Страница 9 из 15
Но и критическое неприятие утопии Ленина («Ленин повел нашу страну по ложному пути, и это стало причиной многих несчастий и бед») в среднем за эти годы не увеличилось (такие суждения о нем высказывают 15–19 %), что указывает на слабость либеральных или даже демократических позиций. Трактовка Ленина как диктатора, подчеркивание аморальности его политики тоже становятся все менее распространенными (согласие с мнением, что «Ленин был жестоким человеком, который с помощью насилия пытался преобразовать страну», снизилось с 14 до 7 %)[22].
Путь, который проходит общественное сознание в своих попытках не столько «осмыслить», сколько избавиться от соблазнов коммунизма (равно как и от оппортунистического нежелания ничего не менять, когда не менять уже невозможно), можно описать как движение от преклонения и обожествления лидеров революции, сакрализации власти к начавшемуся уже в эпоху застоя ерничеству и циническому снижению идей революции, освобождению без расколдовывания прежних смыслов, плебейской игре с символами и ценностями, занимавшими в прошлом место «высоких идеалов». Не случайно, в среде молодежной субкультуры оказывается столь популярной версия С. Курехина «Ленин – гриб»[23]. Поэтому мы можем говорить об уходе или эрозии идеологических систем тоталитарного государства 1930–1960-х годов, но не об осмыслении самих процессов, приведших к формированию тоталитарного господства и «советского человека». Для рационализации и извлечения уроков из истории (если такое вообще возможно) не оказалось ни интеллектуальных средств, ни социальных сил – моральных, концептуальных, политических[24]. Поэтому наиболее адекватными тому состоянию, в котором находилось и находится российское общество, можно считать рутинизацию, вытеснение прошлого и забвение того, что еще вчера считалось высоким, значимым, «святым». Но так как картина исторической реальности, причин, мотивов социального действия в прошлом остается непонятой и неосмысленной, она бессознательно воспроизводится в установках к базовым институтам, прежде всего – к институтам власти и к самим себе.
Итог – примитивизация представлений об обществе и иммунитет по отношению к обвинениям советской власти в насилии и произволе, неэффективности, колхозном рабстве, квазиморальное оправдание безальтернативного тоталитарного режима господства. Невозможность для основной части населения признать этот внутренний конфликт оборачивается резким ограничением умственного (исторического) горизонта и отсутствием средств для понимания настоящего, а значит, подавлением мотивации к изменениям и к сознанию, что вообще сделать ничего нельзя, невозможно, остается один путь, одна жизненная стратегия – приспосабливаться и терпеть, стараясь выжить или дожить до лучших времен. Лучше всего эту готовность к оппортунистической пассивности показывают распределения ответов на прожективный вопрос, как бы себя повели нынешние респонденты в условиях 1917 года.
Относительное большинство опрошенных в 1990 году в той или иной мере поддержали бы большевиков («активно» – всего четверть респондентов) или пошли с ними на сотрудничество. Но через 27 лет удельный вес лояльных коммунистам граждан сократился почти вдвое (с 49 до 28 %). Доминантной формой поведения оказалась пассивная тактика выжидания и неучастия (с 12 % доля таких ответов выросла до 33 %; а если к ним добавить тех, кто «затрудняется с ответом» и уходит таким образом от выбора позиции, то мы получим, что в 2017 году их абсолютное большинство – 51 %) или эскапизм как наиболее рациональная стратегия поведения. Правильнее было бы называть такое поведение «стратегией физического выживания». Признаки активного выбора или политического поведения (как «за большевиков», так и «против них») демонстрирует очень незначительные группы (12 % и 6–8 %, соответственно). Иначе говоря, преобладают установки на пассивную адаптацию (пусть неприятности будут у кого-то другого, меня это не касается, я-то против властей не бунтую и «не выступаю»).
Политика стерилизации истории, идущая «сверху», так или иначе принимается и поддерживается населением, получая в «низах» свои собственные оправдания. Мнения опрошенных относительно пользы и важности знания о революции 1917 года фактически разделились на две части: одни заявляли, что «нужно двигаться вперед и не ворошить старое»; надо забыть то, что происходило в годы революции и Гражданской войны, поскольку «вреда от изучения истории тех лет нет, но и нужды в нем тоже не ощущается» (так думают 56 %). Другие все-таки считают, что нужно больше знать об этом периоде, «чтобы не повторять ошибок прошлого» (их несколько меньше – 44 %). Но существенно, что среди молодых и более приспособившихся, успешных и обеспеченных групп преобладает нежелание что-либо знать о прошлом страны, а это значит, что история в ее худших вариантах может повторяться.
Таблица 125.2
Представьте себе, что Октябрьская революция происходит на ваших глазах. Что бы вы сделали?
N=1600, ответы ранжированы по первому замеру; все замеры проводились в октябре соответствующего года, в 2017 году – в январе.
Подобная гетерогенность сознания «обычного человека» – это не просто непросвещенность или недоработки, недостаточная эффективность пропаганды, институтов социализации и контроля, это еще и тактика адаптации к внешнему давлению, чужим для его жизненного мира вызовам и требованиям, опыт приспособления к репрессивному государству. Откликаясь на одни лозунги и призывы власти и проявляя равнодушие к другим, «обычный человек» не торопится поддакнуть или принять их. Часто он просто не может быстро (то есть в соответствии с «задачами момента») трансформировать то, что относится к средствам коллективной идентичности (самоопределению), в мотивы практического действия. Задержки в рецепции или колебания, проявляемые в следовании идеологическим требованиям режима, равно как и накопленный опыт институционального и межличностного недоверия обеспечивали (и отчасти продолжают обеспечивать) ресурсы массового выживания в условиях тотального идеологического государства. Но социальная инерция – лишь одна из причин массового национального консерватизма, фобий нового, служащих механизмами подавления общественной эволюции.
Массовое сознание – это агломерат, эклектическая, с точки зрения специалиста, смесь мифов, стереотипов, предрассудков, рутинных представлений «обычного» человека («такого, как все»), то есть не принадлежащего к элитной группе профессиональных историков, исследователей или преподавателей, обладателей специальных знаний и компетенций, полученных в ходе длительного специализированного обучения. Мотивы деятельности специализированных групп (элит) сводятся либо к увеличению имеющегося знания, либо к ретрансляции его другим поколениям, либо к обслуживанию власти, историческому оправданию проводимой политики. Во всяком случае, они принципиально отличаются от взаимоотношений с «историей» «обычного человека», определяемых предоставляемыми ему публично образами интерпретаций коллективного прошлого. Здесь нет любопытства, нет желания разобраться, «как это было на самом деле». Состав (содержание) массовых представлений включает остатки школьного образования, продукты СМИ, пропаганды, «тайных» версий политических событий, конфигурируемых под давлением специальных организаций – социальных институтов, определяющих нормы и границы поведения диффузного множества «обычных людей». Люди подставляют свое видение действительности и свои проблемы настоящего под схемы интерпретации прошлого, наделяя исторических персонажей своим разумением, интересами, иллюзиями и комплексами. «История» здесь служит средством обеспечения нескольких функций: социальной идентификации (кто мы, откуда мы, каково происхождение наших установлений – государства, образа жизни, ритуалов, воскрешающих смысл генезиса и ценностей общности «мы есть»), а значит – функции демаркации, установлению барьеров и отличий от всех тех, кто не «мы» – чужих, врагов, границ нашего мира. И, наконец, функции адаптации: на что мы можем надеяться, исходя из того, что было вчера, и стало быть, рамок возможного, которые определяют наше проблематичное «настоящее»; другими словами – к чему мы можем приспособиться (а не «чего мы хотим»). Надежды в данном плане означают не рациональные расчеты и планирование собственных действий, а перенесение в завтрашний день иллюзий дня вчерашнего, нереализовавшиеся ожидания действий тех сил, от которых зависит существование обычного человека в настоящем[25].
22
Из немногочисленных новейших работ или дискуссий о фигуре Ленина можно привести монографию: Котеленец Е. А. Битва за Ленина. Новейшие исследования и дискуссии. М.: АИРО-XXI, 2017.
23
«Ленин – гриб» – телевизионный сюжет-мистификация, подготовленный музыкантом Сергеем Курехиным и журналистом Сергеем Шолоховым и впервые показанный в январе 1991 года в телевизионной передаче «Пятое колесо» по ленинградскому телевидению.
24
О роли научного сообщества: «В новейшей историографии революции констатируется общее недоверие к теории, стремление уклониться от решения общих вопросов <…> В результате в современной российской историографии мы имеем постоянный “конфликт интерпретаций”: доказательное знание подменяется идеологическими схемами интерпретаций <…> эта историография не предлагает новой методологии, во многих отношениях остается в плену старых советских стереотипов, воспроизводя их с помощью иного понятийного инструментария» (Медушевский А. Н. Политическая история русской революции. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017. С 12–14). «Автор убедился <…> в консерватизме и практической нереформируемости российской академической бюрократии» (Там же. С. 27).
25
Левада Ю. А. Ищем человека… С. 248.