В янтаре

— Как тебе? — нетерпеливо спрашивает Джинкс.

— Очаровательно, — вздыхает Силко.

Практичная сторона шепчет, что ему и правда нужна новая чашка, потому что невозможно просидеть до ночи с бумагами без накрепко заваренного чая. Иногда Силко кажется, что он живет только на чае и чистом упрямстве, не позволяющем свалиться лицом в стол… А еще поделка Джинкс выглядит достаточно увесистой, чтобы заодно служить пресс-папье и оружием на случай, если придется расправиться с кем-то прямо в кабинете.

Поставить на стол эту яркую кружку — все равно что во всеуслышание объявить о своей уязвимости. «У меня есть ребенок, если хотите меня достать побольнее, пришлите мне ее по частям». Впрочем, Джинкс уже давно может постоять за себя, если придется.

Силко пытается представить себя со стороны — насколько нелепо он будет выглядеть. С демоническим пронизывающим глазом, искореженным лицом, опрятным пижонским нарядом, при белом галстуке… и с веселой детской кружкой. Кто-нибудь точно умрет от смеха. Люди будут шептаться.

Он протягивает руку и подвигает кружку поглубже, чтобы не свалилась, задетая локтем. Джинкс следит за его движениями, как любопытный зверек — словно готова схватить подарок и броситься бегом…

— Благодарю, Джинкс, — степенно говорит Силко, обреченно думая о том, как он глупо поступает. — Тебе нужно что-нибудь? Новые краски? Музыкальные пластинки?

Закопавшись в свои дела, он как-то упустил, чем именно Джинкс сейчас увлекается.

— Да нет, я просто… — она хихикает. — Подумала, что ничего никогда не дарила…

Она вешается ему на шею — как всегда, несдержанно и неудобно. Силко с тоской косится на незаконченное письмо, однако позволяет Джинкс радостно прилипнуть. Гладит ее по спине.

— Когда у тебя день рождения? — шепотом спрашивает она, как будто спугнуть боится.

— Я не знаю. Когда тебе угодно.

Он и правда не помнит — детство на дне Зауна как-то не сопутствует праздникам. А какой смысл держать в голове дату, если этот день такой же горький и обреченный, что и остальные?

— Тогда — сегодня! — ликующе заключает Джинкс, словно она так все и задумывала; глаза у нее яростно горят. — С днем рождения, пап!

Силко пожимает плечами и рассеянно улыбается.

***

Когда к нему заглядывает Маркус, тот выглядит нервным и скованным, как и всегда. Боится его до полусмерти. Силко любит, когда ему подчиняются, но такой злобный ступор — это всегда неприятно, как будто разговариваешь с зашуганной крысой, а не с шерифом. Маркус избегает смотреть Силко в лицо — как и многие другие, не готовые к пронзительному взгляду янтарного глаза. Поэтому он шарит глазами по кабинету…

Натыкается на кружку на столе. Чай дымится густым паром.

— У вас… есть дети? — ошарашенно спрашивает Маркус. И это явно совсем не то, что он собирался сказать.

— Ничто человеческое мне не чуждо, шериф, — ядовито улыбается Силко. — А у вас, помнится, дочка? Славный, наверное, ребенок…

Лицо Маркуса каменеет, он вздрагивает. Быстро вспоминает, кто Силко такой.

Хитрая змеиная тварь — даже с детской кружкой, из которой он отпивает чай, расслабленно следя за паникующим шерифом.

========== 3; шелк ==========

— Не чешись, — спокойно велит Силко. — Джинкс, что я сказал?

Она строит виноватое лицо, а сама все равно тянется поскрести ноющую лопатку, на которой теперь всполохом синеет облачко. Заживающая татуировка невыносимо свербит, поэтому Джинкс вся изводится, почти крутится на месте, как гоняющаяся за хвостом собака — не хватает только сердито щелкающих зубов.

— Джинкс, — строго повторяет Силко. Тот самый тон, который всегда действует на провинившихся подчиненных, вгоняя их в ужас, но никогда не влияет на непокорную девчонку. — Если будешь сдирать, краска заживет с пятнами, — зловеще обещает он. — Не думаю, что ты пытаешься этого добиться.

Насупившись, Джинкс возвращается к еде. Они в доме Силко — в резиденции, ему же нужно поддерживать имидж правителя Зауна, — в пустой гостиной с длинным обеденным столом. Силко полагается восседать во главе, на большом стуле с резной спинкой, но Джинкс наугад устраивается где-то посередине, и он осторожно придвигает стул рядом, почти вплотную.

Джинкс притаскивает ему размокшую от соуса коробку с уличной едой — наверняка перехватила у Иерихона, она часто там бывает. То ли щупальца, то ли чьи-то язычки — Силко правда не желает знать, но вкус не такой ужасный, как кажется на первый взгляд. Были времена, когда ему приходилось питаться крысами, так что он точно не тот человек, который будет привередничать.

Тем более, Джинкс редко заявляется к нему. У человека, пытающегося обуздать хаос Зауна, не бывает выходных. Джинкс проводит дни в своем безумном разукрашенном логове, где собирает новые бомбы. Это почти увлекает Силко — созидание, направленное на тотальное разрушение.

Они оба загадочно улыбаются, пересекаясь в этом молчаливом, почти чужом доме. Джинкс точно знает, когда его подловить, а вот Силко чаще всего даже не догадывается, что она творит — до тех пор, пока над какой-то частью города, среди кучкующихся грязных домов, не грохнет взрыв и не поднимется столб ядреного цветного дыма. Хочешь найти Джинкс — иди по следу из трупов. Ну, или она сама тебя найдет — с безумной ухмылкой и дрянной уличной едой.

Силко ловко выуживает хрусткое щупальце палочками, задумчиво прикусывает. Пожалуй, в этот раз соус слишком соленый, но ему почти нравится это странное сочетание. А по лицу Джинкс пробегает блаженная улыбочка, по-детски радостная. Эта нехитрая еда напоминает ей о чем-то важном, и Силко предпочитает не вмешиваться в клубок ее мыслей о прошлом.

— Хочу потом еще по ребрам продолжить! — азартно делится Джинкс, взмахивая правой рукой. Брызги соуса едва не летят Силко на галстук. — Здорово будет, скажи!

— И больно, — невольно предупреждает Силко.

Глазницу печет; он старается об этом не думать. Когда говоришь «боль», она всегда приходит.

— У тебя же нет татуировок, откуда ты столько знаешь… — подозрительно ворчит Джинкс.

«У Вандера были», — думает он, но ничего не говорит.

Они беседовали об этом около недели назад, когда Джинкс достала какого-то заездного мастера из Ионии и притащила его прямиком к Силко, минуя охрану, — бедняга едва не помер у него на ковре, когда понял, на кого именно ему повезло напороться. Возможно, Джинкс об этом забыла. Из ее слегка безумной головы высыпается все, что связано с прошлой жизнью. Она старается не помнить.

Когда Джинкс снова тянется почесаться, Силко удрученно вздыхает и встает; бросает ей короткое: «Жди здесь» и уходит в свою комнату. Его нет всего несколько минут, но по возвращении Силко застает Джинкс уже сидящей на столе, скрестив ноги. Остатки его порции, как он и подозревал, начисто сметены.

Он протягивает ей одну из рубашек, набрасывает на плечи. Силко сам тонкий, худосочный, но все же в эту одежду можно запихнуть еще одну такую Джинкс. Она проводит рукой по ткани, а потом хихикает, как умалишенная:

— Шелк? Кто тебя надоумил? Наверное, подумал, что это пиздец как смешно… — Отсмеявшись, она ухмыляется и неловко просовывает руки в длинные рукава. — Велико же…

— В этом и смысл, — терпеливо поясняет Силко. — Кожа дышит… А шелк будет приятнее, чем любая другая ткань.

Он правда сомневается, что это остановит нервную Джинкс от раздирания татуировок, однако есть призрачная надежда. Он садится, смотрит на Джинкс, задумчиво дергающую отворот кремовой рубашки. Странно непривычный вид, учитывая ее вкусы в одежде, — а именно в ее почти полном отсутствии.

— Джинкс, ты уже не ребенок, — осторожно начинает Силко, потому что это какая-то неизведанная территория. Предугадывать ее реакции все еще сложно — даже после стольких лет.

— Ага, у детей нет таких охуенных татуировок, — довольно скалится она.

— Я не об этом… Мужчины на тебя смотрят. И если кто-то захочет тебя обидеть, — значительно говорит он, — я надеюсь, что ты оторвешь его голову и принесешь мне, чтобы я повесил ее в «Последней капле» в назидание другим.