Я Распутин

— Но как? — во внезапно возникшей паузе раздался громкий вопрос пожилого, лысого как бильярдный шар, репортера — Как простому крестьянину из села Покровское удалось написать столь сложную программу, да еще заручится поддержкой двора??

— Писал не я один — мне помогали наши законники — я кивнул на сидящих рядом Варженевского и Щекина, которые конечно, ни сном, ни духом, но старательно пучили глаза и кивали. Взял их для массовки.

Опять поднялся гвалт, наконец, слово вытребовал один из молодых журналистов “Слова”:

— Как отнесутся при дворе к идеям всеобщего избирательного права, патриаршества…

Я тяжело вздохнул — ничего хорошего от своей эскапады я не ожидал. Кто же любит делиться властью?

— Буду молить Помазанника о даровании народу свобод. Попустить надо вожжи то, а то постромки порвутся…

Пресс-конференция длилась час, после окончания я позвал журналистскую братию откушать “чего Бог послал”. Так сказать, фуршет “на ногах”. В этот раз высшие силы послали “акулам пера” красную и черную икру, сыры, пироги с разной начинкой, ну и разумеется, выпивку — шампанское, водка, вино…

Прессу я получил отличную — с десяток газет написало о новой партии, “Слово” так и вовсе всю передовицу посвятило анализу программы.

Но к моему удивлению, двор моей программой не заинтересовался. От слова вообще. Николай опять укатил стрелять зубров, Аликс занималась сватовством фрейлины — устроила целый смотр женихов, в Царское зачастили гвардейские офицеры. Вырубова смотрела на меня коровьими глазами — но я пока ей ничем помочь не мог.

Единственный короткий разговор у меня состоялся с Марией Федоровной, да и то, мимоходом, пока я показывал ей, как одевать новомодный воротник “от Распутина”. И это было скорее “прощупывание”. Вдовствующую императрицу интересовало стоят ли за мной какие-либо силы, особенно зарубежные, и как только она поняла, что нет — сразу потеряла интерес.

Зато возбудились в Зимнем. Не успел я вернуться из Царского, как меня звонком дернули к Столыпину.

На столе в кабинете у него лежала открытая брошюра, что мы раздали в конце прессухи журналистам. Так сказать на память. Она была вся исчеркана красным карандашом.

— Кто за тобой стоит?! Рябушинский? Бахрушины? Нет, это наверное Морозовы…

Лицо Столыпина покраснело, усы вздыбились.

— Никто за мной не стоит — отмахнулся я — Но умных людей поспрашивал, записал за ними.

— Это кого же?! Гришка, не ври мне — премьер угрожающе ткнул пером. Капля чернил сорвалась вниз, поставила жирную кляксу на документах

— У Гучкова был, а також у Павла Николаевича Милюкова. Вот головы так головы! Нанял стряпчих хороших, они расписали идеи вширь и вглубь

— От такого вширя монархии падают!

— Упаси Господи, Петр Аркадьевич — перекрестился я — Токмо все для пользы Помазанника. И твоей тоже!

— Это как же понимать?

— А так! Ежели будет Конституция, да премьер выбираться Думой — то кто будет страной управлять?

— А Помазанника куда?

— Да зачем ему нести грехи то за дела правительства? Пущай молится за весь русский народ, правит, да не управляет.

— Как в Англии хочешь?

— Не ведаю, что там творится, но может Бог даст, съезжу, узнаю. А сейчас вижу, что будь сильная Дума в стране, да вместе с кадетами и октябристами — любого в бараний рог согнем. Особенно если объединиться. Тебе же легче работать будет.

— Вот куда тебя понесло… — Столыпин откинулся в кресле, покачал головой — Да ты вольнодумец похуже наших революционеров. Хочешь все переустроить в России, патриарха ему подавай…

Премьер задумался.

— Но в объединении центристов что-то есть — Столыпин покивал сам себе, дернул за ус

Дверь распахнулась, в кабинет даже не вошла, а почти вбежала Ольга Борисовна.

— Петя, аппарат привезли!

Я сидел в дальнем конце стола, жена Столыпина меня сразу не заметила.

— Господин Калмейер лично приехал устанавливать! Будет делать операцию. Ой, Григорий Ефимович!

Я встал, приобнял опешевшую Нейдгардт.

— Поздорову ли, матушка?

— Все хорошо. Вот для дочери ваш прибор привезли. Ноги лечить. Уже успешно апробирован в клинике доктора Калмейера

— То не мой, то божий парат!

Столыпин задумчиво перелистнул брошюру, покачал головой.

— Свыше мне то дается, да не всегда людьми принимается.

Я внимательно посмотрел на премьера, тот пожал плечами.

— Дорогая, я сейчас подойду. А ты Григорий… Ладно, иди. Потом договорим.

После всех этих выкрутасов, вернулся я в общину, зашел в кабинет и… как говориться, матка у меня опустилась.

Стоит и смотрит на меня та самая барышня из церкви, “Вика Андреева”, и руки нервно так в муфточке ходят. А муфточка у нас что? Отличное место для пистолета.

И Дрюня, стервец эдакий, тоже тут стоит, хоть я ему сколько говорил чтобы лишний раз тут не светился… Неужели за старое взялся, навел на меня дружков-эсеров?

Хорошо я в темных очках был и моего страха они не заметили. А я присмотрелся, так девица вся испуганная и в расстройстве, а Дрюня веселый такой и довольный, с таким лицами теракты не делают.

Прошел мимо них, плюхнулся за стол, чтобы скрыть дрожь в коленках.

— Ну, рассказывайте, голуби, чего да как.

— Такое дело, Григорий Ефимович, — начал, как и ожидалось, Дрюня, — вот, Елена Александровна…

Студент замялся..

— Да уж вижу, что не Терентий Парфенович. Случилось-то чего?

— Так это… вот… — продолжал находится в прострации Андрей. — Встретил я Елену, привел.

— Так. Отставить мекать, излагай внятно, откуда-куда-зачем.

— Член боевой группы. В розыске. Спрятаться негде. Привел, — отрубил бывший эсер.

Девушка мило так покраснела, задышала, но промолчала.

— Ай, молодец! Ты теперь всех своих сюда приводить будешь, чтобы у нас Охранка на загривке сидела? Евстолий, опять же, где служит? Ты думаешь, он слепой?

— Мои — это вы теперь — насупился Дрюня

Девица совсем разнервничалась, вот-вот слезу пустит… Красивая. Эхе-хе, грехи наши тяжкие. Повернулся я к ней.