Страница 27 из 28
Есения недоверчиво протягивает мне гаджет, а я тут же без зазрения совести крошу вилкой тоненькую трубку, совсем недавно подаренную ей на день рождения.
- Мам, ты что?! – вскидывается дочь, а я молча проворачиваю то же самое и со своим телефоном.
- Пока обойдёшься без соцсетей и прочего дерь… В общем, так нужно. А теперь давай, ешь. Я в туалет схожу и вернусь, - забираю с собой сломанные смартфоны и ухожу, чтобы не разреветься при дочери.
ГЛАВА 11
Облокотившись о раковину, реву и тихо матерюсь. Смотрю в зеркало на своё отражение, вспоминаю тот день, когда погибала в подъезде одиннадцать лет назад. Неужели всё было зря? Зря Молох меня спасал? Зря любил?
Мотаю головой, резким движением смахивая со щек влагу. Нет. Не зря. Потому что там, в зале кафе сидит моя девочка. Моя малышка. Она не зря появилась на свет.
И чтобы всё вдруг не потеряло свой смысл, я должна защитить дочь.
Умываюсь ледяной водой, чтобы привести себя в чувство. Не время раскисать. Пора вспомнить, кто я. Пора вспомнить, что я сделала. Я не имею права прятаться за жалостью к себе.
Выбрасываю сломанные трубки в мусорное ведро, промокаю лицо бумажным полотенцем и, глубоко вдохнув, выхожу в зал. И тут же упираюсь помутневшим взглядом в широкую спину, обтянутую кожаной курткой.
Мне не нужно видеть его лицо, чтобы узнать. Не нужно чувствовать его запах, чтобы понять – он здесь. Сидит напротив моей малышки, а та, округлив глаза, смотрит на него. И под ногами едва не разверзается земля.
- Нет… Нет! Нет! – кричу, бросаясь к ним, на что немногочисленные посетители кафе поворачиваются в мою сторону. Плевать. На всех плевать. Потому что ему ничто не помешает навредить моей девочке. Ему всё равно, где и как, кто свидетель. Молох убивал людей в самых людных местах, посреди белого дня.
Пока несусь к ним, истерично кричу и плачу. И в панике мечутся мысли, словно жалящие, обезумевшие осы. Как он выследил нас так быстро? Как догнал? Я ведь ехала сюда около двух часов, сменила несколько направлений и за нами не было «хвоста». Как?!
Останавливаюсь рядом со столом, хватаю дочь за руку и с силой дёргаю на себя. Есения поднимает на меня затравленный взгляд, а я вонзаюсь взглядом в Молоха. Тот приподнимает лицо, скользит колючими глазами по моему телу снизу вверх. Когда-то этот взгляд сводил меня с ума. Сейчас эффект почти тот же, только вот подтекст другой.
- Не трогай её. Со мной… Со мной делай, что хочешь. Не трогай мою семью, - произношу тихо, заикаясь и запинаясь.
А он медленно растягивает губы в злой ухмылке.
- Семью? А разве не я твоя семья? – слышу его голос впервые за столько лет и понимаю, что ужасно скучала по нему. По голосу, по улыбке, по глазам… Только сейчас они смотрят по-другому. Сейчас они смотрят на меня так, как раньше смотрели на тех, кому было суждено погибнуть от руки киллера. С превосходством и неким подобием жалости. А на дне ядовитым океаном плещется ненависть. Чёрная, жуткая, пронзительная. Накопленная годами. Она меня сожжет, уничтожит.
- Всё в прошлом, Елисей… Всё прошло. Отпусти. Я знаю, что ты меня ненавидишь. Есть за что. Прости меня. Прости за то, что предала. За всё прости. Но у меня дочь. Муж… Они не виноваты. Отпусти нас. Начни жизнь заново и забудь, - плачу, трясусь от ужаса, пряча дочь за спиной. Она обнимает меня сзади, льнёт, как испуганный котёнок. Моя маленькая девочка.
- Простить, говоришь? Забыть? – он поднимается, и я тут же превращаюсь в маленькую букашку. Как одиннадцать лет назад. Ничего из себя не представляющую, мелкую оборванку, чья дальнейшая судьба зависела от его жалости. – Ты, сука, лишила меня всего, - склоняется так, чтобы слышать его могла я одна. – Ты не только против меня свидетельствовала. Ты лишила меня себя. Лишила меня семьи, которую я хотел создать с тобой. Помнишь, я говорил, с другим не будешь? Помнишь, тварь? - Я зажмуриваюсь, но он хватает меня за лицо, сжимает пальцами скулы до боли. – Ты не будешь. Ни с кем. Больше никогда. У тебя больше не будет другого мужика, - задыхается, гневом мне в лицо дышит. – У тебя больше ничего не будет. Я лишу тебя всего, как ты лишила меня.
Он выравнивается, и я упираюсь взглядом в его грудь. Почему-то вспоминаю о татуировке, которая сейчас под тёмной кожей куртки. Страшная кобра с разинутой пастью готовится к прыжку. Пустить свой яд по моим венам, отравить. Обвиться вокруг шеи и лишить дыхания. Но я всё равно хочу её увидеть. Ещё раз коснуться кончиками пальцев.
- Я всё отдам, - поднимаю взгляд выше, на его подбородок, покрытый трёхдневной, тёмной щетиной, на губы, полные, слегка потрескавшиеся. В глаза посмотреть сил нет. Я и так знаю, что там. Там мой приговор. – Все деньги, имущество… Только позволь нам с дочкой уехать, - о муже не упоминаю намеренно. Не нужно сейчас.
- Оставь себе свои сребреники*, - скривил губы от отвращения. – Дешёвка поганая.
Хуже пощёчины. Больнее раз в сто. Но я знала, что он скажет. Как знала и самого Молоха. Он не прощает. Он ненавидит предателей. И он, правда, меня любил.
Только любил не так, как принято показывать в сладко-приторных мелодрамах. Он любил меня по-своему. Грубо, жёстко, иногда даже жестоко. Так, как не любил никто ни до него, ни после.
С Володей у нас то, что принято считать идеальными отношениями. Он всегда советовался со мной, даже по мелочам. Он всегда прислушивался ко мне и окончательное решение мы принимали вместе. Он любил спокойный, классический секс три-четыре раза в неделю, после чего всегда по-отечески целовал в лоб и засыпали мы в обнимку.
С Молохом у нас было всё с точностью до наоборот. Поначалу я долго не могла привыкнуть к мужу, потому что он казался мне скучным и пресным. Тогда мне уже было с чем сравнить. После Елисея, который трахал меня как умалишённый по нескольку раз за ночь, после наших бурных скандалов и не менее безудержных примирений, Володя мне напоминал пушистого одуванчика. С одной стороны – это хорошо. С таким мужем удобно и уютно, как в тёплых тапочках утренним, зимним утром. Но с другой… Невероятно грустно. Потому что авторитарные личности вроде Молоха покоряют полностью. Прогибают под себя, иногда ломают. Проникают в мозг, в кровь и вырабатывают зависимость на генном уровне. Я была от него зависима.
Елисей никогда не был деспотом с раздутым самомнением, нет. Но для него всегда и везде существовало лишь одно верное мнение – его. Он был в нашей маленькой семье единоличным лидером и сейчас, глядя на упрямый подбородок, я снова вспомнила те дни. Самые счастливые и самые несчастные дни своей жизни. Его слова, брошенные мне в последнюю встречу перед этапом. И то, как больно было видеть его глаза в тот момент.
Он не отпустит. Никогда.
- Ты же меня не бросишь? Никогда-никогда?
- Дура, что ли?
- Нууу, скажи мне это.
- Если попытаешься уйти, ноги сломаю, так нормально?
- Дурак! – стукнула его по груди, а Елисей усмехнулся.
- Не брошу. Я же однолюб. Значит, ты моя болячка на всю жизнь. А если сама свалить попытаешься – найду и верну. Замурую вот здесь.
Мотаю головой, отгоняя такие родные и в то же время ненавистные воспоминания.
- Отпусти мою дочь. Я отправлю её к родственникам мужа. Со мной делай, что хочешь.
- Мам, нееет, мааам… - заплакала дочь, обнимая меня за талию. – Пусть он уйдёт, пожалуйста!
Елисей медленно опустил взгляд вниз, на руки Есении, сомкнувшиеся в замок на моём животе. Потом поднял глаза на меня, заиграл желваками.
________________________
Сребреник – мелкая серебряная монета. За тридцать сребреников продать — предать кого-либо из корыстных соображений.
ГЛАВА 12