Страница 19 из 20
С пыхтеньем, шлепая лапами по грязи, из тумана внезапно выбежал ко мне Оскар. Горячо задышал в колено, завилял хвостом.
– Ладно, – сказал я ему. – Пойдем, раз ты просишь.
Он побежал по берегу вверх, исчез в серой пелене, уже такой густой, что в четырех шагах все было залито ее мутной взвесью. Лес нависал надо мною, туман запутался в темных кронах, становился все плотнее, сделался почти осязаемым. Дед говорил мне когда-то, что его дед рассказывал ему, будто здешние фейри с помощью такого тумана уносят к себе заблудившихся путников. Сгустится сырая серая пелена над головой, а когда рассеется – человек, что шел с тобою рядом, исчез. И следов не отыскать.
Впереди в темноте сквозь призраки веток расплывалось мутное пятно желтого света. Я шел к нему, и постепенно оно обретало очертания. Электрический свет мягко лился из окна, освещал ограду, стену гаража, узлы стеблей плетистой розы, что льнули к каменной кладке. Клубящийся у окна туман, желтый снизу, пронзен был сверху лазоревой синевой прозрачных крыльев и ярким оранжевым пятном брюшка. Глаз птицы зорко смотрел вперед. Это светилось витражное окно библиотеки – видимо, дед сел там поработать или снова привел туда чету Кокрейнов и режется с Джоном в шахматы. Витраж прямо сиял навстречу мне. «Что вы делаете в глухую ночь на этой дороге, милорд?» – «Подскажи мне дорогу к замку Корбеник, добрый человек». – «К замку Корбеник? О милорд! Не всякий способен проделать этот путь!»
Ну, допустим, и верно, не всякий. Но я-то точно смогу. Я так думаю. Вот он, зимородок, король-рыбак, летит сквозь туман, указывает, куда идти, будто я и в самом деле одинокий странник, заплутавший в ночи.
После ужина я надолго задержался в библиотеке, проверял дедову почту, переписку на сайте музея и отцову деловую переписку, которую он просил меня посмотреть. Уже совсем закончил и хотел выключить компьютер, как вдруг вспомнил о своем письме Лукасу и зашел к себе в ящик.
Лукас ответил.
«С Рождеством! Слушай, что это такое ты написал мне? Мне жаль, но я ничего не понял. Это какой-то Исаак родил Исава, и слов слишком много. Здесь тепло, прикинь, даже жарко. Сегодня мы купались в море, и я хожу в шортах. Мама и Майкл тоже просили передать тебе привет и свои поздравления. И еще, самое главное, – здесь пирамиды! Хочешь, я тебе пришлю фотки, я нащелкал на телефон?»
Я вздохнул. Подумал несколько секунд, написал «Хочу» и отправил.
8 глава
Если старый знакомый будет забыт,
То о нем никогда не вспомнят.
Если старый знакомый будет забыт —
Старое доброе время тоже.
За старое доброе время, мой дорогой,
За старое доброе время.
Мы еще поднимем бокал доброты
За старое доброе время,
За старое доброе время.
Снег растаял везде, кроме ложбин и оврагов. Дальние горы, озеро и лес каждое утро просыпались, окутанные туманом, таким густым, что казалось, можно его резать ножом или катать из него шары. К полудню он слегка рассеивался и на небосводе выплывал бледный кружок, напоминавший о том, что солнце все же существует.
Тридцать первого с утра мы с дедом прошлись вдоль озера. Дорога была видна впереди шагов на пять. Над озером туман стоял особенно густо: горы, холмы и противоположный берег будто слизнули белым языком. Туман усиливал запахи, но поглощал звуки. Плеск рыбы в озере, пересвистывание корольков в лесу, протяжный крик желны, дальний вороний грай – все казалось слегка приглушенным. На этом фоне собственный голос звучал преувеличенно громко, поэтому, если мы с дедом решали обменяться парой фраз, инстинктивно переходили почти на шепот.
Едва сойдешь с тропинки, как топкий берег пытается отнять твои сапоги, ноги скользят по влажной глине. Постепенно на подошвах вырастает тяжелый воротник и идти становится совсем уж тяжело, точно колодки тебе набили, как каторжному.
Мы шагали молча, вдруг Оскар встал как вкопанный и коротко взвыл. И тут же, с хрустом проломив кусты, перед самым моим носом выскочил здоровенный олень, молодой взрослый самец. Мы оба замерли – и он, и я, глядя друг другу в глаза. Шерсть на его боках намокла и свалялась, влажные ноздри шевелились. Он смотрел на меня не моргая, как мне казалось, целую вечность, и я смотрел на него как завороженный. А потом он вдруг мотнул головой и исчез в тумане, как и появился – только треск прошел по кустам. И сразу же следом за ним, но не так близко пробежали две самки и подросший сеголеток[47]. В тумане видны были только смутные их силуэты.
– Ого! – сказал я.
– Хм. Такого в городе-то не увидишь!
– Такое и тут не часто увидишь.
И джинсы, и свитер за время прогулки пропитались влагой. Мы повернули к дому – теперь дед впереди, а я следом. Он шагал неторопливо, поглядывая по сторонам, иногда покашливал или трепал Оскара по голове. По дороге я нарубил рябиновых и можжевеловых веток, дома оставил их на кухне у плиты, чтобы просохли. Сейчас тут хозяйничала Эви с дочкой. Эви приготовила свой знаменитый фруктовый кекс с орехами, который она всегда пекла к Новому году, ну и они обе настряпали столько всего, что и семерым за неделю не съесть.
К вечеру подморозило, все покрылось тонкой коркой льда. Я вышел принести дров и чуть не навернулся у крыльца. Ледяной ветер ломился в окна, сбивал ветки с деревьев, сорвал все листья, которые еще оставались на яблонях, разнес туман в клочья. Я вернулся в дом с охапкой и, пока Эви накрывала на стол, затопил камин в гостиной.
Конечно же, дед не лег в одиннадцать, как грозился. Мы расселись за столом. Огонь в камине весело трещал, пахло можжевеловым дымком, горячие отблески плясали на стенках внутри камина, на полу. Северный ветер порой залетал в трубу, выл, и тогда всполохи становились ярче и тени начинали плясать по стенам.
На столе также горели свечи, была куча самой разной еды, и хотя я весь день таскал что-нибудь – то яблоко, то кусок пирога, почему-то снова был жутко голоден.
За столом кроме нас с дедом были Эви, а также ее муж и дочка. Муж Эви, Бриан, славный человек, грузный, совершенно лысый. Дочь Китти – уже не очень молодая девушка, лет тридцати пяти, рыжеватая. У нее была такая улыбка, будто она ее стеснялась. Точно кто-то имел что-то против того, чтобы она улыбалась. И если я встречался с ней взглядом, она моментально отводила глаза. Почему-то в своих историях я определил ей место горничной королевы. «Проходите, милорд, королева ждет вас», – и опустила взгляд. Это идеально бы ей подошло.
Мы подняли тост за удачу в новом году для всех нас, а потом налегли на еду. Я наконец объелся так, что на съестное уже смотреть не мог. Эви, ее муж и Алистер выпили еще виски и стали петь. И я тоже пел «За старое доброе время» и другие песни. Страшно клонило в сон – наверное, потому, что накануне я проснулся раньше обычного. Тут Эви встала и включила телевизор, и я решил, что этого мне точно уже не пережить, попрощался со всеми и сбежал в свою комнату, а они остались смотреть новогоднее поздравление премьер-министра Шотландии и репортаж из Эдинбурга, где в это время буянили на улицах Лиам и другие мои дружки.
Ну да, если честно, празднование Нового года тут у нас, в Королевской Рыбалке, не сказать, что огонь. В следующий раз, может быть, я и уеду в Эдинбург махать факелом и орать «Хогманей» и «Свободная Шотландия!», посмотрим. Как-то мне этого все же не хватает.
46
Скоттиш (Scottish) – шотландский диалект на основе английского языка.
47
Сеголеток – олененок, рожденный в этом году.