Чумные ночи

Когда столпившиеся в дверях отступили и полумрак несколько рассеялся, Бонковский-паша и его помощник сразу поняли, что тюремщик Байрам умер от чумы. Такую же неестественно бледную кожу, такие же впалые щеки и удивленно распахнутые, выпученные глаза, такие же пальцы, вцепившиеся в край рубахи, словно в спасительную соломинку, они видели по меньшей мере у трех покойников в Измире. Те же пятна крови и блевотины, тот же странный запах. Доктор Илиас аккуратно расстегнул пуговицы на рубахе и снял ее с покойного тюремщика. На шее и под мышками бубонов не было. Однако, когда с трупа стянули и штаны, бубон обнаружился в паху, слева, – такой большой и полностью сформировавшийся, что никаких сомнений не оставалось. Слегка прикоснувшись к бубону кончиком пальца, можно было заметить, что он уже потерял свою первоначальную твердость. Стало быть, ему по меньшей мере три дня и покойный перед смертью сильно мучился.

Доктор Илиас достал из чемоданчика шприц, ланцет и начал протирать их антисептиком, а Бонковский-паша попросил столпившихся у двери людей отойти подальше. Если бы тюремщик был еще жив, его боль удалось бы облегчить, вскрыв бубон и выпустив скопившийся в нем гной. Но сейчас доктор Илиас только проткнул вздутие иглой шприца и набрал несколько капель густой желтоватой жидкости. Затем он аккуратно нанес их на цветные предметные стекла, которые спрятал в специальную коробочку. На этом дело было кончено. Поскольку умер тюремщик не от холеры, а от чумы, образцы следовало отправить в Измир.

Бонковский-паша распорядился сжечь все вещи покойного, а потом, незаметно для всех, снял с его шеи маленький амулет, перерезав веревочку ланцетом, продезинфицировал оберег, положил в карман, чтобы потом рассмотреть получше, и вышел из камеры на свежий воздух. Теперь ему сделалось ясно, что остров очень скоро будет охвачен эпидемией, которая унесет множество жизней, и сознавать это было так тяжело, что Бонковский ощутил физическую боль, спазмом прошедшую от горла до живота.

Проезжая в бронированном ландо по кривым улочкам старого города, Бонковский-паша и доктор Илиас видели, что медники уже открыли свои лавки, кузнецы и плотники в этот ранний час взялись за работу и жизнь в Арказе идет своим чередом, как будто ничего не случилось. Хозяин харчевни, куда захаживали в основном торговцы и ремесленники, тоже не стал принимать всерьез всякие слухи и открыл свое заведение. Заметив аптеку Коджиаса-эфенди (которая, по правде говоря, с виду больше напоминала лавку пряностей), Бонковский-паша попросил остановить ландо.

– Есть ли у вас acide arsénieux?[38] – с невозмутимым видом спросил он хозяина аптеки.

– Нет, мышьяка у нас не осталось, – ответил Коджиас-эфенди. Он сообразил, что перед ним важные персоны, и слегка оробел.

Бонковский-паша оглядел аптеку, отметив, что здесь продаются всевозможные специи, семена, кофе, липовый цвет, косметика, а также различные мази и народные снадобья. В какой бы уголок империи его ни занесло, даже в самые трудные, наполненные работой дни главный санитарный инспектор не забывал, что в первую очередь он химик и фармацевт. Кое-где на полках и столиках стояли лекарства, изготовленные в знаменитых стамбульских и измирских аптеках. Что же до народных снадобий, то в молодости, заметив их в аптеке какого-нибудь провинциального городка, он, бывало, принимался читать аптекарю лекцию о современной фармацевтике. Но сейчас ему было не до того.

В гавани, на берегу, подле гостиниц и таверн, под пестрыми разноцветными навесами сидели и закусывали довольные жизнью, счастливые люди. Проехав по напоенным ароматом цветущих лип переулкам и миновав стоявшие выше по склону особняки богатых греческих семей, ландо выбралось на широкий проспект Хамидийе. Здесь цвели персиковые деревья и благоухали розы. Под сенью чинар и акаций спешили по своим делам господа в шляпах и фесках и обутые в чарыки[39] крестьяне. Бонковский-паша и его помощник смотрели на дома, тянущиеся вдоль речки в сторону рынка, на склады, гостиницы и дремлющих на козлах кучеров, на оживленный Стамбульский проспект, уходящий вниз, к порту и таможне, – смотрели и не верили своим глазам. В греческой школе уже начались уроки. Перед туристическими агентствами красовались рекламные объявления пароходных компаний. Глядя на открывающуюся от отеля «Мажестик» панораму города, в которой преобладали розовый, желтый и оранжевый цвета, так невыносимо больно было прозревать близящийся конец этой красивой, тихой жизни, что Бонковский ощутил тяжелое чувство вины: а вдруг он ошибся?

Однако вскоре ему предстояло убедиться в обратном. В квартале Айя-Триада[40] Бонковского и доктора Илиаса пригласили пройти в каменный дом, окруженный оливами. Там они увидели извозчика по имени Василий, который уже пятнадцать лет развозил седоков по улицам города, а сейчас метался в бреду по разостланной на полу постели. На его шее выступал огромный бубон. В Измире Бонковскому часто случалось наблюдать отупляющее, одуряющее действие чумы на больных, такое сильное, что многие теряли способность говорить или могли лишь бормотать что-то невнятное. Человек, впавший в подобное состояние, чаще всего быстро умирал, выживали очень немногие.

Когда заплаканная жена тронула Василия за руку, тот на мгновение очнулся и попробовал что-то сказать. Однако открыть пересохший рот толком не получалось, а когда получилось, разобрать бормотание все равно не удалось.

– Что он говорит? – спросил Бонковский-паша.

– Что-то по-мингерски, – сказал доктор Илиас.

Жена извозчика залилась слезами. Доктор Илиас решил испробовать тот же способ лечения, который применял в Измире на этой стадии болезни. Взяв ланцет, он аккуратно разрезал свежий, твердый бубон и терпеливо вытирал кусочком ваты желтовато-перламутровый гной, пока тот не кончил течь. Конвульсивно дергаясь, больной выбил из рук доктора Илиаса предметное стеклышко, оно упало и загрязнилось. В том, что это чума, сомнений уже не было, но доктор все равно с прежней тщательностью взял образцы, чтобы позже отправить их в Измир, в лабораторию.

– Обильно поите его кипяченой водой, давайте ему сахарный сироп и, если сможет есть, йогурт, – распорядился Бонковский-паша, собираясь уходить, и сам открыл дверь и маленькое окошко полутемной комнаты. – Самое важное: воздух в помещении все время должен быть свежим. Белье больного, прежде чем стирать, кипятите. Утомляться ему нельзя, пусть побольше спит.

Бонковский-паша чувствовал, что эти рекомендации, которые он давал в Измире грекам-лавочникам, людям более-менее состоятельным, здесь бесполезны. И тем не менее он верил, что все достижения в области бактериологии, к которым пришла европейская наука за последние десять лет, не отменяют того факта, что свежий воздух, покой и надежда на выздоровление немного помогают больному победить чуму.

Миновав столь любимую романтически настроенными художниками Каменную пристань, такую живописную на фоне черно-белых горных пиков, бронированное ландо въехало в квартал Ташчилар и остановилось у садовой калитки бедного домика, одной из выстроившихся в ряд лачуг. Сотрудник Надзорного управления, сопровождавший Бонковского и его помощника, сообщил, что здесь живут молодые люди, мусульмане, три года назад бежавшие с Крита. Их трое (точнее, было трое до недавнего времени), кормятся они случайными заработками в порту, где всегда нужны грузчики, но зачастую просто шатаются без дела там и сям и, поморщился сопровождающий, причиняют неприятности господину губернатору, который по доброте душевной предоставил им это жилье.

Три дня назад один из молодых людей умер. Вчера занемог другой. Его терзала мучительная головная боль, время от времени сотрясали конвульсии, но организм не сдавался. В Измире умирали двое из пяти заболевших. Но были и такие, кто, подхватив заразу, не заболевал вовсе или переносил болезнь легко, почти не обращая на нее внимания. Доктор Илиас подумал, что молодого человека, возможно, удастся спасти, и приступил к лечению.

38

Ортомышьяковистая кислота (фр.).

39

Чарыки – крестьянская самодельная обувь, сапоги из сыромятной кожи на толстой подошве, которую кроили шире и длиннее ступни, загибали наверх и прошивали. Голенища кроили отдельно.

40

Святая Троица (греч.).