Страница 180 из 204
Марголина и психиатра Мишеля. После всех процедур засыпаю»15.
Через три с половиной месяца пришла из Кировска срочная телеграмма, что их старший брат Юрий при смерти. 17 августа он уже был вместе с Галиной Носовой на Кольском полуострове у родных и отвёз тяжелобольного брата в Мурманскую областную больницу. Диагноз был неутешительный — рак горла. Теперь наступала развязка. Как утверждает Валерий Берлин, Венедикт Ерофеев позвонил перед отъездом Юлии Руновой и узнал, что она проревела всю ночь — ей снился Венедикт, находящийся в состоянии хуже некуда. Венедикт, Галина и его сестра Нина выехали в Кировск 16 декабря и застали Юрия ещё живым. 22 декабря он умер.
За девять месяцев до смерти брата Венедикта Ерофеева не стало многострадальной Натальи Кузьминичны Зимаковой, матери его первой жены и бабушки его единственного сына. Она умерла 7 апреля 1981 года.
Жизнь во всей её полноте ускользала от него. Ненависти в нём не было, но и прежней любви тоже. Стал бессмыслен ещё недавно тревожащий его вопрос: кто же он есть на самом деле? Венедикт Ерофеев представил себя рыбаком, сидящим с удочкой у реки забвения. И наконец-то узнавшим, как лучше спрятать свой улов подальше от завистливых и вороватых глаз. На удивление самому себе, в январе 1982 года он сочинил крохотное эссе «Саша Чёрный и другие». Такой опус было по силам написать только ему, обессиленному многомесячным запоем. Но именно в этом состоянии наконец-то обретшему несерьёзность «в самом желчном и наилучшем значении этого слова». Редко бывает у писателей, когда каждое предложение в их сочинениях не риторическая фигура, а осмысленная речь. У Венедикта Ерофеева другого и не было. Посудите сами: «Хочется во что-нибудь впасть, но непонятно во что — в детство, в грех, в лучезарность или в идиотизм. Желание, наконец, чтоб тебя убили резным голубым наличником и бросили твой труп в заросли бересклета. И всё такое. А с Сашей Чёрным “хорошо сидеть под чёрной смородиной” (“объедаясь ледяной простоквашею”) или под кипарисом (“и есть индюшку с рисом”). И без боязни изжоги, которую, я замечал, С. Ч. вызывает у многих эзотерических простофиль»16.
В начале 1980-х годов Венедикт Ерофеев жил, условно говоря, на две семьи. Бо́льшую часть времени он проводил в квартире дома на улице Флотской, а иногда перебирался на несколько дней к Юлии Руновой. Ему не удавалось раз и навсегда «завязать» со спиртным. В одном из предновогодних писем 1980 года сестре Тамаре он признался: «С Юлией плавно чередуются лады и нелады. Бываю у неё не чаще двух раз в месяц и всякий раз наутро, возвращаясь домой, утруждаю свою голову творческой работой в изобретении благовидных предлогов, самоадвокатуры и всего такого пр. Дело нелёгкое, но слава Богу, воображение у меня пока иссякло не вполне»17.
Из значительных событий 1982 года в жизни Венедикта Ерофеева назову водный поход (июль) по Северной Двине по маршруту Великий Устюг — Архангельск — Соловки. Буквально за несколько дней до начала этого путешествия он выписался из клиники, где в очередной раз лечился от алкоголизма. Этот поход задумал осуществить Николай Болдырев, сын Светланы Мельниковой. В путешествие по реке Николай собирался взять сестру, сокурсника из Московского физико-технического института, где учился, и собаку. О том, как среди участников этого похода оказался Венедикт Ерофеев и чем он для него закончился, пишет Евгений Шталь:
«Взять Ерофеева в этот поход попросила Г. П. Носова:
— Веня с вами хочет, возьмёте?
— А что он сам не озвучил?
— Стесняется. Он только что после больницы, пить не будет. Я вам 200 рублей дам.
Ерофеева взяли. Неделю перед плаванием жили в Великом Устюге, ремонтировали судно. Ерофеев жил в гостинице, остальные путешественники в катере. У Ерофеева было травмировано ребро. Он писал Ю. Н. Руновой (17.07.1982): “Одна беда — мне немного повредили ребро, гости, в канун отъезда. Но это уже по женской части и почти незаслуженно. Болит очень и в особенности при резких движениях, глубоких вдохах-выдохах”. Болдырев послал Ерофеева за опилками на лесокомбинат. Он набрал ведро опилок, стал поднимать и схватился за рёбра. Мужик рядом удивился: “Что, ведро такое тяжёлое?” Ерофеев ответил: “Нет, это тяжёлая рука артистов Рижского драматического театра”. Эти артисты избили его из-за девушки за день до отъезда в Великий Устюг. Плавание проходило на катере “Авось” (бывшей спасательной шлюпке с дизельным двигателем мощностью 12 л. с.). Ерофеев плыл на катере с 21 по 26 июля.
Сошёл после ночного шторма, немного не доплыв до Архангельска»18. После рентгена у травматолога был поставлен диагноз: трещина третьего ребра.
Должен сказать, что это плавание отчасти повторило путь в эвакуацию Анны Андреевны Ерофеевой с детьми в августе 1941 года в Архангельскую область в село Нижняя Пойма. Его попытка на железнодорожном вокзале в Москве перед отправкой поезда уговорить Николая Болдырева взять в команду пятым человеком Яну Щедрину успеха не имела.
Из Великого Устюга он послал 17 июля 1982 года в семь часов утра письмо Юлии Руновой. Объяснил, почему не созвонился с ней в Москве: «Посуди сама. С моей тонкой организацией позвонить тебе было немыслимо. <...> Слева Щедрина, справа Ерофеева, а напротив сидит Тамара Васильевна». И самое в этом письме интересное: «Завтра, в воскресенье утром отплываем к Северу. Трепещу перед Белым морем. Наше сверхутлое и крохотное судно не выдержит и лёгкого, пиратским языком выражаясь, бриза, т. е. умеренного шторма. Согревает сердце, что в числе спасательных средств надувной Еселихин (Валентины Еселёвой. — А. С.) матрац»19. Предстояло проплыть 685 километров.
Отплыли от Великого Устюга 21 июля за час до заката. Плавание проходило успешно. Венедикт Ерофеев стоял у штурвала. Николай Болдырев «учил его пересекать волны от встречных кораблей». Несмотря на боль в грудине, он находился в приподнятом настроении, что подтверждает запись в блокноте: «Весь день 23-го прошёл под знаком баркаролы Шуберта. Утром по транзистору. После ночлега — по фиолетовому штилю, а 24-го больше под знаком Северянинского:
И его же: “И перевозчик беззаботный его за гривенник охотно чрез волны страшные везёт”.
И Баратынский: “Шуми, шуми...”
И Лермонтов: “Дуй, ветер, дуй...”»20.
Такая благодать продолжалась до 26 июля: «Около часа ночи начинаются прыжки утлого судёнышка по волнам, а с полвторого ночи до 2-х — налетает настоящий шторм. Всё вверх дном в воде. Крики: “Идём ко дну?” (Венедикт). “Жаль, нет спасательных жилетов” (Николай). Дождь льёт как из ведра. В 3-ем часу стихия стихает. С трудом путешественники причаливают к маленькой пристани “Липники” и часа 4 мокрые спят в каюте»21.
Венедикт Ерофеев после ночного шторма на лодку не вернулся и своё дальнейшее путешествие до Архангельска продолжил на борту теплохода «Олехта». В Архангельске, как пишет Валерий Берлин, он получил на почтамте три письма: от Юлии Руновой, Яны Щедриной и Галины Носовой. Их стоит процитировать, чтобы понять, что собой представляла эта любовная «фигура квадрата». Обращусь опять к Валерию Берлину: «Из письма Руновой он узнает, что она, оказывается, целую неделю жила ожиданием его письма, “не обещанного, но ожидаемого”: “Большое тебе спасибо, милый Венька! — пишет Юлия. — На душе стало радостнее и теплее! Мысленно всегда с тобой... В Москве без тебя пусто, и меняю её на Среднюю Азию без малейшего сожаления... всегда твоя Ю. Р.” Щедринское — тревожное: “...Очень жду. Наверное, всё-таки люблю, потому что немыслимо скучаю и думаю”. И совсем короткое — от Носовой: “Дорогой мой Ерофеев! Считаю тебя своим, несмотря ни на какие превратности судьбы”»22.