Страница 14 из 15
Поэтому спорадически проявляемое недовольство и раздражение, вызываемое неудовлетворенностью социальной политикой патерналистского государства, коррупцией «своих» чиновников или «неприкосновенных» членов ближайшего окружения Путина, при неразвитой правовой и представительской структуре институтов общества ведет не к организованному политическому протесту, а к стойкому ресентименту в отношении власти (обиды на власть) и усилению механизмов негативной идентичности (значений внешних угроз, опасности, исходящей от чужих, отрицания или девальвации базовых ценностных представлений, образующих структуру национальной идентичности). Националистический ресентимент поэтому не просто теснейшим образом связан с государственным патернализмом, а является другим выражением того же типа массового сознания.
Недовольство властью, обнаруживаемое у большей части населения, главным образом в социологических опросах, сохраняющих свой конфиденциальный и анонимный характер, не проявляется в формах открытой публичной или политической деятельности. Причины этому разные – покорность и страх, идущие от опыта выживания в тоталитарном и репрессивном государстве; привычная культура двоемыслия и лицемерия; терпение и сознание безальтернативности своего положения. Они – наследие привычных тактик поведения по отношению к принудительным порядкам (колхозной жизни, паспортной системы, прописке, закреплению рабочих в советское время на производстве и т. п.).
Таблица 2.1
Гордитесь ли вы нынешней Россией?
Однако зависимость от власти (даже при сохранении хронического недовольства ею гражданами в качестве частных лиц) может принимать превращенную, положительную форму – одобрения ими действующих порядков в качестве подданных национально-государственного целого, коллективных субъектов. В этой плоскости персонифицированная власть (национальный лидер, президент) становится символическим выражением социального целого, которое ассоциируется с патерналистским государством, а «дисциплина», принудительный «порядок», наличие «сильной руки» оправдываются «высшими интересами» страны. Одобряется не отдельный чиновник (даже высшего ранга), а авторитет «великой державы».
Хроническое сознание неполноценности, зависимости, унижения и порождаемый ими социальный ресентимент в таких условиях «снимается» лишь общим чувством национального величия. От 70 до 80 % считают себя патриотами России и гордятся тем, что живут в России[43]. Гордость же нынешней Россией высказывают несколько меньшее число опрошенных: в среднем за десятилетие – 55–62 %.
Социальное достоинство, то есть коллективное выражение или признание его «ценности», индивиду может быть придано лишь сознанием принадлежности к большому и сильному государству, «своей стране». Других механизмов его удостоверения обществом нет, поскольку в этом плане нет и «общества».
В подобном сознании нет ничего от права (в том числе и сознания своих прав), а стало быть – и от политического или гражданского национализма, есть лишь идеологически вменяемое «чувство силы», огромности ресурсов: территориальных, людских, мобилизационных, а стало быть – потенциала принуждения других. Поднятая пропагандой в 2014 году волна антизападных настроений сопровождалась переживанием гордости за Россию и еще более важным сознанием принадлежности к ней (табл. 2.1). Октябрьский опрос 2014 года дал самый высокий показатель «гордости» этого рода за все время исследований (86 %). На протяжении всего периода «крымской эйфории» 2014–2016 года 58–64 % были согласны с тем, что «Россия лучше большинства других стран».
Рост ксенофобии как симптом социальной напряженности и дезорганизации. За год до украинского кризиса и резкого поворота в российской политике социологические исследования «Левада-Центра» зафиксировали рост массовой диффузной ксенофобии, достигшей к октябрю 2013 года максимальных значений за весь 25-летний период исследований (1989–2014 годы, рис. 1.1). Таким образом ущемленное массовое сознание отреагировало на ликвидацию политики как пространства не столько открытой конкуренции политических партий, сколько связанных с ним публичных дискуссий о целях национального развития. Слабые демократические институты были заменены механизмами «управляемой» или «суверенной демократии». Прекратилось обсуждение социальных проблем, то есть цены и средств их решения, изложенных в политических программах как прокремлевских, так и оппозиционных партий. А это означает, что исчезло и сознание ответственности людей за проводимую руководством страны политику. Общество оказалось полностью отделено от механизмов принятия государственных и политических решений и лишено контроля над их реализацией. Социальное недовольство и напряжение, особенно сильное в провинции, не находило себе выхода, а значит, и не могло быть рационализируемым в ходе публичных дискуссий.
Следствием этой блокировки общественного мнения стало усиление чувства несправедливости установившегося социального порядка, сознание «испорченности», коррумпированности власти на всех уровнях, прежде всего – тех институтов, которые должны поддерживать правопорядок и защиту населения (местная администрация, полиция, суд и т. п.). Реакцией на искусственную склеротизацию власти стали не общественные движения, легальные и общепринятые политические формы самоорганизация общества, а все более частые столкновения отдельных групп населения с органами власти: забастовки, трудовые конфликты, обман строительными компаниями дольщиков, невыплаты зарплат, ДТП и другие правонарушения, совершаемые местными чиновниками, все чаще приводили к массовым акциям протеста, перекрытию дорог и т. п. А затем начались националистические эксцессы, погромы, хулиганские манифестации – выход на Манежную площадь московской молодежи в декабре 2010 года означал, что эти конфликты стали публичными. Они явились столичным выражением накопившихся напряжений, прорывавшихся в провинции и ранее – в Кондопоге, на Ставрополье и других местах. Это было лишь выходом на поверхность того диффузного и неоформленного недовольства властью, которое накапливалось после кризиса 2008 года, но принимало форму смещенной этнической агрессии и неприязни, основным объектом которой стали кавказцы и мигранты из Средней Азии. Впрочем, эти феномены обществом, не подготовленным к осознанию природы таких напряжений, воспринимались как отдельные иррациональные эксцессы.
Рис. 1.1. Как вы относитесь к идее «Россия для русских»?
Доля утвердительных ответов на вопрос: «Ощущаете ли вы сейчас в том городе, районе, где вы живете, межнациональную напряженность?», – увеличилась с мая 2005 года по октябрь 2013 года с 26 до 43 % (это максимум за все время измерений). После Крыма этот показатель снизился до 33 %, диффузная агрессия была канализирована на другой предмет – Украину. О возможности кровопролитных столкновений на национальной почве заявили в 2013 году 62 % (напротив, минимальный уровень тревожности, связанной с этническими конфликтами и опасностью погромов, отмечен был дважды – в октябре 2008 и летом 2014 года, 23 %, каждый раз после военных кампаний).
Рис. 2.1. Поддерживаете ли вы лозунг «Хватит кормить Кавказ»?
Лозунг «Хватит кормить Кавказ» на протяжении последних 3 лет поддерживали от 56 до 71 % россиян, возражали против него в среднем – 20–24 % (минимальный показатель неодобрения и несогласных с такой постановкой вопроса получен осенью 2013 года – 18 %). Украинский кризис оттянул на себя подавляемую агрессию, дав выход имперским страстям. Начиная с марта 2014 года, то есть после «Крымнаш», мнения о ситуации на Кавказе заметно улучшились, начала спадать диффузная агрессия в отношении мигрантов.
43
Общественное мнение – 2013. М.: Левада-Центр, 2013. С. 34–35. Табл. 3.1.14–3.2.2.