Владивосток – Порт-Артур

– Во-первых, это я им велел, Вилли, пока не подавать спиртное.

– Не велел?.. Ты?! Как это? Почему? Или я не у тебя в гостях? – на лице Вильгельма явственно читалось разочарование мальчишки, для которого неожиданно отодвинулась перспектива ужина с любимым тортом или возможность без помех проверить, что там запрятано внутри у новой игрушки. – Тогда я сейчас сам им прикажу!

– Не беспокойся. Если тебя продуло на ветру, тогда конечно же, – Николай позвонил в колокольчик. Заглянувший в двери граф Гейден без слов понял, что от него требуется, и тут же вернулся с хрустальным графинчиком, полным коньяка, и с легкими закусками, «вторым рейсом» поставив на стол чайный прибор из китайского фарфора. По салону поплыл дивный аромат свежезаваренного чая…

– Вот! Другое дело. А то – «не велел»… И ты мне так и не ответил, почему ты не взял с собой нашего Гинце?.. Хм, а чай-то прекрасный. Это от Твайнинга?.. Да, кстати, ты ведь заметил на «Мекленбурге» новый прибор системы управления огнем? Знаешь, почему мои Сименс с Герцем намного лучше, чем все эти хваленые железяки от Бара и Струда, а?..

Вильгельм II выделялся из всего рода Гогенцоллернов как удивительной легкостью мысли, так и раздражающей многих способностью молниеносно перескакивать с одного на другое. Некоторые из собеседников кайзера отмечали, что если пытаться буквально следовать за его логикой, можно было либо заснуть, либо прийти в бешенство от «несварения мозга». Во всей красе это «достоинство» германского императора проявлялось и в общении с Николаем, троюродным племянником и шестиюродным братом, которого Вильгельм искренне считал ниже себя как по росту, так и по уму. Отчего сбивающие собеседника с мысли скачки тем и эмоций случались у него сплошь и рядом.

Кроме того, возможность подавлять интеллектом своего внешне более робкого младшего родича доставляла кайзеру истинное удовольствие. Для себя он уже давно решил и доказал, кто в их паре лидер. Николай же, хорошо изучивший характер и слабости Вильгельма, относился к таким его выкрутасам снисходительно и стоически терпел, предпочитая больше помалкивать в присутствии экспансивного дяди-кузена.

Но так, однако, было лишь до сегодняшнего дня. На этот раз российский родственник упорно не позволял германцу не только завладеть инициативой беседы, но и уходить от намеченной им темы серьезного разговора.

– Не велел потому, что нам с тобой, дорогой дядя, предстоит поговорить тет-а-тет об очень и очень важных для Германии и России вещах. В том числе не самых приятных. Поэтому лучше обсудить их на более или менее трезвый рассудок. Так мне представляется. Не забывай, пожалуйста, что у тебя мы уже подняли бокалы и за нашу встречу, и за Аликс с Алексеем. Чуточку попозже у нас все будет. Не сомневайся.

Что же касается Михаила Лаврентьевича, то ты просто всего не знаешь. Во всяком случае, рекомендации и отзывы о нем Алексеева, Макарова и Руднева были наилучшими. Я решил поближе присмотреться к этому неординарному молодому офицеру и считаю, что не прогадал. Думаю, когда у тебя появится возможность пообщаться с ним, ты сам все поймешь и одобришь мой выбор.

Нашего же дорогого фон Гинце я оставил в Петербурге только потому, что сейчас на него направлены все бинокли и подзорные трубы представителей дипкорпуса. Как ты понимаешь, я хотел, чтобы факт моей подготовки к нашей встрече и самый момент ее как можно дольше оставались для лишних глаз и ушей неизвестными. Как и то, о чем мы здесь рассуждаем и о чем, возможно, мы договоримся. Поэтому, как видишь, людей я с собой взял только тех, в чьем умении хранить секреты вполне уверен. А вот ты взял-таки с собой Гольмана, хотя и знаешь, что он иногда не прочь сболтнуть лишнее.

– Ники, ты возводишь напраслину на хорошего человека и отличного моряка! И ты же знаешь, что бедняга фон Зенден умудрился слечь с инфлюэнцией в самой середине лета. Кого мне было еще брать в подмогу Тирпицу?

– Что-то твой Альфред, сдается мне, не в восторге от такой помощи. Как ты думаешь, почему в Лондоне узнали о ваших планах насчет Циндао даже до того, как ты написал мне первое письмо на эту тему? Гольштейн и Бюлов отпадают, Тирпиц – тем паче. Остается начальник кабинета, не так ли? Извини, возможно, я и перегибаю, только если я специально просил тебя быть аккуратным в этом моменте, значит, имел веские основания.

Во-вторых, как мне кажется, ты держишь на меня обиду за то, что я так неожиданно удалил от дел господина Витте, который уже был готов к тому, чтобы мы подписали торговый договор под диктовку твоего умницы Бюлова. Этот вопрос нам точно лучше обговорить не на хмельную голову… А чай… Чай от Липтона. Он был у меня в Петергофе, после того как ты его не принял во время Кильской регаты, помнишь?

– Ники, ну перестань! Какие между нами обиды? В конце концов, тебе не кажется, что мы сегодня уже проговорили достаточно много времени о всяких серьезных вещах? – Вильгельм страдальчески скривился, чуть выпятив нижнюю губу и притворно тяжко вздохнув. – Честно, у меня уже просто голова кругом шла до того момента, как Тирпиц с Дубасовым утащили нас всех на мостик. Кстати, позволь пожать тебе руку: я не ожидал, что новые корабли, столь недавно укомплектованные, смогут не только сносно держаться в строю, но даже вполне бодро маневрировать. Твой Иессен – просто молодчина! Я, пожалуй, дам ему сегодня Красного Орла. Не возражаешь?

– Нет, дорогой мой брат. Не возражаю. Кстати! Видишь: ты сам подметил главное – адмирал, его командиры и экипажи не покладая рук готовятся к будущим боям, а вовсе не к императорским смотрам и визитам. Так что не обижай моего Бухвостова, пожалуйста, – Николай тихо рассмеялся, созерцая по выражению лица собеседника, что до Вильгельма дошло, как его только что мастерски поймали на слове, и поспешил подсластить пилюлю: – От души благодарю тебя за внимание к моим морякам. И можешь не сомневаться, твои адмиралы и офицеры будут также мною отмечены, их выучка великолепна. И, конечно, будут награждены все, кто контролирует производство новой взрывчатки, снарядов и радиостанций для нас. Офицеры, организовавшие и осуществившие перевод большой землечерпалки из Циндао в Порт-Артур, получат ордена Святого Георгия или Владимира, поскольку это была практически боевая операция. В том числе, конечно, твой агент при штабе Макарова, сразу поддержавший эту идею. Чтобы не тянуть, я передам награды для них с твоими наблюдателями, которые будут назначены на мои эскадры.

– Ха! Вот уж мне боевая операция! Хотя, возможно, ты и прав, ведь от этих япошек всего можно было ожидать… Да. Ты определенно прав! А каков же сюрпризец для Того вышел, загляденье! Ведь уже в октябре, когда начнутся туманы и длинные ночи, вся твоя эскадра будет способна стоять в закрытой бухте. Это Макаров здорово придумал. Молодчина! Не зря Тирпиц так хорошо о нем отзывается.

Кстати, он сразу согласился на это, как только получил шифротелеграмму от графа Гингельгеймба. Мы в Циндао пока перебьемся. Тебе она сейчас нужнее. Между прочим, учти: юный граф весьма рисковал, отбив свою депешу из Артура в Берлин через головы троих начальников. Он даже Мюллеру копию не отправил! Я поначалу собирался его примерно наказать. Но Альфред стеной стал за своего тезку, заявив, что фрегаттен-капитен абсолютно верно истолковал свой союзнический долг, а в кают-компаниях не одобрят решений из эпохи шпицрутенов и линьков Старика Фрица. Так что хорошо все, что хорошо кончается! Ты же знаешь, я отходчив…

Хм?.. Значит, этот проныра и дядюшкин кошелек Pour l’intima, сэр Томас, и к тебе успел подлизаться. Каков хитрец! Но, по справедливости, чай действительно хорош…

Ладно, так и быть, мы простим твоего Бухвостова. Давай уж их позовем и пройдем, как ты мне утром обещал, по башням и батареям. И обязательно спустимся в котельные и в машину. К чистоте я придираться не буду. Ну, пойдем же! Мне не терпится осмотреть этого могучего красавца… И, в конце концов, почему ты все время смеешься, Ники?!

– Вилли, ну потерпи же немного. Нам действительно надо поговорить. И сейчас – самое время. Броненосец от тебя никуда не убежит, ты уже на нем. Попозже облазить сможешь здесь все, что пожелаешь. А рассмеялся я сейчас от того, что мне внезапно пришла забавная мысль. Заметь: мы с тобой всегда беседуем по-английски или по-французски. И это при том, что и ты, и я, мы оба желали бы, чтобы в мире уважали и использовали немецкий и русский гораздо шире. Сами же задаем совсем иной тон.