Страница 10 из 11
— Ты ведь сам предложил, я понял…
— Ты не понял. Я предлагал тебе красиво полежать у меня на руках. Предупреждать же надо.
— Ой, — как-то слегка подозрительно тянет Ян. — Неловко получилось, но ничего… А ты разве высоты боишься? Никогда не замечал.
— Я боюсь, что у тебя позвоночник переломится нахуй, а ну верни меня на землю.
— Влад, — укоризненно и очень по-взрослому нежно говорит Ян, — я тебя ни за что не уроню.
На диване еще пахнет стаей, ими всеми, и проводить там ночь — варварство, кощунство. Они падают на ковер; ворс трет плечи, Ян бережно вцепляется в горло, все крутится перед глазами, грудь разрывает от крика. Бледные руки — в переплетении чернильных свивающихся татуировок. Шелковое, прохладное прикосновение мрака к истерзанной пылающей коже. Различить, какие у Яна глаза теперь, не получается.
Их венчает изнанка в блеске нитей и дрожи заклинаний.
— Что это?.. — потом, задыхаясь, спрашивает Ян, кусает губы. — Ты видел?..
И осекается, несмело, виновато глядя, точно ляпнул что обидное, тянется коснуться плеча, и Влад улыбается от этой неловкой бережливости.
— Видел, как не видеть… Даже обычный человек заметит такую пляску на изнанке, — весело отмахивается он. — Спроси у Кары: она знает о демонских традициях чуть побольше меня.
— И сгореть со стыда?
— Ты красиво горишь, Янек.
Примолкнув, Влад озадаченно замечает, как у него что-то хорошо, правильно ноет в груди. Наверно, сердце. Как будто стоило всю жизнь огрызаться и ходить одному, отрезанному от всего мира, чтобы потом любить вот так.
— Надеюсь, твои заботливые родственники не страдают вуайеризмом, — вспомнив что-то, заходится смехом Ян.
Через пару секунд смеются они оба.
15.
Завернутый в одеяло, важный, точно римский император в изгнании, Влад уходит на кухню и возвращается со стаканом ледяной воды, от которой приятно ломит зубы. Ян пьет торопливо, но аккуратно, не захлебываясь. Перебираясь на диван, они ложатся рядом; Ян лениво поглядывает наверх, на колыхание тонкого тюля над приоткрытым окном. Находит на подоконнике пачку, зажигалку и с наслаждением прикуривает.
— Спасибо, — говорит Влад.
— Чего? — дергается он. — Войцек, ты с ума сошел? За что? Что я согласился на это… предприятие? Ты так искренне и упрямо уговаривал, что не купился бы самый бессердечный инквизитор. А я, кроме того, тебя… тебя… Ты понял.
Затихнув, он смущенно отворачивается.
— Да я не про сегодня, я в целом. Я… ты никогда не пытался меня перевоспитывать — я стал задумываться об этом еще давно, когда понял, как ты меня меняешь. Ты научил меня жить, ценить жизнь, а не мучиться, влачить существование. Никогда не читал нотаций — при твоем-то правдолюбии. Нет, ты был рядом, не отпускал, не позволил раствориться ни в магии, ни в гневе, ни в мести. И я сам, сам захотел идти с тобой, Ян, я воскрес, потому что видел, ради чего стоит карабкаться. За это — спасибо. Что позволил мне выбрать. — Помолчав, Влад вынужденно усмехается: — Выбор, который я тебе предложил, куда прозаичнее.
Молчание длит ночь. Благоговейно проводя по своду ребер, касаясь уродливых белых выступов-шрамов от песьих клыков, Влад упоенно скалится. Любуется — на изломе ночи, сейчас, он может дать слабину.
— Если б я умел рисовать… — выдыхает Влад.
— Так научись! — тая улыбку, предлагает Ян. — У нас вечность впереди — успеешь превзойти Микеланджело. Хоть завтра начинай.
Кажется, Влад задумывается всерьез, кивает. Ян делится с ним наполовину прогоревшей сигаретой: вторую поджигать лениво.
— Под радиоудар московского набата, — напевает Влад. — На брачных простынях, что сохнут по углам, развернутая кровь, как символ страстной даты, смешается в вине с грехами пополам…
— «Петербургская свадьба»? — переспрашивает Ян. Ему не хочется обрывать, хотя мурлычет Влад совершеннейшую пошлость, от которой хочется отвернуться, уткнуться носом в стену, пряча алеющие — от жара ночи, конечно — щеки. Все-таки вертится.
— Ее, я слышал, как вальс писали, — шепчет Влад. Скользит рукой по лопаткам, и Ян поводит ими нервно, прерывисто. Он чувствует прикосновения, мягкие касания губ — расчесанные его ногтями царапины, почти закрывшиеся, выше — колючий рисунок, оплетший плечи. Осознание, что тело Яна соткано из мрака, лишает Влада всякого чувства приличия — если оно у него когда-то было. — Ян? — зовет он, отрываясь от птичьих лопаток. — Если бы ты танцевал…
— Мы бы станцевали, — покоряется Ян. — Я бы хотел с тобой танцевать, но знаешь, как мне стыдно, что я отдавлю тебе ноги?
— Нашел, о чем волноваться. Вставай! Давай, поднимайся! — хохочет, хватая его за руку. — Неужели в такую ночь ты собрался спать? Не позволю!
Собирая по полу разбросанную одежду, он кидает ее Яну, сам Влад торопливо натягивает сцепленные со спинки стула джинсы, накидывает рубаху, не застегивая. Силой одевает слабо сопротивляющегося Яна и тащит в центр комнаты. Потом, хлопнув себя по лбу, кидается к шкафу, выволакивает старый приемник, на который без слез не взглянуть, рассыпает кассеты. Ставит что-то, щелкая крышкой.
— Ты точно поехал крышей, — обреченно говорит Ян, трогает Владу лоб, проверяет температуру. — Это что, Би-2?
— «Молитва», хорошая песня. «Свадьбу» не найду сейчас. Капитан Войцек-Зарницкий, — церемонно заводит Влад, — разрешите пригласить на танец?
Протягивает руку, и Ян, колеблясь, подает свою. Мягко тяня его на себя, Влад предлагает довериться, и он, помедлив, соглашается, робко ступает, подстраиваясь под ритм аккордов, еще путаясь. У него нет кошачьей легкости движений, присущей танцующему Владу, и стыд по-прежнему царапается в груди. Постепенно стихает.
Если Яна когда-нибудь спросят про эту ночь, он вспомнит вальс, который они танцевали в пять утра, пока не упали от усталости.
16.
На кухне возятся, шуршат, и Влад настораживается, хотя и уверен, что никого чужого тут не окажется. Но натягивает что-то домашнее, не позволяя себе шататься в халате. После душа в голове приятно пусто; вода продолжает шуршать, Ян что-то кричит ему вслед, но Влад толком не слышит.
Откинувшись на спинку стула, сидит Вирен. В одной руке у него старая книга с оторванной обложкой, а в другой — дымящаяся паром кружка. На плите что-то ужасающе скворчит, и Влад скоро подхватывает сковороду и оттаскивает ее на стол, кидает под нее полотенце. Вздрагивая, увлеченный Вирен отрывается от пожелтевших страниц, растерянно улыбается, проводит рукой по голове.
— Доброе утро! — восклицает он.
— Давно ты тут? — вытряхивая из шкафчика посуду, спрашивает Влад. Он ловко растаскивает слегка пригоревшую яичницу на три тарелки — пока что этого хватит, но он не уверен, не распахнется ли сейчас дверь и не ввалится ли половина Гвардии разом.
— Недавно пришел. К вам не заглядывал, — ухмыляется Вирен. — Вот решил завтрак сварганить… Скоро уходить в Тартар, помнишь? — добавляет он невпопад. — Хотел подольше с вами побыть, если можно, нескоро ведь вернусь…
Боязно его отпускать, но Влад успокаивает себя тем, что неволить мальчишку еще хуже; сбивать коленки и учиться на ошибках в его возрасте нужно, но мертвый мир под Адом — не лучшее место…
— Наш дом — твой дом, — повторяет Влад. — Живи, сколько тебе хочется.
— Спасибо, пап, — невнятно откликается Вирен, ерзает и снова глядит в книжку.
Тем временем Влад пододвигает к себе тарелку и накидывается на завтрак, вдруг вспомнив, что вчера почти не ел, — оголодал. И понимает, что скучает по Джеку, сданному на присмотр Каре с Ишим: не хватает ему вьющегося рядом пса, выклянчивающего себе кусочек.
— Слава Деннице, умением готовить ты не пошел в инквизиторство, — жизнерадостно говорит Влад.
Появляется Ян, на ходу натягивая широкую футболку Влада, пятерней причесывает пушистые, недавно высушенные волосы; Вирена он приветствует тепло, радостно, спрашивает про книгу с неподдельным интересом, выхватывает кусок яичницы прямо из-под носа у Влада (взамен поглаживает рожки), хвалит сияющего Вирена…