Страница 2 из 18
Я его последняя любовь и об этом должны все знать!
Тяжело жить в тени великого человека.
Знайте об этом.
Адриана Иванчич
Мне восемнадцать лет – графиня из древнего далматинского рода. Я не славянская графиня, а итальянская, несмотря на свою фамилию, необычную для Италии. Я стесняюсь называть себя графиней. Настоящие князья и графы живут намного лучше нас. В годы войны мой отец был генералом, и его убили партизаны. Часть имущества, после войны, у нас отняла новая власть, и мы живем далеко не богато. Наша семья – последовательные католики и мы чтим все предписанные обряды. Я их тоже стараюсь соблюдать, насколько это возможно.
Я окончила гимназию и пока больше нигде не учусь. Но серьезно занимаюсь рисованием и стихами. У меня много друзей и подруг и со всеми нахожусь в прекрасных отношениях. Я жду своей судьбы.
Моя душа полна Овидием, Платоном, Д’Аннунцио. Я выросла в годы войны и иностранные писатели, особенно англосаксы, оказались вне поля моего зрения.
Хемингуэя, до сих пор, вообще не читала. Слышала от друзей, что есть такой писатель, которым восторгается мир.
Если бы мне, в мои восемнадцать лет сказали, что встречусь с Хемингуэем, и между нами вспыхнет любовь, а ее пламя будет обжигать своим жаром наши сердца долгие годы, то я бы никогда не поверила этому человеку. Посмеялась бы над ним и его неудачной шуткой.
Неужели я вдохновляла Хемингуэя в жизни и творчестве, в его последние годы? Была песней? Через океан.
Неужели я любила Папу? Первой и последней любовью…
Глава 1. За океаном – Венеция
«—Ты моя последняя, настоящая и единственная любовь».
«За рекой, в тени деревьев».
Хемингуэй оставил свой «бьюик» на окраине Фоссальты.
– Подождите меня, пожалуйста, здесь. – Сказал шоферу.
Он пошел от Фоссальты, вдоль Пьявы, заросшей по берегам камышом. Мутно-синяя вода в реке будто остановила свое течение, в крайнем случае, текла лениво. Место, где его ранило, найти было нетрудно. Вот излучина реки. Здесь когда-то стояли тяжелые пулеметы. Вот воронка от мины, навечно оставившей в его ногах свои осколки. Воронка густо заросла травой, но козы и овцы выщипали ее и углубление в земле хорошо видно. Сейчас воронка больше напоминала лунку для игры в гольф. Ошибиться было невозможно. Тридцать лет назад он знал каждую выемку на этом пятачке. Чуть дальше, в пятидесяти метрах отсюда, в окопах сидели австрийцы. И еще друг против друга – снайперы. Их – австрийские и наши – итальянские. Покажется макушка над бруствером, и нет солдата – или австрийского, или итальянского. Да, он не мог ошибиться. Это была воронка от его мины. Тогда все поле состояло из них. Оно тогда само было сплошной воронкой. Хемингуэй еще раз оглядел все вокруг. Сомнений не было – это его место. Точно!
Хемингуэй осмотрел осеннее поле. «Надо бы это место удобрить. – Подумал он. – Надо показать свое отношение к войне. Пусть будет плодороднее земля». Но невдалеке, по полю войны, ходили люди. Пастухи – взрослые и дети, пасли овец и коз. Оправиться даже по малому на место, где тридцать лет назад пролилась его кровь, он не мог. Ему мешали.
Хемингуэй вздохнул и вынул из кармана складной золингеймский нож. Щелкнув, открылось лезвие. Он склонился над заросшей воронкой и ножом по кругу вырыл аккуратную ямку. Потом вытер о подошву ботинка лезвие, закрыл его и сунул в карман. Еще раз посмотрел по сторонам и достал бумажку в десять тысяч лир. Положил ее в ямку, прибросал дерном и притоптал. Эта сумма полагалась ему за итальянские ордена, которыми он был награжден.
«Вот так! – С горьким удовлетворением размышлял Хемингуэй. – За «Серебрянную медаль за военную доблесть» Италия платит своим ветеранам пятьсот лир в год. За «Крест Виктории» – десять гиней. Медаль «За отличную службу» ничего не стоит. «Серебряная звезда» – тоже бесплатная. Двадцать лет мне платят деньги за эти побрякушки. Я отдаю эти деньги обратно той войне. Теперь все в порядке. Мы с ней в расчете. Пока в деньгах. Но как с ней рассчитаться в остальном? До сих пор не могу и не знаю. Раны о ней напоминают, и внутри что-то щемит. А земля зажила. Какая трава! Все понятно. В земле дерьмо, деньги, кровь. А еще железо. Да нога Джино и обе ноги Рандольфо. И еще твоя правая коленная чашечка. А сколько еще рук и голов? Чем не памятник восемнадцатому году? Страшный памятник на Пьяве! Никто его только не видит. Все забыли прошлое. Кроме нас. Меня»…
Хемингуэй посмотрел на Пьяву, на вновь отстроенную Фоссальту, которую он видел когда-то разрушенной и плюнул в реку. К его удивлению комок слюны долетел до воды. А в ту раненую ночь, он не мог плеваться, все пересохло во рту, и слюны не было.
«Научился!» – Со злым удовольствием подумал о себе и медленно пошел обратно к машине.
–Проснитесь. – Сказал, задремавшему за рулем, шоферу.– Едем обратно в Венецию.
Машина тронулась и поехала вдоль каналов, обсаженных ивами. А мозг снова непроизвольно вспоминал:
«Когда-то наше наступление закончилось страшной бойней. Трупы сбрасывали в каналы, чтобы расчистить дорогу. Нижние шлюзы были в руках австрийцев и поэтому на запоре. Вода стояла без движения, и раздувшиеся трупы моих товарищей плавали в ней. А сейчас в канале плавают утки и гуси, да рыбаки ловят на удочку рыбу. В воде, сохранившей вкус войны. Птица не знает, люди не помнят! А вода-то жирная».
Хемингуэй отвернулся от канала и стал смотреть, на надвигающуюся по шоссе, Венецию. Город волновал его также, как и тогда, когда ему было восемнадцать лет, и он увидел его впервые. Тогда, в спешке войны, Хемингуэй ничего в нем не понял, только чувствовал, как все в Венеции красиво.
…Мэри глядела в взволнованное лицо мужа.
«Неужели он становится самим собой?» – С надеждой подумала она о нем, а вслух произнесла.
–Эрни! Где ты был? Все хорошо?
–Да, моя дорогая мисс Мэри. – Так он называл миссис Хемингуэй. – Я встретился со своими друзьями из той войны. Я отдал долг войне…
–Эрни! Ты выглядишь сейчас таким мудрым и ликующим, на все сто долларов. Я так за тебя рада. Правильно мы сделали, что поехали в Италию. Какие у нас дальнейшие планы? Нас приглашает граф Карло Кехлер к себе в Кортина Д’Ампеццо.
–Мы хорошо погостили у его брата Федерико. Поедем и к Карло. Но позже. Хочу закончить очерк о Гольфстриме. Журнал просит. А я затягиваю сроки…
–Хорошо, Эрни. Делай, как знаешь. А потом снова поедем в Кортина, покатаемся на лыжах. Ты будешь охотиться на куропаток.
–Да. Поедем охотиться на куропаток.
1
Из письма Чарльзу Скрибнеру
Венеция.
Декабрь 1948 г.
Дорогой Чарльз!
…Работаю над романом о море, земле и воздухе. Сейчас пишу о море. Это самая трудная часть романа, которая охватывает период с 1936 по 1944 год.
…Работа идет медленно. Во-первых, мучает постоянный звон в ушах. Из-за него, проклятого звона, я вынужден в течение пятнадцати месяцев, каждые четыре часа принимать лекарства. Иногда задаю себе вопрос – по ком этот звон? Во-вторых, я хочу написать так хорошо, как не писал еще никогда в своей жизни…
…А Италия прекрасна, даже зимой. А Венеция – само чудо. Здесь хочется жить и работать…
Первая половина зимы 1948 года в Кортина Д"Ампеццо выдалась теплой и дождливой. Декабрьская непогода перешла в январь.
–Неудачная зима для отдыхающих. – Констатировал Карло Кехлер, обращаясь к Хемингуэям. – Но зато для охоты на уток – лучше погоды не бывает.
–Да. – Ответил Хемингуэй глухим голосом. Он немного простудился, но от утиной охоты отказываться был не намерен. – Сегодня барон Франчетти будет нас ждать на утиную охоту.
–Он давно мечтает показать вам свой заповедник. – Произнес граф Кехлер. – Барон создал прекрасный уголок заповедной природы, где все оборудовано для охоты. Охотнику лишь нужно подождать, когда зверь подойдет или птица подлетит прямо к нему, нажать на спусковой крючок. И дичь твоя.