Одинокие

– Эрзац? – игнорируя его вопрос, спросила Светлана. Впрочем, интонация её голоса была, скорее, утвердительной.

– Кофе! Разницы между той бурдой, над которой ты священнодействуешь каждое утро в течение двадцати минут, и этой – я, к своему счастью, не вижу.

– Ну и дурак! – высказала Светлана свое мнение из-за запертой двери.

– Все, ты уже опоздала, – не расслышав последнюю реплику, перебивая шум спускаемой воды, прокричал Дима.

– Нет, я не опоздала, – упрямо возразила Светлана. Он снова не расслышал.

Исполнив физиологические оправления, Светлана вышла и на немой вопрос, лениво вспыхнувший в Диминых глазах, нехотя ответила:

– На работу не пойду. В больницу поеду. Грудь болит.

– Превосходно выглядишь! – покосившись на Светлану, немного удивленный тем, что она сказала, отпустил Дима комплимент.

– Мужская логика, мужской аргумент! – взорвалась Светлана. – Лишь бы выглядеть приятно! Достаточно хорошо, чтобы услаждать взоры высшей расы. Мужчин! А все, что не снаружи, – не существенно. И нет некрасивых женщин, потому что все некрасивые, старые или больные – незаметные недочеловеки, – она почувствовала желание начать скандал, затеять ссору – настоящую, с матом и битьем посуды, но, вспомнив о вчерашнем вечере, сдержалась. – Надеюсь, не врешь. Но в больницу я все равно поеду. И коль ты все еще мой муж…

Светлана оборвала фразу и многозначительно взглянула на него. Ей показалось, что он покраснел. Она удивилась и снова задумалась: «Так тебе и надо; не знаю, что на тебя нашло; не верю, что ты телепат и угадал моё желание, настроившись на мою волну, нет, не верю, что ты настолько чуток, что уловил мои призывные испарения, не верю! Слишком давно я тебя знаю. Так что же на нас нашло?»

Она опять вернулась во «вчера».

«Через несколько минут мы успокоились. Он плеснул коньяку прямо в кофейные чашечки. Я ополоснула лицо и, не давая никаких объяснений, вновь вернулась к плите.

– Кофе. Хочу кофе, – повторила я. – Кофе – исцеляющий напиток, амброзия, живая вода. Он вмиг вернет мне и здоровье, и душевное равновесие.

Но Дима властным, но осторожным движением, чтобы не задеть мне груди, вновь привлек меня к себе, и я сразу же почувствовала, что его возбуждение не потеряло своей силы и мощи.

Он прижал меня к двери – единственной ровной поверхности кухонного интерьера и, подхватив мою левую ногу под колено и заставив меня эквилибрировать на одной правой …как аиста, как цаплю, бесцеремонно задрал мою юбку до пояса.

– В кровать, – простонала я.

Он словно не услышал. Пальцем он отодвинув краешек моих трусиков в сторону…

Он сразу же набрал бешеный темп. Чередуя длинные удары с короткими, он проникал в меня как автомат.

Я принялась судорожно вращать тазом, стараясь подстроиться под заданный Димой ритм, и – и понеслась по теплым волнам под парусами своего собственного корабля.

Кажется, я кричала. А, может быть, и нет, может быть, слова и неистовые стоны звучали только во мне. Внутри моего помраченного сознания.

Так не могло продолжаться долго. Неудержимый оргазм взорвал его тело через три минуты.

В то же мгновение кончила и я. Мое тело обмякло, я пошатнулась, но он удержал меня за талию, позволив моей ноге медленно разогнуться и опуститься на пол. Я отпрянула от стены, потрясла головой, прогоняя дурман, но Дима… Он, оказывается, и не думал прекращать. Он опустился на колени, и, наконец-то, содрал с меня трусы. Крепко обхватив руками обе мои ноги так, что я едва не потеряла равновесие, он коснулся своим языком внутренней поверхности моего правого бедра… Высоко! Очень высоко – там, где кожа уже слегка пигментирована и аккуратно выбрита. (И опять мои голые ягодицы прислонились к уже нагретой мною поверхности кухонной двери). Он лизнул. Кожа там чувствительная и нежная. Он провел влажным языком, как кистью. Несколько коротких мазков по левому бедру, по правому. Он подбирался к моему раздвоенному треугольнику не спеша, целуя и покусывая, словно негодуя, замирая и вновь скользя своим проворным инструментом до границы волос, и вновь отступая, будто не решаясь проникнуть за главный рубеж. Я стала сходить с ума.

– Умоляю, начинай, ну же, ну, – вот теперь я выкрикивала слова в голос, изнемогая и задыхаясь. И он приник к моему лону. И припал так жадно, как будто его мучила жажда, и только этот источник был способен её утолить. И напоить допьяна.

Когда горячая волна, поднявшись от пальцев ног и не миновав лобок, живот, соски и губы и мочки ушей, перетрясла мое тело, я все-таки потеряла равновесие и рухнула на пол. И умерла.

Подхватив под мышки, Дима приподнял меня и, легонько подталкивая под лопатки, довел до кровати и только там оставил в покое.

А утром, когда я лишь намекнула на вчерашнюю близость, он покраснел.

И я удивилась. Но не тому, что он сохранил способность краснеть, а тому – как мы стали далеки. Надо же! Обычная – между супругами – процедура заставляет меня укорять его, а он – испытывает неудобство, как будто, воспользовавшись минутной слабостью, переспал с женою друга или изнасиловал, напоив вусмерть девственницу.

– Смешно. Тебе не кажется, что мы смешны?

– Люди легко становятся смешными. Поневоле. Но если это осознавать, смириться с этим совсем не трудно. И не стоит бояться показаться таковой, в конце концов, это вызывает расположение.

– А я не хочу, – упорствую я. Я знаю, он прав, но меня обуревает дух возражения. Он снисходительно смотрит на меня.

Я удивилась вчера, и вот – сегодня.

Дима ушел. За ним убежала в школу Софья. Я осталась одна. Я позвонила Саше – своему шефу, своему любовнику.

– Привет, это я, – сказала я, когда он поднял трубку.

– Да, я, – откликается он сухо и молчит, и его молчание, как простуда, как грипп, мучает меня.

– Я опоздаю на работу.

– Да.

Я – в растерянности. Не знаю, что сказать. С чего начать? Напомнить ему о том, как вчера я ревела под ним раненым зверем, потому что он раздавил, размозжил, разбил мне грудь и не заметил? Нет. Глупо! Объяснить, что планирую посетить поликлинику? Любовнику? О своих болячках? Лучше не рисковать, если я не хочу, чтобы он меня бросил, и я повторяю:

– Извини, я задержусь.

– Да.

И всё? Со злостью я добавляю:

– А возможно, и совсем не появлюсь.

И слышу в ответ:

– Да.

Мое женское начало не выдерживает, и я с волнением в голосе спрашиваю его:

– С тобою все в порядке?

Сухое-пересушенное:

– Да.

– Привет, – не дожидаясь его ответа, я бросаю трубку».

– Все ли у меня в порядке? – невесело хмыкнул Терехов про себя и тоже положил трубку на другом конце провода. – Нет, не все! А у тебя, Светлана?

А ведь она знает – кто, – пришел он к неожиданному выводу.

Глава 7. Александр встречается с Федором

День предыдущий. 16.З2.

Федор Мансов стоял у окна. Пальцы левой кисти – у виска, правой рукой он опирался о стекло. Он смотрел на улицу и ждал.

«Некогда, – подумал Александр, когда Светлана вышла, – Мансов уже ждет меня».

Он легко сбежал по лестнице, вышел на улицу, решительно открыл дверцу машины, не дожидаясь, пока замешкавшийся водитель сделает это, и, удобно устроившись на заднем сиденье, еще раз повторил про себя: «Некогда». И посмотрел на часы.

«Вольво» – это совершенное во всех отношениях произведение шведских конструкторов, дизайнеров и мастеровых – понеслась по городу торжественно.

Но тот, кто был внутри, не чувствовал этого.

Минута миновала. 16.33.

Прошлое: сентябрь, 1999.

Федор Владимирович на секунду задержался у окна, всматриваясь в пейзаж ранней осени, вошедший в город буквально пару дней назад. А всю прошлую неделю бабье лето царило, будто любовалось собою в зеркало. И хотя беспристрастный документ – календарь ежедневно и громогласно возвещал, что денечки, обласканные мягкими солнечными лучами, разукрашенные в желто-красно-зеленое, безветренные, тихие – лишь шуршащие высыхающей листвой, вот-вот завершатся (и чтобы на них не рассчитывали), пока… наполненные громкоголосицей городских рынков, распродающих в спешке последние дары мини-латифундий, дач, пропитанных запахом мяса, вымоченного в уксусе, – запахом, который, если хорошенько потянуть ноздрями, можно уловить на каждой городской улице, да и за городом тоже: над дачными массивами, вдоль берега реки, в окрестностях дорог – дни катились, кружились и, подсаживая к себе на карусель и детей, и взрослых, беззаботных, хмурых, и самых равнодушных, одаривали всех поровну: еще день, ну, еще один, еще, ну, последний, ну… Федор Владимирович смотрел в окно и абрис его полупрофиля, если смотреть со спины и против света, а как раз оттуда наблюдал за ним его собеседник, казался зловещим. А ветер, раскачивающий деревья и уже отряхнувший с них большую часть подсохшей листвы, поднимал с асфальта пыль и песок, и разный мелкий сор и, закручивая этот мусор в смерч, бросал на стекло. Федор Владимирович слышал эту мелкую дробь, бьющуюся по ту сторону, будто рой мошек, и думал о том, что сентиментальная попытка сохранить человеческую жизнь так и останется попыткой. Он обернулся.