Я Распутин

— Тогда слушай меня, копейка! — я высморкался в штору, вытер об нее руки.

Гости жадно смотрели на это представление, ну прямо как тогда на истфаке, тогда тоже больше ржали над такими фортелями, чем слушали.

— Точно тебе говорю. Крестьянам вскоре разрешат выходить из общины. Указ на сей счет будет. От самого Столыпина.

Журналист вытащил из внутреннего кармана блокнот и карандаш, быстро что-то в него записал.

— Да… об этом вы узнать никак не могли, — покивал головой Бессмертных. — И как крестьянство воспримет сие?

— Общиной — сильна земля русская, — я вздохнул. — Многие дела в селе только миром порешать можно. Трудно будет единоличнику. Да и мироедов опять прибавится.

— Значит, плохо вы, Григорий Ефимович, оцениваете реформу?

— Где уж моим умишком угнаться за министрами, — осклабился я. — Но раз уж выкупные платежи отменили, надо дальше идти, дать землицу-то крестьянину.

Журналист покивал, еще что-то записал. А я вперил свой взгляд в Лохтину. Та задышала, начала терзать кружевной платочек. Надо поднять “градус”.

— Бог он все видит! — продолжал я, повышая голос — Воздастся мироедам по грехам ихним! Ждите! Идет, идет конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следует за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.

Что там дальше было у Иоанна Богослова я не помнил, поэтому уселся на кровать, мотнул головой:

— Подите все прочь, нет моих сил больше.

Народ, перешептываясь, подался в коридор, Лохтина захлопнула дверь, упала передо мной на колени:

— Отче, как же жить дальше? Научи!

Я бы тоже хотел знать ответ на этот вопрос. Распутин пока не успел нажить серьезных врагов, но совсем скоро против него ополчатся все — православная церковь, двор, чиновники, интеллигенция. Аристократы так вообще составят заговор и решат убить “старца”. Во главе встанет князь Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович, племянник Николая. А еще руку к убийству приложит офицер британской разведки Освальд Рейнер.

Я прямо чувствовал, как пули черносотенца Пуришкевича входят в мою спину. Передернуло. Может, ну его, уехать обратно в Тюмень и жить простой крестьянской жизнью? Чушь. Пахать я не умею, деревенских навыков нет, жена Распутина меня мигом раскусит. И настучит в консисторию, а там и так дело о хлыстовстве на мази. И в оконцовке — та же монастырская тюрьма.

Нет. Все мои плюсы — они лишь в знании будущего. А оно печально. Что для России, что для Распутина. Только вперед, только буром, не сомневаться, давить уверенностью.

Я тяжело вздохнул.

— Молись, Оля, Богу. Вот и вся учеба.

Обедали скромно. Суп, бифштекс с картошкой, пироги, квас, настойки. За столом было четверо. Гость доктор Калмейер — массивный мужчина с пышными бакенбардами. Сама хозяйка дома и ее муж — пожилой чиновник с бородкой клинышком а-ля Калинин. Правильно я вычислил — Его Превосходительство господин действительный статский советник Владимир Михайлович Лохтин, гражданский генерал. А Ольга Владимировна получается у нас генеральша.

Сначала обсудили мое пророчество. Но так, вскользь, тема общины публику не волновала. Потом беседа перескочила на странную смерть бывшего генерал-губернатора Петербурга Трепова. Того самого, который в прошлом году объявил бунтующей столице, что армия “холостых залпов давать не будет” и патронов тоже не пожалеет. Беспорядков и уличных боев, в отличии от Москвы, действительно, не случилось — метод угроз подействовал.

Затем разговор перешел на состояние детей Столыпина. После недавнего взрыва на Аптекарском острове пострадали сын и дочь премьера. Если первый отделался ушибами, то Наталья стала инвалидом. Ей даже сначала хотели ампутировать обе ноги, но в итоге врачи спасли конечности.

— Ходить не сможет, — констатировал со вздохом Калмейер, который оказался лечащим врачом Натальи

— Это почему же? — встрял я

— Сложные, смещенные переломы с осколками, — коротко ответил доктор, не глядя на меня.

По его лицу было видно, что он не одобрял увлечение Ольги Владимировны оккультными личностями.

— Молитва отца Георгия исцеляет не только душу, но и тело, — Лохтина отпила вина из бокала, посмотрела на меня влюбленными глазами.

Я поежился. Рядом сидит муж с ножом в руках, пилит бифштекс. Надо уезжать из этого дома. И поскорее.

— Тут обедней не поможешь, — покачал головой доктор. — Осколки молитвой правильно не сложатся. Девушка будет расти, а кости…

Калмейер махнул рукой, снял заложенную за воротник салфетку. Бросил ее на стол.

— Божья молитва может все, — уверенно произнес я, поворачиваясь к Лохтиной. — Лист бумаги нужон, да карандаш.

Все с любопытством уставились на меня.

— Позвольте узнать, зачем? — поинтересовался Владимир Михайлович тоже снимая салфетку.

— Займемся инженерным делом.

— Вот как? — Лохтин смотрел на меня с изумлением. — Какие науки вы изучали, в каких университетах?

Похоже, надвигается сеанс публичной порки.

— Владимир, я прошу тебя! — попыталась сгладить хозяйка дома, позвонила в звонок. Горничная принесла мне лист бумаги, карандаш. Я отставил тарелку прочь, сложил руки.

— Господи, прости нас грешных… — дальше я молился молча, попутно вспоминая аппарат Илизарова. Мать хирург не раз меня брала к себе в отделение. Насмотрелся.

Закончив молитву, я под удивленными взглядами присутствующих нарисовал кольца, спицы, винты. В принципе аппарат очень простой, ничего сложного в нем не было.

— Вот это, значица, спицы, — я ткнул карандашом в лист. — Они вводятся в кость

дрелью выше и ниже перелома. Найдется у вас тонкое сверло?

Калмейер открыл рот, закрыл.

— Ну ежели не найдете, вон, инжинерОв попросите, — я кивнул на обалдевшего Лохтина, — они сделают.

— И что же дальше? — заинтересовался доктор

— Спицы вводятся крест-накрест. После чего крепятся к кольцам. Закручивая или откручивая винты на кольцах можно смещать осколки да складывать их по нужному. Сложили да оставили сращиваться.