Страница 26 из 43
Она помнила, что ей говорили. Не смотреть, не быть грубой. Но, увидев его, Марья не смогла оторвать глаза. Она застыла, чувствуя себя обманутой диким, кошмарным сном. Сначала мазнула взглядом по нему, увидела стройного юношу, опрятно, но просто одетого, для конной езды — быть может, он вернулся с охоты; девушки шептались, что княжич Иван увлекается соколиной ловлей…
Золотистые кудри — как и ходила молва, как многие девицы видели в мечтах. Но Марья различила его лицо, тонкие, еще слишком юные черты, изящные, но строгие, и онемела, переживая какую-то дикость: и смущение, захлестнувшее щеки горячо, и страх, и смутную радость, невесть с чем связанную. На Марью смотрело лицо ее Кощея, хотя и чужое, непривычно обрамленное пшеничного цвета локонами.
Она знала эти черты, она касалась их ласково, любяще, целовала эти тонкие сухие губы — у Ивана искривленные в радостно-оживленной ухмылке, но едва ли он ликовал при виде нее — скорее, из-за светлого дня и удачной охоты. Растерявшись, Марья прослушала, с чем он к ней обратился.
Марья вглядывалась в его глаза — темные, но с потаенной теплотой, умные, цепкие, озиравшие ее в ответ. Но Иван не узнавал ее и не мог узнать, не видел ничего большего, чем бледная испуганная девушка (в этот раз не пришлось притворяться), обряженная в нелепое праздничное платье. Но она угадывала, искала сходные черты: скулы, прямой нос, ясный взгляд, тонкие кисти, у Кощея извращенные темной силой, когтисто-чудовищные, а у Ивана — обычные, подвижные, живые. «Отражение», — подумала Марья, охваченная внезапным озарением; Белый и Черный боги, вечно играющие, устраивающие кукольные представления на ярмарке, продолжают и отражают друг друга.
И слова Ядвиги, предрекавшей ей бессмысленность и ненужность их затеи с местью Китеж-граду, вдруг показались Марье такими же тяжелыми, как своды терема над ее головой.
========== 8. Соколиный двор ==========
Ей удалось скрыть изумление, справиться с оцепенением. Иван ничего не заметил или сделал вид — быть может, он самодовольно подумал, что она поражена его неземной красотой, о которой с восторгом говорили девушки. Но Марье удалось улыбнуться ему елейно, чуть склонив голову, отведя взгляд. Она даже ответила что-то, и ее слова Ивану польстили: он просиял и начал быстро говорить, приглашая ее пройтись во внутреннем дворе. Должно быть, на свободе ему нравилось больше, чем в душных покоях, и Марья с радостью согласилась: ее не выпускали из терема, кроме как на краткие богослужения, и она соскучилась по ощущению ветра в волосах.
По приказу Ивана появились девушки и увели Марью, подготовляя ее к прогулке; она привыкла, что ее постоянно переодевают и украшают, и не сопротивлялась, лишь попросила не трогать прическу, которая так полюбилась ей. Платье подобрали куда скромнее, чтобы не привлекать внимание, а на волосы набросили дорогой расшитый платок. Марья помнила, что голову покрывали замужние женщины (в Лихолесье все ходили без уборов, как ведьмы в сказках), однако поняла, что это из-за близости стольких церквей; Китеж-град весь был городом Божьим, и Белобог мог смотреть на него прямо с неба, и опростоволоситься перед ним — страшный грех… Но ей наказали чуть прикрывать лицо платком, чтобы никто не узнал ее. Так охраняли невесту княжича, будто кто-то мог бы на ее жизнь покуситься.
Он ждал ее, советуясь о чем-то с Василием. Выйдя в горницу, Марья заметила, что черниговский князь опасливо покосился на нее и поспешил удалиться, и ей показалось, что он боится ее. Не потому ли, что она узнала его тайну? Но разве Иван не догадывался, что в его ближайшем кругу затаилась нечисть? Должно быть, нет… Она ликующе улыбнулась, и княжич принял это на свой счет.
— Чудесный платок, к глазам, — заявил он, видимо, изо всех сил стараясь ее похвалить. Марья пробормотала благодарность, хотя платок был, на ее взгляд, не очень удобный — не привыкла она прятать волосы, что так любил ее муж. При мысли о нем тоскливо заныло сердце.
Марья с любопытством приглядывалась к Ивану, отмечая, что сходство их с Кощеем не так уж явно: одно дело — общие черты, лицо, но совсем другое — как это лицо улыбается. Княжич разменивал улыбки запросто, словно бы привык, его воспитали с ней, с этой располагающей ухмылкой, на которую, Марья была уверена, падки все девушки. Улыбки Кощея были редкими, ценными, их нужно было улавливать, и в этом тоже была особенная будоражащая игра, охота. Иван казался… куда проще. Зауряднее. Марья почти что была разочарована.
Золотой княжич был в родстве с ее мужем — это несомненно. На миг Марья подумала: а что, если у Кощея есть сын, о котором она не знает? Он был древнее, чем казался, колдовство хранило его от старости, а на деле разница между ними была большая. Но тут же спохватилась: нет, это она совсем нелепицу придумала. Скорее — брат. Младший братец ее Кощея, наглый и, должно быть, не подозревающий о родстве.
Их сопровождала охрана, но все же Марья была рада оказаться снаружи. Не наблюдать за жизнью китежцев сквозь слюдяное окно, а слиться с ней, почувствовать. В Лихолесье Марья любила бродить по посаду, оставляя позади приставленную волнующимся Кощеем свиту, и смотреть за тем, как нечисть работает что-нибудь: кто чинил крыльцо, кто ухаживал за немногой скотиной, которую они угоняли у людей, кто волок от колодца ведра с водой… Их быт всегда побуждал в Марье любопытство. Работа казалась ей достойным, честным занятием, потому что она не любила бездельничать, хотя в доме Кощея ее ничем не отягощали.
Жизнь китежского двора мало отличалась. Они сделали круг возле терема, почти отдаляясь, и Марья, глядя на маленькие окошки, попыталась угадать, где ее покои. Вокруг царила привычная жизнь: дружинники следовали к гриднице, переговариваясь, на конюшне раздавалось громкое ржание — туда побежал мальчишка с ведром овса. Все такое знакомое, напоминающее Марье о Лихолесье… Она не слушала болтовню княжича, бесполезную, пустую, больше хвастливую: он рассказывал, как один из его предков отстраивал этот город из крохотной деревушки и возводил с помощью заморских мастеров прекрасные соборы.
В обращении Ивана к ней Марья с изумлением заметила какую-то смущенность, что он старался скрыть. Возможно, никогда раньше он не пытался никого очаровать. Она представляла: по приказу отца и его приближенных княжичу подкладывали на все согласных девок (может, их семьи душила нужда, а может, их запугивали), а прислуга никогда не отказывала своему будущему государю. Марья знала, как все делается. Но для чего княжич пытался подобраться к ней, сделать вид, что это нечто большее, чем привычный брак по расчету, в давние времена устроенный их родителями, когда они оба были несмышлеными детьми?..
«Не приведи Чернобог этот дурак в меня влюбится», — с испугом и отвращением подумала Марья, замечая долгие взгляды, которые кидал на нее воодушевленный княжич. Ее брала оторопь при мысли об измене мужу. Тем более — с его братом…
Они не вышли за пределы крепостных стен, но Марье понравилось обходить церкви и рассматривать изображения святых. Ее восхищали не они сами, а труд художников, создавших эти фрески. На них часто оглядывались люди, отвлекаясь от работы. Неподалеку шла стройка очередного храма, маленькие, как казалось снизу, людишки сновали в лесах. Кто-то взмахнул ей рукой — а может, подавал команду другим работникам.
К княжичу здесь обращались почтительно, кланялись ему при встрече, а на Марью поглядывали с любопытством. Она провожала их долгими взглядами, размышляя, не может ли одним из незнакомцев оказаться верный Вольга, приглядывающий за ней.
— Я знаю, что еще хочу показать! — ликующе улыбнулся княжич, подводя ее к неглавным воротам. Стражники из дружины стояли неподвижно, как каменные, а солнце играло на лезвиях их больших топоров. — Здесь пешком доберемся, — остановил он слугу, метнувшегося за лошадьми.
Марья очутилась в небольшой просеке. Заповедная роща, как объяснил Иван. Жалкая тень Лихолесья! Эти деревья не были живыми, не переговаривались — когда ветерок запутывался в листве, раздавались не вкрадчивые шепотки, а какой-то невзрачный шелест. Это только разозлило Марью, покорно идущую за Иваном, заставило ее вспомнить о том, как люди уничтожают все волшебное. Как же там Хозяин, не сожгли ли, не выкорчевали его лес? От тревоги она чуть не споткнулась о корень, вылезший посреди протоптанной тропинки.