Сорочьи перья

Ее честность подкупила Вольгу — если бы девица хотела им навредить, уж точно не стала бы открывать все секреты и говорить о чарующей силе, поселившейся здесь. Он последовал за ней, когда девушка пригласила их обратно в избушку. Внутри не стало ничуть уютнее, и Вольга по-прежнему мечтал о теплой стеганой куртке. Они осторожно расселись кружком…

— Что с вами случилось? — медленно спросил Кощей, присматриваясь к их призрачной хозяйке. — Ведь ты… прости… мертва?

— Князь начал охоту на ведьм, — печально призналась она. — Мы жили с бабушкой в лесу, никого не трогали; помогали людям, которые к нам приходили. А потом явились к нам. Люди с оружием. Вытащили нас и сожгли…

Вольга насторожился, невольно потянулся рукой к ножу. Но девушка не превратилась в злобного мстительного духа, который попытался бы выцарапать им глаза, а только уныло опустила плечи и смахнула призрачную слезу… Как будто ее искренне расстраивало, что кто-то так жестоко обошелся с двумя одинокими ведьмами, которые ничем не прогневали князя и его ручных священников. И было в ее выражении что-то детское и невинное, что у Вольги заныло в груди.

— Бабушка не выдержала… она не слышит меня, — грустно поделилась девушка — и это славно объясняло то, почему она так искала их общества. — Простите, наверное, вы устали… Здесь вам ничего не угрожает.

— Давай-ка ты поспишь, — предложил Вольга, толкнув Кощея плечом. — А я посижу. Отдохнул уже.

Тот нехотя устроился, но сон сморил его быстро. Вольга же был в большей степени не человеком, потому оказался вот в таких побегах куда выносливее. Когда Кощей уже валился с ног, он еще мог сражаться, и это их нередко выручало.

— Не доверяете мне, — вздохнула девушка. Она сидела, чинно сложив руки, и любопытно глядела на Вольгу. — Обычно я редко показываюсь, люди очень пугаются.

— Может, я хочу поговорить, — предложил Вольга. — Не знаешь же, что сейчас в мире происходит?

— Люди воюют, умирают из-за своей глупости и гордыни, а жрецы Белого бога клеймят нас проклятыми, потому что мы можем оказаться сильнее? — спросила она, тая улыбку. — Мир никогда не меняется.

— И сколько времени ты здесь провела? Сколько путников увидела?

Она загадочно промолчала, и Вольге оставалось лишь догадываться, насколько она старше его, видевшего старые княжества и последних змеев. И он даже не подумал о том, чтобы лечь спать, несмотря на то, что не чувствовал опасности, как и раньше. Нет, Вольга остался поговорить — и это было так просто и легко, что он не почувствовал, как протекла ночь.

Наутро они с Кощеем быстро собрались. Оба призрака растворились с первыми лучами солнца… И Вольга на краткий миг почувствовал сожаление. Ведьма ему понравилась, разумная и вежливая, по-своему скромная, но не настолько, чтобы с ней было скучно.

Но нужно было двигаться дальше — и все, на что Вольга мог надеяться, так это что избушка простоит в лесу еще долго и не сгинет из-за человеческой жестокости, уже однажды показанной этому месту.

========== 27. жатва ==========

Была только палящая жара, выжигавшая волосы и брови добела и греющая затылок настолько, что ты начинал путать настоящий мир и вымысел. Милан обреченно застонал, думая о прохладе лесного ручья и о том, как струится сквозь пальцы вода. Лето выдалось солнечное, душное, и к осени природа не успокоилась, не присмирела, а будто только ярче и яростнее стала. Вот и на жатве они погибали с концами.

Не хватало сил даже затягивать песню. Натруженные мышцы ныли от мерных взмахов, но в другое время эта боль показалась бы сладкой, приятной — только не сегодня. Потому, когда к полудню кликнули, чтобы люди собрались в деревню, Милан выдохнул и обреченно побрел к сложенным стогам — там можно было хотя бы попытаться спрятаться от палящего солнца.

Радим, младший брат, мелькнул где-то рядом, затерялся. Может, и к девушкам побежал, туда, где они работали, надеясь, что они тоже сняли рубахи, чтобы не погибнуть от жары, однако Милану хотелось только лечь и умереть, а совсем не думать о прекрасных девушках. Жара вытравляла из него все человеческие мысли…

Вдруг Радим вернулся и цапнул его за руку, потащил куда-то, Милан и не понял… Только братец оживленно обещал что-то показать, а ноги сами уже шли — усталая напеченная голова ими совсем не управляла. А брат будто бы обвинительно ткнул куда-то, где между колосьями сновала тонкая фигура…

Девушка — в закрытом платье, таком удивительном в жару. С распущенными волосами — лица не разглядеть. В одной руке она держала серп, который опускала вниз, коротко взмахивая, подсекая, но колосья не падали. Протерев глаза, Милан убедился, что исчезать она не собирается. Пахло свежескошенной травой — и еще чем-то сладковатым. Немного гнилым. От этого окутывающего запаха и от солнца, шпарящего в спину, стало вдруг дурно, и Милан пошатнулся назад, к людям, подальше от этого видения.

— Идем, — вдруг севшим голосом сказал Милан и перекрестился. — Идем, пока она нас не заметила.

Серп снова и снова опускался, злобно поблескивая.

Вернулись они быстро, но и Милан, и Радим потом долго молчали, не отваживаясь заговорить о привидевшейся им девушке. Но ведь не могли они двое разом сойти с ума от жары, а потому они многозначительно переглядывались, деля свой секрет. И только к вечеру, вернувшись домой, пошли к отцу — тот сидел, как и обычно, под высокой яблоней и починял свою рубаху, порвавшуюся во время жатвы.

Отец все знал. Особенно — про странное и непонятное. Поговаривали, он когда-то в княжеской дружине служил и повидал всякого — и пострашнее и опаснее даже ордынцев –тоже не вполне себе людей, — которые бежали от заговоров белобожьих священников, как от огня.

— Полуденница это была, — признал отец после их спутанного рассказа, во время которого братья перебивали и дополняли друг друга. На шум выглянула мать, но он отослал ее прочь суровым жестом. — Правильно сделали, что ушли, — кивнул отец. — Это демон, опасный демон… Он часто на людей нападает, особенно на женщин. Знаю я, что он в наших полях бродит.

— Так почему бы не изгнать его? — с воинственной горячностью воскликнул Радим. Брат всегда рвался в бой прежде, чем думал, потому в кулачных стычках ему часто доставалось.

— Нет у нас таких сильных воинов, чтобы ее победить, — отрезал отец. — Да и можно с ней жить бок о бок, если уважать полуденницу. Знаете же, что в солнечный полдень работать нельзя? Это ее время, время для нечисти, издавна так повелось. Так что жать в полдень нельзя, и косить тоже, а особливо — спать. Лучше всего домой вернуться, от греха подальше. А то ну как голову отрубит, обратно приделает — и будешь ты уже совсем другой человек! — припечатал отец, и это не напоминало те байки, которые он рассказывал, чтобы попугать их в детстве.

Братья потрясенно молчали. Милан нечасто задумывался, откуда эти правила взялись, но после тяжелой работы, особенно в полдень, когда солнце печет сильнее всего, самым правильным казалось ненадолго отложить орудия и вернуться, перекусить или помолиться, а не торчать в поле.

— По правилам нечисти жить — как будто мы не люди Белобога, — ершисто огрызнулся Радим.

— Со всем миром воевать — сил не напасешься, — спокойно поспорил отец. — Не так-то это сложно — уйти с поля на часок. Все равно никто бы в это время работать не стал, все из сил выбиваются. Оставь в покое этого демона…

— А откуда она взялась? — в любопытстве спросил Милан. — Она когда-то была человеком?

— Никто уж не помнит. Была она всегда, сколько народ наш тут живет. Может, это когда-то была ее земля, — сказал отец, — а мы пришли и стали жать тут урожай. Не спросишь ведь у нее…

Долго после этого разговора Радим не мог успокоиться, метался. Брат мечтал о свершениях, о подвигах, зачарованный разговорами о молодости их отца, и потому Милану приходилось за ним присматривать, чтобы младший не натворил глупостей.

И ведь по-своему красивой была полуденница с ее вечной жатвой, дикой и опасной… И все было правильно, как и то, что лето сменяла осень, а прохладная ночь — палящий безумный день.