Страница 22 из 43
Любава, более свободная, чем невеста княжича Ивана, пробовала прогуляться во время остановок, но ее быстро возвращали в ту часть лагеря, где обретались они с Марьей и приставленные к ним охранники. Постоянный надзор раздражал. В Лихолесье ее тоже охраняли первое время, но не так назойливо, не ступали за ней след в след… Или это Марья не замечала соглядатаев Кощея, бывших, конечно, не обычными людьми. Обсудив же с Любавой творящееся вокруг, она решила, что им не доверяют и признала, что их враг куда осторожнее и умнее, чем она о нем думала.
Новостями они обменивались, когда свадебный караван остановился у реки. Женщин в войске не было (или они не поехали с ними), так что Марья осталась наедине с Любавой, помогавшей ей мыть волосы. Ведьма расчесывала ее чудесным гребнем, подаренным Кощеем, величайшим сокровищем. Гребень показался мутным, но Марья успокоила себя, что он затерся, когда она прятала его то под платьем на груди, то в рукаве (Любава украдкой порвала свою юбку и пришила ей потайной карман на одежде, принесенной из города, который они миновали, не заглядывая), а не сияет, как в тот час, когда Кощей вручил ей сияющий подарок. Обмыла его в проточной воде — он стал поблескивать.
Ей нравилась эта тихая заводь, Марья хотела бы остаться подольше, передохнуть, но их подгоняли. Кто-то из отцовских дружинников поведал ей, что это одна из речушек, питающих озеро Светлояр, но Любава поспорила, что это самая обычная чистая вода, никак не живая — отрава для нечисти. Течение было спокойным, и Марья, раздевшись, без страха вступила в него. Сквозь прозрачные воды поблескивали округлые камни на дне, колыхались растения, коснувшиеся ее щиколотки. Прохлада принесла ей облегчение — тело ныло после долгой дороги и сидения в телеге. Марья провела рукой по глади, наблюдая за рябью, стершей ее усталое, нахмуренное лицо. Утреннее небо тоже было сурово и серо.
Любава тоже бросила одежду на берегу и соскользнула в воду, не сдержав блаженную улыбку; она была ловкая и юркая, как рыбка, окунулась с головой и проплыла немного, прежде чем вернуться к Марье — та сама просила, чтобы они не торопились. Они отмывались от дорожной пыли и пота не спеша.
— Говорят, ночью видели тень около лагеря, — прошептала Любава, и Марья поморщилась: ей нужно было что-то понадежнее сплетен. — Я не думала, что воины так суеверны, но они говорили, что это какие-то темные силы, следующие за Кощеем. Как думаете, моя королевна, это не может быть сам Чернобог? Говорят, он вступается за своих слуг, когда они в большой беде…
— Нечего уповать на помощь божеств — да и, если он так велик, знает, что мы сами это замыслили. Мы можем надеяться, что это был Вольга, — прикинула Марья. — Он никогда Кощея не оставит.
Хотя она не представляла, чем Вольга может помочь, было гораздо легче знать о близости союзника, в верности которого ни Кощей, ни она никогда не сомневались, несмотря на недавнюю ссору. Она украдкой обернулась, словно бы даже надеясь заметить в кустах мелькнувшую волчью тень, но там было тихо и пусто. Ветер пошевелил густую зелень…
— Я слышала, Вольга сильный колдун, и он ходит другими тропами, минуя Белого и Черного бога, — еще понизив голос, до тихого шелеста, произнесла Любава. — Он не человек и не бог, а что-то между.
Суеверия всегда преувеличивали — в конце концов, про Кощея тоже ходило множество слухов, превративших его в настоящее чудовище. А он был отчаявшийся княжич, пытавшийся выжить с помощью темной силы и заигравшийся ею. И Марью наверняка видели иначе — какой она была в восхищенно распахнутых зеленых глазах ведьмы? Она покачала головой.
— Как бы там ни было, его помощь нам бы пригодилась. Неужели Вольге не казалось, что он предает Кощея, не желая закончить войну, когда может? — с досадой спросила Марья, хотя ведьма не могла знать ответ. — Мы долго, нас хватятся, — проворчала она. — Не хочу, чтобы явились и видели мои шрамы.
Дружинники бы не купились на россказни о жестокости Кощея, различили бы боевые отметины. С ней не обращались как с воином — видно, отец по какой-то причине не поведал китежцам о том, как они встретились в бою и людям своим наказал молчать, быть может, страшась, что это как-то расстроит свадьбу. И в этом было ее преимущество. Она ощущала зуд в ладонях, глядя на рукояти мечей дружинников, что за ними с Любавой ходили. И мечтала однажды выхватить клинок и пронзить им сердце Ивана — что может быть проще убийства одного человека?
Быстро одевшись, Марья поспешила к их сторожам. Натягивать улыбку она научилась, так что встретила их невысказанное любопытство стойко. С ней ни разу не заговаривали подолгу; наверное, был какой-то запрет, но Марья улавливала косые взгляды. С пленницей Кощея многие хотели бы поболтать, однако отец ревностно охранял ее от расспросов, не желая тревожить душу, и Марья даже почувствовала благодарность: выдумывать всякие ужасы про любимого супруга было не то чтобы трудно, но как-то тяжело, у нее не всегда получалось, поскольку чудовище в Кощее она никогда не видела, а врать умела не так хорошо… Но вернее всего эти воины просто скучали по женщинам, с которыми можно спутаться во время войны — но только не в битву с Лихолесьем?
— Ты чувствуешь приближение к Китежу? — убедившись, что их не слышат, украдкой спросила Марья, когда они шли к стоянке. — Кощей говорил, вокруг города есть какая-то граница — ты сможешь ее преодолеть?
Любава выглядела бледной, но Марья не знала, подкосило ли ее безостановочное движение, спешка, или какие-то невидимые силы. Уловив в ее голосе сдержанную заботу, ведьма улыбнулась.
— Я готова ко всему, моя королевна, — с гордостью высказала она.
Покачав головой, Марья подумала, что ее весьма пугает храброе желание Любавы расшибиться о неизвестную им огромную силу, необъятную — таким представлялся Белобог в своей вотчине. Если Чернобог назначил наместника-чародея, свою любимую игрушку, то его брат будто бы сам незримо присутствовал в церквях — по крайней мере, так увлеченно клялись его служители. И Марья не хотела бы с ним встречаться, прекрасно сознавая: бороться с могуществом бога она не способна.
***
— Почти прибыли, княжна! — провозгласил подскакавший к ней князь Василий. Она заметила, как он едва улыбается, как человек, радующийся возвращению домой после долгой битвы, хотя войны никакой и не было. — Когда солнце дойдет до середины неба, окажемся у городских ворот! Свет благоволит нам.
Ближе к полудню и прям рассвело, просияло солнце, озаряя им путь, и воины сочли это добрым знаком.
— Дай Бог… — согласно протянула Любава, сидевшая подле нее, но не стала уточнять, который.
Марья вдруг вскинула голову. Она еще не увидела Китеж-град, защищенный густым лесом; не таким, конечно, живым и одушевленным, как она привыкла, но все-таки настоящей чащей… Но Марья услышала. Раздался громкий, чистый звон, словно сотни певуний, долго затянувшие моление. Чаровство — конечно, обычные ветра не донесли бы голоса китежских церквей, когда они были так далеко. Веселой песня была, приветствующей Марью, или напротив, грустной, предвещающей ей горе? Вслушиваясь в переливы колоколов, забывшая обо всем, она и не замечала, как ее влекут дальше и дальше, в логово врага, и мысли вылетели из ее головы. «Белобогово колдовство», — подумала Марья с усталым раздражением. Она, хотя и не владела силой Чернобога, словно бы почувствовала дурноту.
В строе что-то поменялось, и Марья догадалась, что они во главе каравана решили везти Кощея, показывая его китежцам — наверняка те высыпали на улицы, привлеченные оглушительным перезвоном. Злость Марьи вспыхнула от мысли о том, в каком униженном виде ее муж предстанет перед этими глупцами… Нет, им стоило бы увидеть его на верхом на коне, с обнаженным мечом в одной руке и с черным огнем, клубящимся на другой.
Очнулась Марья, когда ее встряхнули за плечо. Отец должен был ввести ее в город — он предложил взобраться на его коня, которого Марья смутно помнила с детства, крепкого и покорного. Любаву поручили кому-то из верных людей.