Страница 82 из 93
Парень закончил Кинешемское училище, книжки читал, родину любил и оттого рассказывал интересно и складно. По всему выходило, что за город фабриканты принялись лет пятнадцать тому назад, как только в силу вошло новое поколение. Старое-то жило замкнуто, плодя анекдоты о своей скупости и поставляя прототипы драматургу Островскому. А вот новое поколение, с образованием и более широкими взглядами, начало город переустраивать. Вернее, не город, а конгломерат сел — Гольчиху, Вичугу, Бонячки, Тезино… Бонячки, кстати, название не исконное. как поведал провожатый, а подправленное для благозвучия, ранее начиналось на букву “В”. Показал он нам солидные “казармы” для рабочих — трехэтажные, каменные, отдельно для мужчин, отдельно для женщин. Семейные предпочитали завести себе домик с хозяйством. Выстроили фабриканты и несколько церквей, и дома для духовенства — деревянные, с красивой резьбой. Парк разбили с клумбами, не забыли и себя — у каждой проходной, чуть в сторонке, стояло по зданию правления, в котором, по нынешнему обыкновению, обустроили и квартиры для себя. Их окна сразу можно было узнать по балконам — правлению-то балкон ни к чему.
И весь город был прочерчен красным пунктиром кирпичных заводских корпусов — ткацких, прядильных, снова ткацких и так по всему поселению. сотни станков и тысячи веретен, и выросшие для обслуживания основного производства “непрофильные” заводы — котельный и чугунно-литейный.
Фабрики ничем не уступали виденным в Москве и Питере, а вот по окружающей “инфраструктуре” даже выигрывали. Еще бы, отдельные здания столовой и кухни для рабочих, нечто вроде клуба — общественное собрание служащих при фабриках, богадельня для престарелых, отличная каменная баня на сотню-другую человек, несколько школ…
— А вон там господин Коновалов фабричную больницу начал строить, — с гордостью показал конторщик рукой на три размеченных делянки. — Будет главное здание и два флигеля, родильный приют и ясли для малолеток. Ампир!
Морокин, как ни странно, такое “расточительство” одобрял — оно хорошо ложилось в русло его идеи, что нельзя сокращать рабочий день и увеличивать зарплату, а то запьют. Тут вместо увеличения зарплаты фабриканты обеспечивали рабочим своего рода “социальный пакет”, на который, в других условиях, уходила бы вся прибавка к зарплате.
— Староверов в городе много? — продолжал расспросы Булгаков.
Конторщик зыркнул на нас искоса, чуть задержал взгляд на моем кресте но, видимо посчитав, что мы не опасны, ответил:
— Хватает. Даже те, кто в единую веру перешли, все равно дома старым укладом живут. Почитай, в каждом купеческом доме “уставщица” есть.
— Кто?
— Женщины такие, вроде служек в церкви. Они и в Писании начитаны, и всех дел — ведают моленными помещениями. Ну, и вообще всем, что с верой связано, праздниками там, постами и так далее. Строго блюдут.
Ага, старшие по бараку. Или нечто вроде комиссара, заместителя командира по религиозной части.
— А как у вас… ммм… в последние год-два?
— Так все спокойно. Это вон, в Шуе да Иваново-Вознесенском бузили, со стрельбой даже, а у нас тихо, по семейному.
— А там такие же фабрики?
— Ну да, только еще и ситцепечатни есть, у нас-то воды для этого мало. Натканное туда и возим.
— Интересно бы посмотреть.
— Так у нас вагон с мануфактурой туда завтра с утра пойдет, могу устроить, доедете как в мягком, — улыбнулся парень.
На улице ко мне под благословение подошло несколько человек. В основном женщины.
— Отче, помоги..
— Молись за нас, Григорий Ефимович…
— Откуда меня тут знают? — поинтересовался я у конторщика.
— Чай не в Африке живем, читаем газеты — ответил тот — Недавно писали, что царевича вы спасли от болезни, что немцы на него наслали.
Булгаков невежливо засмеялся. Я тоже споткнулся, чуть не упал.
— Да… — пробормотал я, Как там у Тютчева?
— Простите что? — конторщик насторожился
— Говорю, немцы тут не причем.
— Значит, жиды, — покивал сопровождающий — Больше некому.
Да, двоякие чувства. Вроде образованный человек, а мысли дремучие. Или городок с его “соцкультбытом” — династии, поднявшиеся на выжимании из рабочих последнего, теперь щедро вкладывали деньги, как бы замаливая грехи основателей. Почему выжимая и замаливая? Мне вот очень запали в память две рассказки сопровождающего, одна про то, что его отцу платили так мало, что он в числе прочих ходил к купеческим домам побираться. Там после обедов выносили остатки, так многие рабочие без такой “благотворительности” и не выжили бы. И про то, как один из отцов-основателей возжелал стать почетным гражданином, для чего широко жертвовал церкви и уезду, а потом нажрался на ярмарке в Шуе и по дороге домой обоссал угол храма, невтерпеж было. Думал, что все разом уладит, да попик уперся, случился скандал и дело до епархии дошло. Уладил, при деньгах как не уладить — дело в Кинешемской канцелярии “сгорело”, а в обычной сельской церквушке появились серебряные царские врата, какие не во всяком столичном храме есть.
Обсуждали мы виденное с Сергеем Николаевичем долго, всю дорогу до Коврова — Шуя город чисто текстильный, а мы такое уже видели. В Коврове же и другая промышленность имеется, вот ее посмотреть интересно. Ну и место знаменитое, там потом завод имени Дегтярева встанет, того самого, оружейника. Да и железная дорога тут серьезная — двухпутная, Москва-Нижний, с одноколейной веткой на Муром, оттого в городке большие железнодорожные мастерские имелись, а это значит, что есть настоящий пролетариат, не чета вичугским-шуйским патриархальным огородникам.
Настоящий пролетариат не подвел, уже на первом угловом доме от станции мы увидели листовку с призывами к стачке и списком требований.
— Шапирограф, — пробормотал Булгаков, вычитываясь в содержание.
— Что?