Voluntate Dei

Ишим не знает, с чего вдруг Кара вспоминает про Орлеанскую деву, Ишим не знает, что там творится в ее воспаленном разуме, в череде и мелькании образов и мыслей, среди откровенного и показного безумия, за этой мутной оболочкой. Ишим не понимает, когда ‘мы спасаем мир от чертовых ангелов и их навязчивого и ослепляющего света’ превращается в ‘мне имя холокост’. Когда миссия по тотальному освобождению превращается во всесожжение.

Если Жанну сожгли на костре, то Кара, вполне возможно, однажды шагнет в костер сама. Ей хватит безумия. Ей хватит сил для последнего шага.

Кара в последнее время то в шутку приставляет револьвер к виску, то возвращается из битв израненная настолько, что живого места не найти, а тело кажется отбитым куском парного мяса, красным и пропитавшимся кровью. То она кричит во всю глотку, метаясь в толпе озверевшим смерчем, то отправляет на смерть израненных и избитых — ею же — людей. И автоматы решетят безвольные тушки, и вот они падают в лужу крови один за другим, в кучу, как трупы животных на скотобойне. Вот только забивание коров, глядящих в душу мокрыми выпуклыми глазами и протяжно мычащих, приносит совсем не то удовольствие, что крик, дробящийся о грязные стены, замаранные граффити.

Смотрите же, вот она — мисс Дарк нашего времени. Ее руки, не заживающие после драк, привычны к мечу и спичкам. Сражаться и выжигать — вот все, что она умеет. И умрет так же.

Кара говорит: мы должны дойти эту войны до конца. Умереть или победить — что, впрочем, равноценно в данном случае. Мы, выступившие против самого Господа, обречены погибнуть, свернув шеи на вершине, и Бог будет смеяться, глядя на белую кость, порвавшую шею, и на искаженные ликующими улыбками лица.

Изощренный способ самоубийства, так она это называет. Всесожжение во благо. ‘Все’ — значит и себя тоже, ибо что такое мы в контексте вселенной, а? Глупая Жанна не додумалась до такой простой мысли, однако все равно осталась как-то в веках, стала символом.

Единственное, чего они хотят, — это оставить свой след в истории. Безобразный белый шрам на ее теле, воспаленную опухоль, пару отвратительных отметин на ее чувственной шее. Прогреметь криками, раскрасить в алое стены.

Не стать очередным человеком-символом, стать чем-то большим. Стать тем, ради кого хочется пасть в самый низкий Ад и убить — хоть Бога, хоть кого. Дайте людям уверенную речь, и в большинстве случаев за вами пойдут, и вы станете пастырем всем этим овцам, козлам и гиенам. Все только и ждут, объясняет Кара, что однажды встанет кто-то и поведет их за собой.

Ишим смотрит, как она танцует на пожарищах и кричит свои резкие слова. В глазах ее алым неоном выведено: kill ‘em all. Если ей нужно будет взойти на костер ради высшей цели, она взойдет, ради того, чтобы народ встал за ее спиной живой волной — и их общим сердечным ритмом правда можно будет уничтожать миры. Или она сожжет все дотла, коль уж будет необходимо. Коль уж ее бесы нашепчут ей такое.

Кара бросает спичку в липкую лужу бензина, наблюдает за поднимающимися языками пламени. Все они освящены огнем, в нем же и умрут.

Она поворачивается к Ишим, цепляется за тонкие девичьи запястья. Та не успевает даже вскрикнуть, видит только незнакомое чудовище в знакомом любимом обличье, и черты ее лица резкие и чужие. Руки у Кары холодные, а вот дыхание горячее, и она выдыхает в лицо Ишим, почти выжигает на ее губах:

— Молись.

========== утро добрым не бывает ==========

Комментарий к утро добрым не бывает

*в большинстве случаев

Слишшшком флафф (недовольно шипение), пропущенная сцена из последних глав Debellare superbos

Если я скажу, что искренне завидую тем людям, которые считают каждый день повтором предыдущего, надо мной искренне посмеются эти счастливчики, чья жизнь напоминает классический треугольник дом-работа-дом. Глупые люди понятия не имеют, как им хорошо.

Когда заходишь на кухню, не всегда знаешь, застанешь ты там Влада или горящий телевизор. Или не застанешь кухни вовсе, а Войцек с легкой, почти извиняющейся улыбкой будет убеждать, что все затраты на ремонт он возьмет на себя. Словом, та еще лотерея, от которой зависит, пойдет в бездну твой день или нет.

Я ведь уже упоминал степень своего невезения, возведенную коварным Господом в абсолют, и то, что я ни разу нормально не выигрывал в азартные игры? Ну вот и думайте теперь, какова вероятность провести утро за устранением разрушений после работы одного упрямого мага.

И вот я осторожно заглядываю на кухню, подумывая, не захватить ли с собой нож. Держать любой острый предмет обратным хватом даже в собственной квартире — эту привычку из меня уже не вытравить. Но сегодня я решаю обойтись без холодного оружия.

Влад, лениво развалившись на стуле, прихлебывает кофе и смотрит бодро вещающий что-то телевизор. На первый взгляд выглядит все до того мирно, что я замираю, не веря своему счастью. Спокойное утро, неужели? Если бы Войцек убрал ноги со стола (в военных ботинках, и, слава Деннице, на подошвах нет крови), было бы вообще прекрасно, но кто я такой, чтобы жаловаться?

— О, Ян, — улыбается он. Судя по всему, настроение у Влада сегодня весьма радостное, не иначе как смог чего-то добиться со своими рунами. Он залпом допивает свой дешевый кислый кофе, озадаченно смотрит на меня. — Тебе разве сегодня на работу?

— Увы, — односложно отвечаю я. — У нас есть что-нибудь съедобное?

Влад пожимает плечами, предлагая мне порыться в пустующем холодильнике самому.

— В морозилку только не лезь, — вспоминает он, однако от пояснений отказывается. Подумав, я все-таки решаю не смотреть, какую очередную дрянь он притащил. В прошлый раз это были отрубленные человеческие пальцы с гниющими ногтями — то еще, знаете, впечатление, на всю жизнь остается.

Из телевизора все бубнят скучным голосом, Влад просит сделать ему еще кофе, и я чувствую себя почти отравителем, когда намешиваю эту растворимую дрянь. В холодильнике обнаруживается только немного колбасы и сыра и загнивающее яблоко. Я усиленно пытаюсь вспомнить, когда я последний раз ходил в магазин. Ладно, бутерброды — это почти безопасно, а хлеб даже не плесневелый. Если я остался жив вчера после тех пирожков с мясом (чьим — не уточнял), мне это не страшно.

— Почему паленым пахнет? — подозрительно спрашиваю, уловив неприятный запах.

— Ян, очень важно, — трагично объявляет он. — Напоминай мне больше никогда не прикуривать от спичек.

Точно, зажигалка же потерялась. Ну, хоть шторы целы, и то хорошо.

— Ты маг или кто? — недовольно напоминаю я. Он молчит.

Когда часть твоих будней превращается во что-то в стиле этого утра, а в остальную часть ты находишь себя избитым, невыспавшимся и вообще не дома, а на работе, надо начинать задумываться, что ж ты не так делаешь со своей жизнью.

— И все-таки, зачем тебе те пальцы? — спрашиваю я, пока заваривается мой чай.

— Руки убийцы, — поясняет Влад. — Гримуары кормить.

— Они еще и едят?! — ошарашенно выдаю я и с ужасом кошусь на кухонный шкафчик, оккупированный Владом. Как-то раз меня пытался убить один такой, но книги Войцека вели себя более дружелюбно. Я им даже нравился, если судить по довольному урчанию, раздававшемуся, когда я протирал корешки.

— Поэтому я говорю: руками не лапай, — отвлекает меня Влад.

— Я не убийца, — недовольно замечаю я.

Кошусь на зеркало, висящее на стене, словно желая удостовериться, что по-прежнему выгляжу адекватным человеком. Усталое лицо, нижнее веко правого глаза нервно дергается… Твою мать.

— Не убийца, конечно, — хмыкает Влад. — Ты белый и пушистый. Особенно по сравнению со мной.

Он начинает говорить что-то о своих книгах, и через некоторое время я окончательно теряюсь, зная, что болтовня Влада обладает странным усыпляющим действием, а потом я ловлю себя на том, что что-то киваю на его рассуждения о Кумранских рукописях — что это вообще такое, я пропустил? Но прерывать его я не рискую.

— В голодные годы сдам тебя в университет лекции по истории читать, — решаю я.