Страница 59 из 70
Дело шло о моей жизни и смерти, значит, мне необходимо сделать все, чтобы я жил, а мои враги умерли. Мне еще неизвестно было, какую тактику я изберу, но при малейшей опасности я был готов стрелять или бежать, но ни в коем случае не дать себя убить. Как у меня всегда бывало в подобных случаях, тело и мозг, отбросив все лишнее, собравшись, приготовились к проявлению любой опасности.
И она грянула. Простучав впереди меня дробной, длинной автоматной очередью. Я уже падал на землю, с коротким вскриком и шумом, когда фашист, целившийся в меня, нажал на спусковой крючок. Пули просвистели мимо, с глухим стуком врезаясь в стволы деревьев. Уже лежа на земле, я услышал крик, переросший в протяжный стон, затем шум драки, вскрик радиста:
– Сволочь фашистская!
Все это завершилось новым стоном и шумным падением тела Кораблева. Под этот шум я быстро отполз в сторону от места своей предполагаемой гибели (так должен был считать немецкий егерь) на десяток метров, потом переполз корневища громадной сосны и укрылся за ее стволом. С минуту стояла тишина. План их засады стал предельно ясен, как и их количество. Мы не шли компактной группой, а несколько растянулись, что очень неудобно для нормальной засады, но даже из этого опытные фашистские вояки извлекли выгоду. Один из фашистов срезал из автомата первую пару разведчиков, второй должен был убить меня, ну а третий – захватить в плен радиста.
«Если срежу очередью одного из них, Кораблев сразу умрет. Немец не будет рисковать. Прошьет одной очередью пленного и рацию, после чего два оставшихся гитлеровца не будут играть в героев, а быстро смотаются из леса за помощью. Нет, господа фашисты, теперь мы будем играть по моим правилам».
Мой план строился на стандартном поведении стрелявшего в меня немца. Он в любом случае должен был убедиться, что убил меня. Это были логически правильные действия для профессионалов, так как иначе они в любой момент могли получить пулю в спину.
Гитлеровец появился из-за дерева бесшумно и неожиданно. Сейчас он стоял боком ко мне, настороженно прислушиваясь к шуму леса и почти слившись с листвой дерева в своем камуфляже. Последующие события произошли в течение долей секунды. Резкий взмах руки с ножом. Бросок. Немец-егерь успевает уловить краем глаза движение и уже начинает разворачивать оружие в мою сторону, как лезвие входит ему в шею. Захрипев, он упал на колени, а в следующую секунду ткнулся головой в землю. И неподвижно замер.
«Есть Бог на свете. Не выстрелил», – облегченно выдохнул я и осторожно двинулся в ту сторону, где слышал шум схватки, но шел не прямо, а по дуге, стараясь зайти вбок фрицу. Еще шаг, за ним второй, третий… Осторожно выглянул из-за дерева. Немец, спрятавшись за стволом дерева, настороженно вглядывался в ту сторону леса, где последний раз слышал шум. Он не знал, что произошло, но тишина его явно настораживала. Он только на секунду оглянулся назад и бросил взгляд на пленного. Как он там? Я был на расстоянии восьми-девяти метров от него, и то, что мне удалось подобраться так близко к нему, можно было считать большой удачей. Вот только что с ней, этой удачей, делать? Малейшее неосторожное движение привлечет его внимание, а перестрелка в мои планы не входила, к тому же мне неизвестно, где сейчас находится второй гитлеровец. Тут нельзя было рисковать. Мне надо убить его сразу, иначе он убьет Кораблева. Прошло несколько минут, и по его поведению стало видно, что фашист растерян и испуган. Непонятная тишина давила на немца, который пытался понять, что пошло не так в их плане.
Я продолжал напряженно выжидать, надеясь хоть на небольшую ошибку егеря. Наконец, тот на что-то решился: резко развернувшись, он тем самым невольно подставился под мой автомат. Один короткий шаг в сторону, и в ту же секунду мой палец нажал на спусковой крючок. Так как мне была видна только часть его плеча и бок, я не пожалел патронов и всадил в гитлеровца почти половину магазина. Тот дернулся, пошатнулся, негромко вскрикнул, привалился спиной к сосне, но уже в следующее мгновение его тело склонилось набок, а затем с глухим шлепком упало на землю. Сразу сменив место укрытия, я перебежал к другому дереву. Вжавшись спиной в ствол, настороженно замер, готовый открыть огонь на любой звук. Медленно потекли вязкие и тягучие секунды, полные до краев напряженного ожидания. Где третий, мать его? Рывок к другому дереву. Тело невольно напряглось в ожидании выстрелов. Снова замер, просеивая сквозь себя звуки леса, и только убедившись, что прямой опасности нет, быстро оглядел радиста. У Кораблева была разбита голова, но он был жив. Пробежал взглядом по рации. На первый взгляд она была в порядке. Снова затаился за стволом сосны, вслушиваясь в напряженную, бьющуюся по нервам тишину.
«Где третий гад? Скорее всего, чешет из леса. Если так, то нам хана – не свалить. До дороги здесь… Метров шестьсот по прямой, а значит…» – Тут мои мысли прервала короткая автоматная очередь, в которую вплелся крик боли, и почти сразу ударила новая, но теперь длинная, очередь. Ситуация была неясна, но в любом случае тем, кто сейчас стрелял, было не до осторожности, и я кинулся вперед на звуки, скользя между деревьями и перепрыгивая через корневища. Остановился только когда услышал характерное лязганье металла. Кто-то недалеко от меня сменил обойму. Пригнулся, осторожно выглянул из-за дерева. В шести метрах от меня третий гитлеровец, перезарядив автомат, с перекошенным от боли лицом сейчас пытался зажать рану в бедре, одновременно нащупывая в сумке бинты. Только он их достал, как я вышел из-за дерева и тихо сказал на немецком языке:
– Автомат в сторону отложи, а то так неудобно делать перевязку.
Немец вздрогнул, отбросил бинт и попытался схватиться за оружие, но уже в следующую секунду шмайсер был выбит у него из рук, а в переносицу уперся ствол. Он попытался отпрянуть, но получив сильный удар по голове, упал на спину, раскинув руки. Забрав автомат, я вытащил из его кобуры пистолет и засунул себе за пояс, после чего быстро подошел к нашим парням, лежавшим где-то в десяти метрах от немца. Судя по всему, он срезал их одной очередью, но почему-то остался на месте, то ли ожидая сигнала, то ли не был уверен, что убил их. Когда он услышал выстрелы, видимо, занервничал и каким-то образом подставился под пулю.
Гриша Мошков неподвижно лежал на земле, уткнувшись лицом в землю. Я насчитал у него на спине три пулевых отверстия. Паша Швецов лежал на спине, в нескольких шагах от него, в луже крови. Пули пришлись ему в бок и в живот, поэтому он был еще жив. Я присел на колено. В его глазах что-то мелькнуло: он, похоже, узнал меня.
– Надо… выполнить… Приказ…
Его последних жизненных сил хватило лишь на то, чтобы вытолкать через сухие, потрескавшиеся губы эти три слова. Несколько секунд я смотрел в его мертвые глаза, потом встал, вернулся к немцу, связал, а затем тщательно перевязал его рану. При взгляде на окровавленные бинты и на его маскхалат мне в голову неожиданно пришла мысль.
Вернулся за Кораблевым и рацией. Плохо соображающего радиста мне пришлось почти тащить на себе. Посадил его недалеко от пленного немца, затем перевязал ему голову. Бледное, без кровинки, лицо. Мутные глаза.
– Ты как?
– Не знаю, Костя.
Я задумался. По логике, нам нужно было брать ноги в руки и пробираться в район болот, только там у нас был шанс оторваться от собак и егерей, которые уже идут по нашим следам. У меня ни малейших сомнений не было, что через пару часов, максимум, они будут здесь, но с Кораблевым, в его теперешнем состоянии, оторваться от них будет невозможно. Проще будет самому застрелиться. Другой вариант предполагал избавиться от радиста и уходить одному, вот только подлой сволочью я никогда в жизни не был. Бросил быстрый взгляд в сторону лежащего без сознания немецкого егеря, потом на Мишу и сделал свой выбор.
– Посиди пока, парень, а я с фрицем за жизнь потолкую.
Очнулся унтер-офицер Густав Берг от резкой и пронзительной боли в паховой области. Он был сильным и волевым человеком, но увидев перед собой молодое, жестокое лицо с холодными безразличными глазами, почувствовал ледяной комок под сердцем.