Мастеровой

Растерев мыло по щекам, Федор соскоблил отросшую щетину бритвой. Бороды мастеровым носить нельзя. Наклонишься над станком, попадет в шестерню, или под приводной ремень — и сдерет вместе с кожей. Да и в армии привык — там заросшим не походишь. Углядит унтер или офицер и поставит под ружье. Нет уж! Невелик труд — побриться.

Натянув белье и сунув ноги в тапки, Федор отправился обратно. Дверь в комнату оказалась незапертой. Распахнув ее, Федор вошел внутрь и замер при виде неожиданного зрелища. Возле ближней койки, упершись локтями в матрас, стояла баба с задранным на спину подолом. К ее голому заду пристроился один из соседей Федора, громко шлепая животом по ее белым ягодицам. Рядом, со спущенными штанами стоял второй сосед, сжимая в руке набухшую елду.

— Быстрей, Петька! — умолял товарища. — Быстрей! Мочи нет терпеть.

— Погодишь! — отвечал занятый блудом Петька. — Только в смак вошел. Условились ведь, что я первый.

Он крепче ухватил бабу за белевшие бедра и, зарычав, потянул их на себя. Федор плюнул и, обойдя страждущего сожителя[2], подошел к своей койке. Повесил влажное полотенце на спинку, спрятал мыло и бритву в сундучок. Затем, не спеша накинул на себя косоворотку, натянул брюки и выходные сапоги, намотав на ступни свежие онучи. Надел пиджак и кепку. Тем временем Петька, наконец, уступил товарищу объект вожделения и сейчас валялся на свободной койке, лениво наблюдая за пристроившимся к бабе товарищем.

— Значит так, — сказал Федор, подойдя к нему. — Я в трактир. Чтобы, как вернусь, ее не было, — он указал на бабу. — Понял?

— Будет сделано, — ухмыльнулся Петька. — Сам не хочешь, Федя?

— Тьфу на вас! — сплюнул Федор и вышел.

— Чтой-то он? — спросила баба, повернув голову и не обращая внимания на сопевшего позади мастерового. — Словно не мушчина.

— Унтер хренов, — зло ответил Петька. — Приучился в армии командовать, так и здесь всех строит. Скажешь поперек — приголубит кулаком, а они у него тяжелые. Блядей ужас как не любит.

— Никакая я не блядь! — возмутилась гостья. — Я по желтому билету[3].

— Ты еще скажи «порядочная», — хохотнул Петька.

Тем временем его товарищ, простонав, отступил от бабы, и стал натягивать штаны. Проститутка подтерлась валявшимся на койке полотенцем, бросила его обратно и, опустив подол, подошла к Петьке.

— Полтину гони! — заявила, протянув руку.

— Полтина много, — ухмыльнулся тот. — По двугривенному[4] с каждого — и достаточно.

— Условились на полтину, — нахмурилась проститутка. — Городового приведу. Я вам не какая-то подзаборная, билет имею.

— Ладно, — вздохнул Петька и протянул ей серебряную монету.

Проститутка схватила ее и спрятала в складках платья.

— Может, еще по разику? — спросила, растянув губы в улыбке. — В этот раз по двугривенному.

— А не жирно будет? — окрысился Петька. — Это ж почти рубль выйдет. За него мастеровой смену пашет, полных девять часов. А тебе лишь подол задрать.

— Пусть будет по гривеннику, — кивнула проститутка. — Если чарку поднесете.

Она вновь улыбнулась, показав мелкие, порченные зубы.

— Это можно, — согласился Петька и повернулся к товарищу. — Васька, тащи бутылку!..

В казарму можно было войти с переулка, этим путем Федор и воспользовался. Спустился по лестнице — обыкновенной, не стальной и толкнул дверь. Выйдя наружу, обогнул цех и двинулся по улице. Миновал заводоуправление, кирпичный забор и выбрел к доходным домам. Сложенные из кирпича, густо припорошенные угольной пылью, они выглядели неказисто, но Федору казались красивыми. Частые высокие окна отражали лучи солнца, оттого дома будто сверкали. Окна в отличие от стен здесь мыли. Стоял теплый майский вечер. Пригревало солнце, воздух пах сгоревшим углем и машинным маслом, но Федор не замечал этих запахов — привык. Зато с удовольствием смотрел на спешащих по своим делам людей и проезжавшие телеги. Распугивая их клаксоном, по булыжной мостовой прокатил автомобиль с открытым верхом. Внутри сидели двое пузанов в пиджаках при галстуках и жилетках, с котелками на головах. «Купцы, со складов Перфильева едут», — определил Федор. Купцы выглядели довольными, наверное, заключили удачную сделку. Москва жила бурной жизнью, и Пресня, где обитал мастеровой, от нее не отставала.

Автомобиль скрылся за углом, оставив после себя бензиновую гарь. Федор перешел улицу и толкнул дверь под вывеской «Трактиръ». Войдя внутрь, встал и осмотрелся. Посетителей по случаю буднего дня было немного. В дальнем углу за большим столом сидела компания и отмечала какое-то событие. По одежке видно — мастеровые. То ли кто-то выставил угощение по приятному поводу, то ли всех рублем на фабрике отметили. Последнее вряд ли — скупы заводчики. Штраф с мастерового содрать — это пожалуйста, а чтоб лишний рубль выдать… В центре помещения оккупировали несколько столов ломовые (по высоким картузам видно) извозчики[5]. Они жадно поглощали кашу — ложки так и мелькали. Более никого. Федор прошел к свободному столику и не успел сесть на лавку, как рядом нарисовался половой.

— Добрый вечер, Федор Иванович, — поприветствовал он гостя. — Что изволите заказать?

— Похлебать есть чего? — спросил Федор.

— Щи со щековиной и ушица из щуки, — сообщил половой. — Все свежее, горячее.

— Щи тащи, — велел Федор. — Для ухи день не постный. Затем каши принесешь. И смотри, чтоб масло не прогорклое.

— Как можно? — деланно обиделся половой. — У нас такого не бывает. Водочки? Беленькой?

— Чарку, — кивнул Федор.

Половой умчался и вернулся с подносом. Поставил перед посетителем исходящую паром глиняную миску со щами, положил ложку, рядом — ломоть хлеба. Последней выставил граненую стеклянную чарку с прозрачной жидкостью. Пожелал приятного аппетита и умчался. Федор медленно поднял чарку, оценил жидкость на свет и опрокинул в рот. Крякнул и занюхал хлебом. Взяв ложку, приступил к щам. Половой не обманул: те оказались вкусными. Мяса тож не пожалели. Опорожнив посуду, Федор стал искать взглядом полового, но тот подбежал сам, держа в руках миску с исходящей парком кашей.