Страница 2 из 7
Ярость. Я знаю все о ярости. Я видел ее постоянно, когда поступил на службу в тюрьму, и это то, что было во мне, когда Стрэнджуэйс пережевал меня и выплюнул. Работа в тюрьме делает это со всеми. В Британии не только камеры затягивает дымом – это касается всей тюремной службы. И, пока мы всерьез не займемся тушением огня, всегда есть опасность, что он вырвется из-под контроля.
1. Доброе утро, судья
Там, где я вырос, всегда был шанс стать преступником – просто в силу того, что тебя окружает. Среда сильно влияет на человека. У меня были друзья, сидевшие в тюрьме, – не все они были плохими людьми. Они совершали плохие поступки, но часто именно среда приводила их к этому. Когда-то, еще подростком, в Шеффилде я сам несколько раз сталкивался с законом. Всего лишь драки по ночам, ничего серьезного – кулаки, а не ножи или избиение людей, лежащих на земле. В подростковом возрасте я ничего так не любил, как отчаянную драку, и четыре раза попадал в суд. Каждый раз нужно было предстать перед судьей, извиниться и получить предупреждение и штраф в 80 фунтов (примерно 8000 рублей).
Несколько лет назад я встретился с компанией старых приятелей. Они знали, что я тюремщик, и изводили меня этим всю ночь. Ближе к закрытию бара они сказали, что собираются докопаться до двух других парней, которые сидят за нами, и предложили мне выйти оттуда. Заметка об этом случае попала на первую полосу The Sheffield Star.
Один мой знакомый торговал наркотиками. Если бы я хотел употребить, но у меня не было денег, он запросто сказал бы: «За мой счет».
Я так не делал, но это был не вопрос морали. Мне просто не было интересно. Я однажды тоже чуть не попал по полной.
Однажды вечером, вскоре после того, как меня выгнали из старшей школы, мы с приятелем выходили на улицу, когда подъехал «Ровер» 2000 года. Парня за рулем мы знали уже кучу лет.
«Может, вас подбросить?»
Стоило нам отъехать, с другой стороны улицы появилась полицейская машина, и внезапно мы начали удирать от нее; он гнал, как ненормальный. Только тогда до меня дошло, что машина не его. К счастью, тот парень высадил нас до того, как его нагнала полиция. За угон он получил тюремный срок. Друзья и знакомые становятся жуликами, головорезами и наркоторговцами – такова жизнь.
В последний раз, когда я попал в суд, вот в чем было дело: меня арестовали за драку, а потом обвинили в бродяжничестве: в тот день я отдал последние 20 фунтов (примерно 2000 рублей) приятелям, чтобы они могли купить нам карри. Я уже бывал у этого судьи, и он назвал меня проблемным ребенком, хотя мне только что исполнился двадцать один год. Он послал меня к врачу, который сообщил, что я «абсолютно сумасшедший», – между безумием и гениальностью огромное расстояние, заметил он, – и сказал что не уверен, на какой я стороне.
Во всяком случае, я больше не попадал в суд – главным образом потому, что меня никогда больше не ловили, а к двадцати пяти годам и вовсе успокоился. К тому времени я уже направлял свою агрессию в регби.
Я хорошо учился в школе, хотя и ненавидел это место. Только из-за регби я дотянул до старших классов, пока меня не «попросили уйти».
Это было справедливо: там я был не к месту. Я жил ради регби. В семнадцать лет я начал играть за «Шеффилд Тайгерс Кольтс» и со временем, после того как из меня выбили все дерьмо, приобрел определенную репутацию. Однако в двадцать с небольшим я начал набирать вес и дошел до 140 кг, стал слишком тяжелым. Мой друг сказал: «Хватит», и мы, как в фильме «Рокки 4», бегали в гору с кирпичами на спине. У меня совсем не оставалось времени влипать в неприятности.
Когда я подавал заявление в тюремную службу, то немного беспокоился, что эти подростковые выходки и попадания к судье окажутся в моем досье, но о них ничего не было сказано. Думаю, что на самом деле все это сослужило мне хорошую службу, потому что я понимаю, откуда выходят некоторые преступники, почему они стали такими и как попали за решетку. К тому же, когда я поступил на службу в тюрьму, я уже достаточно повзрослел. Ужасы, которые я видел еще до того, как попал в Стрэнджуэйс, быстро бы заставили кого угодно возмужать.
Моя дорога в тюрьму Ее Величества «Манчестер» была довольно извилистой. Я родился в Южном Йоркшире в 1962 году. Первые сорок лет жизни я провел в Шеффилде, около половины из них жил с мамой и сестрой. Отец оставил нас, когда мне было два. На самом деле я не горю желанием называть его своим отцом, так как это слово вызывает в воображении образ того, кто всегда рядом, того, кто заботится о тебе. А он никогда этого не делал. Когда мне было лет четырнадцать, в дверь постучали. Я только что вернулся из школы. На пороге стоял мужик.
– Нил, верно? Ты знаешь, кто я?
– Ага, мой папашка, – сказал я и захлопнул дверь прямо у него перед носом.
Но мы виделись с его родителями пару раз в год: они всегда были добры к нам.
Мы жили в Уокли, довольно бедном районе к югу от Хиллсборо. В основном, однако, я помню, как мы жили уже с нашей бабушкой в Вернон-Террас, Кросспул, более богатом районе. Там у нас был тесный дом с тремя спальнями. И нас было много: мамина сестра тетя Пэт, ее четверо детей – она была в разводе, – мои бабушка и дедушка, у которых была болезнь Паркинсона, и дядя Дон, мамин брат-близнец, живший на чердаке. В какой-то момент к нам втиснулась и его невеста. По соседству жила тетя Фреда, бабушкина сестра, которая пекла больше, чем Мэри Берри[4]. У нас были крепкие кровные узы.
Мама работала на трех работах, уборщицей или кем-то еще, пытаясь обеспечить нас.
Ее девичья фамилия была Пиллинг, Сэмворт – фамилия моего отца. Отец же выбрал и мое имя – Нил, но никто, кроме бабушки, никогда так меня не называл. Мама всегда называла меня Сэм, и даже бабушка к концу своей жизни тоже стала использовать это прозвище. Один или два парня из тюремной службы пробовали называть меня по имени, но хватило их ненадолго.
Кроме того, что у нас не было отца, мы были типичным рабочим йоркширским выводком, большая семья, много похорон и свадеб. Нам с сестрой старательно прививали вежливость. Относитесь к старшим с уважением, говорите «пожалуйста» и «спасибо». Если кто-то предлагает бутерброд, берите – и это никогда не было проблемой для меня, потому что я люблю жратву, так что я всегда брал. Мы были очень бедны: покупка новой пары школьных ботинок сулила тяжелые времена.
Помню, до моих пятнадцати лет мама сходила только на одно свидание, но все изменилось, когда она встретила моего отчима – первого парня, который проявил к ней уважение, хотя поначалу я с ним не ладил – думаю, из-за подросткового максимализма. Но в итоге я понял, как он добр к ней и к нам. До того, как он появился, у нас ничего не было. На праздники и в каникулы мы отдыхали в Уэльсе с дядей Доном и тетей Пэт, каждый год в одном и том же месте: никакой роскоши, зато море любви, так что вообще-то нам повезло. Многие дети этого не понимают.
Вечером накануне того дня, когда мы должны были играть с клубом «Олд Бродлианс» возле Галифакса, мама сказала мне, что на следующий день они с Терри собираются пожениться. Как и следовало ожидать, я был весьма удивлен.
– Ну, – сказала она, – мы уже давно вместе, и я знаю, что ты любишь регби.
Это был ее способ сказать, что мне не нужно приходить. Вот какие мы были: никакой лишней суеты. Я был счастлив за них – Терри заботился о маме, и она начала наслаждаться жизнью. Я был счастлив за себя и за всех остальных, потому что после матча с «Олд Бродлианс» игроки всегда получали горячий пирог и горох.
Моей матери было тридцать восемь лет, когда она покинула нас, и сказать, что ее смерть была шоком, – это ничего не сказать.
Она упала и ударилась коленом, вот и все, а та нога немного беспокоила ее с юности, требовалась пара операций. Сначала она просто отлеживалась, но постепенно ей становилось хуже – она не могла самостоятельно спуститься со второго этажа, – и в конце концов ей пришлось лечь в больницу. Сначала я не думал, что это серьезно: ты ведь не умрешь, правда? В то время я еще жил дома, но Терри пришлось специально просить меня приехать к ней.
4
Мэри Берри – британская кулинарная писательница и телеведущая, которую часто называют «лучшей подругой домохозяек».