Я Распутин

На всю Воздухоплавательную школу — один аэроплан, и выглядел он совсем не как на картинках о Первой Мировой. Ньюпоры-фоккеры хоть на самолеты похожи — крылья, двигатель, оперение, а не это вот все… Больше всего “аппарат тяжелее воздуха” напоминал белье на веревках. Палочки, тросики, между ними полотно, внизу два колесика, посередине — смертник, иначе назвать этих отчаянных ребят язык не поворачивался.

Да, упустил я, что от полета братьев Райт и четырех лет не прошло. Вот до 1914 года — еще целых семь, и за них авиация пройдет громадный, революционный путь. А покамест самолет даже Ла-Манш не пересек, а ведь это было событие колоссальное, почти как полет Гагарина в космос!

Ладно, будем работать с тем, что есть. Но работать толком не получилось — аэроплан школе не принадлежал, его привезли из Франции только для демонстрации. Летал он как те крокодилы — низенько-низенько, медленно и держался в воздухе не более двадцати минут.

Бестолковая покамест штука, неудивительно, что на военных впечатления не произвела. В этом духе на меня и насел Кованько, упирая на то, что надо заниматься аэростатами, а самолет это баловство. Вообще, не будь я царевым сомолитвенником, выпер бы меня воздухоплаватель нафиг, чтоб не мешался.

— Автомобили тоже десять лет назад почитали за баловство, Александр Матвеевич, — я начал “накачивать” Кованько. — А смотрите, как их с каждым годом все больше. Или вот беспроволочный телеграф, десять лет как открыли, а уже на кораблях стоит! И аэропланы, вслед за автомобилями, також будут.

— Это вам в откровениях дано было? — пряча иронию спросил генерал.

— И в откровениях тоже. Взлетят птицы рукотворные, стаями взлетят, и надо заранее думать, как все устроить.

— Думаем, как не думать, только аэропланы мы сами производить не можем, вот, “Вуазен” французский смотрим.

— Надо бы школе десяток таких, учится и других учить.

— Десяток… Да кто ж нам их даст? Поди, выбей из военного ведомства хотя бы копейку! — генерал рубанул воздух ладонью, видать, наболело.

Помочь, что ли, российской авиации… Сколько это чудо техники стоить может? Оказалось, не дороже денег, восемь тысяч франков, или где-то три тысячи рублей, причем половина приходилась на двигатель. Вполне могу потянуть, если биржевые дела в гору пойдут. Опять же, палочки-тряпочки и здесь можно делать, а закупать только движки.

— А вы сами вот это вот, — я махнул рукой в сторону этажерки, — построить сможете?

— Каркас и обшивка сложностей не представляют, тросовое управление тоже. Но главное-то двигатель, его мы никак не осилим.

— А коли я двигатели куплю, по образцу десяток аппаратов соберете?

— Сможем, — решительно ответил Кованько, — не сложней аэростата.

Дальше разговор потек проще, все-таки статус “кошелька на ножках” он даже покруче, чем “особа, приближенная к императору”. Сверху-то не только ништяки, но и волшебные пендели прилететь могут, а потенциальный спонсор хуже не сделает. Это потом от него можно дурацких указаний ожидать, но какой руководитель не знает, как их замотать-замылить?

Показал мне начальник Воздухоплавательной школы парашюты, второе мое разочарование за один день. Какой там “сидеть на них”, ничего похожего на многажды виденный в фильмах мешок с вытяжным кольцом тут еще не придумали. Максимум — к воздушному шару крепили заранее развернутый (!) парашют, при опасности аэронавт влезал в лямки, отцеплялся от гондолы и прыгал. Неудивительно, что Петр Николаевич как на безумного смотрел, когда я ему про сидение на сложенных парашютах рассказывал.

— Вот примерно так, господин Распутин, — поведал мне генерал-майор, — но вещь это неудобная, особенно при сильном ветре, лишнюю парусность аэростату придает.

— А свернуть его никак? А при прыжке чтобы он сам разворачивался.

— Так его воздушный поток надуть должен, а как надует, коли он сложен? Он же большой, это вот игрушка, что вы Наследнику подарили, мне Его Высочество рассказывал, она да, маленькая и развернуться может.

— Ну так приделайте такую игрушку, сперва она развернется, потом за собой все остальное вытащит!

Кованько осекся и принялся с остервенением мять бороду. Через пару минут он оставил ее в покое и сожалением сказал:

— Не выйдет, запутается при выпуске…

— У рыбаков сети вот не запутываются, умеют как-то складывать. И потом, что ж это мы все умозрительно? Сделать да спытать, исправить, коли что не так.

— А коли испытатель погибнет, как исправишь?

— Александр Матвеевич! — укоризненно протянул я. — Да как же человека на такое дело первым отряжать? Овцу привяжите да скиньте, а разобьется так солдатам ее в котел. А когда все наладите, да уверены будете, что все работает — вот тогда можно и человека.

— Этож сколько раз аэростат поднимать-опускать надо будет, — упирался Кованько, несмотря на мои уговоры.

— А пойдемте-ка, я вам кое-что нарисую.

В кабинете начальника школы я, как мог, изобразил парашютную вышку, которую генерал поначалу принял за причальную мачту для дирижабля. Но потом, увидев консоль, площадку и купол, буквально выхватил у меня набросок, несколько мгновений подумал и решительно пририсовал трос с противовесом. А потом — примерно такую же конструкцию, но не на вышке, а на обрыве. Ну логично, вышка денег стоит, а высокий обрыв бесплатен.

А я раздухарился и опираясь на все те же фильмы про десантников нарисовал тренажер с наклонным тросом, площадки для прыжков с одного-двух метров и прочие приспособы, какие сумел вспомнить.

Ну и под конец изобразил “колдуна”.

— А это что?

— Труба из ткани, полосатая. Ткань и размеры подобрать так, чтобы при разной силе ветра труба надувалась частями.

— А! Тогда по числу полосок сразу будет видно, откуда и какой силы ветер дует! — с ходу сообразил генерал — Право слово, поражен, Григорий Ефимович!

Вот! Уже по отчеству начали величать. “Лед тронулся, господа присяжные заседатели!”.

* * *

Дудел оркестр, солидные господа толкали речи с украшенной лапником трибуны, дамы-благотворительницы мило щебетали внизу и вообще украшали собой мероприятие. Одним только малолетним разгильдяям, несмотря на дядек, поминутно шикавших и страшно таращивших глаза, было наплевать на торжественность момента.

Молодая поросль шепталась, показывала пальцами на выступавших, менялась перышками и была занята черт знает чем еще, вместо того, чтобы чинно сидеть и слушать. Хотя я их отлично понимал — тут и одну речь пока переживешь, со всеми ее верноподданическими пассажами, озвереешь, а их случилось сразу восемь. Ну ведь нельзя же великому князю отказать, коли он по такому случаю высказаться желает? И пусть он сам никаким боком к происходящему, зато его жена — глава “Общества содействия в получении образования недостаточным детям и сиротам”. Фух, еле выговорил, вот так вот тут принято именовать общественные организации. И неизвестно, что еще хуже, вот такое длинное или революционно сокращенное до какого-нибудь “Осодобрадета”.

Варженевский сиял так, что его можно было использовать в качестве маяка или прожектора. Имел право, его заслуга — “Общество” придумал. Мы когда с первой колонией возились, мне многие говорили, что есть желание сделать пожертвование, только некуда. Ну, сейчас-то они и мне в руки пожертвуют, но лучше все по порядку и закону делать, вот наш юрист и расстарался, честь по чести зарегистрировал благотворительную организацию, и всех доброхотов туда направлял. Так и получилось у нас вполне приличное общество. Жена Петра Николаевича, жена Столыпина, пара фрейлин императрицы, жена принца Ольденбургского… Мужчины тоже были в немалом числе, но по традиции благотворительность была больше дамским делом.