сильного тела, а пространство впереди раздваивается: часть остается справа, часть слева. Адский грохот, скрежет, искры, что гроздями сыплются из-под стали гусениц, когда они, будто жернова, перемалывают горную породу и вздыбленный асфальт. Машина ползет. Или несется. Как думать! Как считать.

Напряжение изнуряет. Задача – выявить очаги локального сопротивления и подавить огнем, а ребята из мотопехоты зачистят, кажется не выполнимой. Потому что очагов сопротивления нет!

– А жилые дома, многоэтажные, полуразрушенные, но, как крепости, как подводные лодки, скрывающие своих? А в каждом – засада?

– Да! Но на седьмой, на пятый, даже на третий этаж пятидесятитонный танк не заберется.

И они – ползут. Во все стороны от себя – комья земли с арбуз и брызги размером с тарелку, только уворачивайся, эй, если живой! Ползут. Без колеи, без дороги, без направления и цели, перемешивая грунт: черный талый снег, мокрую землю, кровь.

Игорь, соизмеряя силу, скоростью и ландшафт, надавил на педаль газа – и стопа уперлась в бронированный пол. Мотор взревел как стадо диких животных. Танк, подпрыгнув, рванулся вперед. Руки наводчика на пульте прицела вспотели – мокрые, они скользят. Он обтер их об засаленную материю комбинезона. Башня и вместе с нею ствол пушки – жерло, из которого следует ожидать – только дайте команду – извержения, поплыла. Она рыскает в поисках врага: чуть качнулась вверх – примерилась к верхним этажам, и снова вниз – чтобы ударить в лоб.

Разведка боем! Противника не видно. Тридцать первое декабря – до нового, тысяча девятьсот девяносто шестого года восемь с половиной часов.

Стальной монстр в неизменно прочной броне, проверенной на удар и выстрел, воздействие взрывов и многотысячную температуру, на выносливость металла и его сопротивление – машина послушна Игорю. Она в эти минуты его часть. Его органы движения. Его инстинкт самосохранения. А он – её чувства: зрение, осязание, обоняние. Чувство равновесия и боли.

Развилка. Игорь сбросил обороты, и танк стал двигаться по инерции. Но обороты – почти на нуле. Налево? Направо? Приказ командира? Взять вправо. И левая ручка передачи – до упора. Машина стала загребать, и показалось, что движущаяся по тракту крепость накренилась… С высоты птичьего полета. Или с восьмого этажа.

За поворотом – обычное многоэтажное здание. Жилой дом. Да, когда-то в нем жили. Но стоял он не вдоль улицы, образуя привычную сторону, а прямо посередине, превращая улицу в тупик.

Игорь почти вывернул, но только почти. Танк, перекрыв движение в оба направления, под углом к огибаемому зданию – последнему на предыдущем перекрестке, практически замер. Этот угол составляет ровно сорок пять градусов. И не объехать его! Свернуть влево и уйти в отрыв или вправо – чтобы броситься в погоню? Нет, у машины, следующей за ним, не получится.

Ракета ударила в лоб!

Вторая ракета ударила в последний, пятый танк, когда тот, неспешно, но неуклонно подтягивался к своему взводу. Пехота, по счастью, отставшая от него, от последнего, успела отойти.

Не растерялся «второй». Резко бросив свою машину в сторону, он круто вывернул влево, смел угол противоположного дома, на секунды оказавшись погребенным под мусором: кирпичом, исковерканным металлом «несущих» конструкций и облаком силикатной пыли, которое на фоне тусклого серо-коричневого тумана выделилось вдруг неправдоподобно белым… будто взвился белый флаг, а в следующее мгновение вырвался – отряхиваясь и отфыркиваясь, разбрасывая осколки бетона, как мокрый пёс брызги, прибавляя в скорости до максимальной. Второй танк вырвался! Но помочь? Как помочь? Еще раз взревев, словно огрызаясь, машина ушла прочь с места завязавшегося боя. Нет! Он не удрал. Конечно, нет. Танку требовалось пространство, чтобы развернуться, а на той узкой улочке, как в каньоне, да под огнем – невозможно.

Время – вперед: минута, полторы, две…

Он несся, взяв разбег, недержимо. Снаряд ушел в казенник. Затвор. Стабилизаторы держат прицел. Верхние этажи… Пятый? Нет. Выше. Седьмой, восьмой. Залп! Еще, еще, еще. Многоэтажное здание рухнуло, как игрушечное. Теперь в нем не девять этажей, а три, и те – засыпаны тяжелыми балками, перекрытиями, обрушившимися лестничными пролетами и клетками, грудой перекрученной арматуры. Огневая точка подавлена, но три танка из пяти горели… И черный едкий дым – гарь, яд – наполнял собою пустую атмосферу.