Здравствуй, земля героев!

– А-атставить, кадеты!

Выпустив из пальцев ворот, Велька вытянулся по стойке «смирно». Тилль с опозданием сделал то же самое.

– Кто такие? – спросил тот же голос.

– Кадет Шепетов.

– Кадет Брикк, – представились мальчишки.

– Хороши… – Капитан Волчин, офицер-воспитатель третьего взвода, смотрел на мальчишек с брезгливой усмешкой. – Неуставщину, значит, разводим… А уже секунд двадцать как общий сбор. Что зрачками хлопаем, кадеты?

– Не могу знать, господин капитан, – отозвался Велька.

– Ладно, – смягчился тот. – Ты, кадет Брикк, фотоном на построение. Тебя, Шепетов, отец вызывает.

И по тому, как это было произнесено, Велька понял: не генерал-майор, а именно отец.

Со всех ног он бросился в отцовский кабинет.

– Вызывали? – ворвался он, с трудом переводя дух.

– Садись, – хмуро кивнул Кобаль. – Где был?

– В самоволке, господин генерал-майор.

– Ишь… – хмыкнул тот. – Молодец… Как чувствуешь, что ничего я тебе, паршивцу, не сделаю. – Он накрыл ладонью лежащие на столе бумаги. – Все, парень. Требуют тебя на Беренику. Все улажено, место под тебя выбили… Вылет через несколько часов.

Велька тупо молчал. Что значит – вылет? Как это – через несколько часов?! Ну да, он-то на Беренику, а ребята как? Тая?

Это ж из-за него они в беду попали!

Генерал тем временем в раздражении расхаживал по кабинету.

– Надо же, – бормотал он, – ведь рогом уперлись: нет да нет!.. Расхлябанность, мол, в будущем офицере. А шалишь. Если по-людски, так все сойдет… Слышишь? – обернулся он к сыну. – Мать твоя из турне сорвалась. Ради тебя, оболтуса, между прочим. Что физиономию лица хмуришь? Сам генерал-полковник Изысканненко постарался. Он, оказывается, театр очень любит.

– Н-но… я…

– Вот и ладно, – внезапно остыл Кобаль. – Мать на вокзале ждет. С тобой Волчина отправлю, чтобы как тогда не получилось, – и добавил: – Прямо сейчас и поедешь.

– Как поеду?! А вещи?!!

– Вещи уже собраны. Извини, у меня дел по горло. Учебная тревога у нас, Шатон эвакуируем.

Велькина голова пошла кругом. Засада в Скалищах, Тилль – мерзавец, эвакуация эта… «А ведь без эвакуации, – мелькнула мысль, – нипочем бы Тилля из Шатона не выпустили. Это же ЧП, самоволка! А так, в неразберихе, он куда угодно улизнет».

– Генерал-майор Шепетов, – в отчаянии крикнул Велька, – разрешите доложить!

– Хватит, сынок. Нечего нам по-уставному больше… Посидим на дорожку, помолчим. И знаешь что? Ты прости меня, дурака старого, что я тебя братом попрекал. Простишь?

Генерал обнял сына. Велька с ужасом понял, что исправить ничего нельзя.

Слово свое Кобаль Рикардович сдержал. Капитан Волчин привез Вельку в Виттенберг и высадил на привокзальной площади.

– Ну, кадет Шепетов, – протянул руку, – доброго тебе пути. Не забывай нас.

– Господин капитан!.. Я…

– Нечего, нечего, парень. Вон, мать ждет. Дуй к ней.

С грубоватой ласковостью обнял Вельку и ушел.

Велетин остался один. Впрочем, нет: к нему уже спешила высокая женщина в коротком черном платье. Черные камешки браслетов потрескивали при каждом шаге, точно чешуйки гремучей змеи. Кожа Луизы молочно светилась. Актриса старалась находиться в тени, чтобы проявились невидимые татуировки.

Пластическая хирургия прэта – великая сила. В свои пятьдесят восемь Асмодита выглядела на тридцать два. Льстецы давали ей двадцать девять, а корреспондент Акулоперский в одной из своих статей выдал двусмысленный комплимент, окрестив ее ровесницей Джульетты.

– Сынуля! – взвизгнула Асмодита, переходя на бег. – Зайка БэЧе, как ты амбивалентно подрос!

И набросилась на него с объятиями. Мальчишка едва не задохнулся от ароматов ее духов. Будь он постарше да поискушеннее, возможно, узнал бы «Похищение сабинянок» – мощный афродизиак без запаха, напрямую воздействующий на подсознание. Но ему было лишь пятнадцать. И он понятия не имел о взрослых играх.

– Мам! – отбивался Велька, пока та целовала его, щедро пачкая черной помадой. – Ну хватит!.. Ну что ты как маленького?.. Люди же смотрят!..

– Вельчонок! Ну, Велиальчик мой, не сердись! Это же так инфантильно, дуся. Я по тебе соскучилась. Кушать будешь?

Велька помотал головой. Последний раз его кормила Василиса на маяке, но гордость не позволяла признаться, что он проголодался.

Впрочем, Асмодите его согласие не требовалось.

– Вот сю-у-ур, – проворковала она. – Сейчас выпьем один-другой кофе, и я познакомлю тебя со своей командой. Ты знаешь, у меня безумненько полифоничная команда.

И Велька поплелся за матерью, словно на казнь.

…Говорят, когда-то Луиза была совершенно другой. В молодости она преподавала в школе стереометрию. В словах «инкубатор» и «демонстрировать» ей чудилось нечто демоническое, а теорема со словами «расположим тела так, чтобы они соприкасались ребрами», вгоняла ее в безудержную краску.

Однажды на балу некий провинциальный комик сделал ей комплимент, сказав, что у нее талант к драме. Для генерала Шепетова это стало трагедией. Будучи без пяти минут сорокалетней дамой, Луиза отправилась искать актерского счастья.

Вступительные экзамены в театральное она завалила. Но это ее не остановило. Бледная замухрышечка, не умевшая побороть в себе учительницу стереометрии, она поклялась погибнуть или добиться своего. Она сменила цвет помады, объявила себя дальней инкарнацией Миядзаки и основала общество имени «Черной Кармиллы».

С тех пор и начался ее головокружительный взлет.

– Ну, как у тебя там? – щебетала Асмодита. – Рассказывай, рассказывай, рассказывай! Сейчас, погоди…

Она достала складной нож «Вамп-Викторинекс», выдвинула пудреницу и зеркало и принялась прихорашиваться.

– Представляешь, сына, – говорила она, подправляя черные тени под веками, – археологи открыли могилу, в которой в обнимку похоронены Рильке и Лорка.

– А кто это такие?..

– Сю-у-ур! Это же поэты, инфантильный ты мой!

Велька растерялся. За годы, проведенные в берсальерском училище, он совершенно отвык от той светской манеры разговора, без которой не мыслила своей жизни мать. Луиза же продолжала трещать как ни в чем не бывало:

– О Эксварья, величайший из археологов! Он синтезировал лепаж, из которого Пушкин убил Лермонтова. И я даже держала его в руках. О, это прикосновение к мировой культуре Земли! О этот дух времени!

– Разве его Пушкин… того?..

– Зайка! Лермонтов прожил двадцать семь лет, Пушкин – тридцать восемь. Оба стрелялись. Ну, и кто кого, по-твоему?.. – Она потрепала Вельку по волосам. – Пойдем, ребенок. Я амбивалентно хочу жрать. Кстати, кушать – это мещанское слово, не употребляй его.

И они отправились жрать. Или мещански кушать.

Как Велька боялся, что мама польстится на экзотику и отправится в «Котлету вечности». Но нет, обошлось. Есть они отправились в «Лабиринт отражений» на первом этаже вокзала. Грубо прорисованные столы, плоские официанты с приклеенными улыбочками, меню с подробным описанием рецептов. К заказу прилагались дип-очки с мелькающей в стеклах разноцветной метелью. Сквозь них мир выглядел зримым и объемным, куда объемнее, чем в реальности.

Столик, за который посадили госпожу Асмодиту, покачивался на волосяном мосту над пропастью. Нить выходила из ноздри огромного ифрита и исчезала в скалах. Вдали белым и синим искрились купола мечетей, словно пирожные с заварным кремом.

Велька снял дип-очки и отложил в сторону. Он уже взрослый, решил он. Пора жить в реальном мире.

Рядом со столиком возник вырезанный из фанеры силуэт ковбоя.

– Что будете заказывать? – поинтересовался он.

Велька не удержался и вновь нацепил очки. Официант приобрел объем.

Впечатляющее зрелище! Взгляд пристальный, словно прицеливающийся, пояс – огненная плеть, телосложение сухощавое, руки привыкли к оружию… Что он делает здесь – в киберпанковском ресторане?

– Принесите что-нибудь… такое… – Асмодита неопределенно пощелкала пальцами. – «Императора», например. Мороженое «Молодильные яблоки». – Она обернулась к Вельке. – А ты что будешь?