Закаты

— Вот этот снимок, — комментировал отец Николай, — я клал под подушку, мечтая: «Да будет моею!» Вот, поглядите, какая тут моя Наталья красавица. Сколько тебе здесь?

— Семнадцать или восемнадцать, не полдню, да и не к чему теперь полднить.

— Коса, видите, какая у неё была. А вот, обратите внимание, у дверей храма после венчания.

— Отец Николай, — вдруг взмолился Вячеслав, — отпустите на покой. Я уже разговелся, а поскольку не приемлю ничего спиртного, то не могу и видеть сопутствующих пьянке сосудов. Благословите, отец Николай!

— Вот и молодец, — похвалила его Наталья Константиновна.

— Ступай с Богом, спасибо за помощь, — махнул на Вячеслава батюшка, затем благословил его и отпустил. Клеветник ушёл, видно испугавшись, что Василий не выдержит и, запьянев, начнёт его разоблачать. Но Чижов и не собирался уличать подлеца. Того ведь тоже мог кто-то ввести в заблуждение. Но, с другой стороны, и хорошо, что Вячеслав ушёл. Без него стало как-то легче дышать. Батюшка велел налить ещё по рюмочке, после чего Наталья Константиновна сердито убрала допитую до середины вторую бутылку водки. Часы прозвонили семь, солнце в оконном стекле перестало играть, и Полупятов, выглянув в окно, заметил:

— Чегой-то тучи набежались. Пойду-ка и я спать, пожалуй.

— А я можно ещё посмотрю ваш альбом? — попросила Лада.

Тут глаза Белокурова и Чижова встретились, и Василий Васильевич неожиданно для самого себя сделал кивок головой и показал глазами в сторону двери — пора, мол! Белокуров понял, качнул головой — мол, понятно, выходим. Ничего не говоря, Чижов поднялся и пошёл из-за стола к выходу, как бы ненадолго. Его пошатывало, от всех плохих и хороших переживаний, политых несколькими рюмками водки, впервые отпробованной после поста, его развезло, ноги плохо слушались, хотя в голове стояла ясность.

Выйдя из дому, он посмотрел на небо, которое вдруг заволокли какие-то зимние тучи. И даже пахло приближающимся снегом. Вячеслав входил в гостевую избу, его догонял Полупятов.

На крыльце батюшкиного дома появились Белокуров и его товарищ, коему определено было быть секундантом.

— Быстро всё обстряпаем и вернёмся за стол, ещё успеем выпить по последней и поспать до полудня, — сказал Чижов, позёвывая и потягиваясь.

Они пошли к машине.

— Не сердитесь, — обратился Чижов к приятелю Белокурова. — Можно переспросить, как вас зовут?

— Сергей Тетерин, — ответил тот.

И когда сели в машину и поехали, Василий Васильевич довольно дружелюбно принялся рассуждать о том, что в русском обиходе, как ни в одном другом, принято огромное количество птичьих фамилий.

— Найдётся ли у немцев, или французов, или у тех же англоамериканцев, такое изобилие всяких Воробьёвых, Галкиных, Грачёвых, Ворониных, Орловых, Соколовых, Стрижовых, Гусевых, Лебедевых? Да любую птицу возьмите — на неё есть русская фамилия.

— Напишите мне об этом статью для «Бестии», — тотчас ухватился газетчик. — Что у России птичья душа, и это отражается в фамилиях её народа. Красивая мысль!

— Далеко ли поедем? — спросил Тетерин.

— Отъедем хотя бы, чтоб выстрелов не было слышно, — сказал Василий Васильевич. — А что, может быть, и напишу такую статью. Если будет кому писать после нашего поединка.

— Или — кому издавать «Бестию», — улыбнулся Белокуров. Василий Васильевич заметил, что ему очень невесело.

— Смотрите-ка, снег пошёл, — сказал Тетерин.

В самом деле в лобовое стекло летели пушистые белые мухи. По дороге навстречу шёл какой-то понурый путник.

— Кто-то припозднился, — сказал Чижов.

— Да ведь это же отец-основатель! — воскликнул Белокуров и тотчас высунулся из окна машины: — Эй! Жаворонок номер один! Какими судьбами?

Они поравнялись с отцом-основателем. Вид у него был разнесчастный.

— Они почему-то уехали без меня, — развёл он руками.

— А вы что, бегом пытались догнать их? — хохотал Белокуров нервно.

— Я дошёл до «Девчат», — отвечал тот, — думал там поймать попутку. Ни одной машины! Замёрз и решил вернуться. А вы куда?

— На дуэль. Хотите с нами? — спросил Белокуров.

— А если серьёзно?

— Какое тут может быть серьёзно, — сказал Тетерин. — Затеяли фарс какой-то. Садитесь, в машине согреетесь.

«Ещё один свидетель! — подумал Чижов. — А если это не фарс? Вот возьму и сделаю вам не фарс!» Но он знал, что из складывающейся ситуации никак не получится трагедия, а только фарс. Это почему-то опечалило и вместе с тем опьянило его. Снег всё падал и падал, будто дело происходило в феврале или марте, а не в конце апреля.

Ещё один свидетель сел на заднее сиденье рядом с Василием Васильевичем. Протянул руку:

— Владимир Ревякин.

— Василий Чижов, — пожал протянутую руку историк.

— Случайно не вашу статью о соколиных охотах в царской России я читал не так давно? — спросил Ревякин.

— Случайно мою.

— Серьёзно?

— Абсолютно.

— Нет, правда! Я ведь просто так спросил, потому, что помнил имя и фамилию автора. В журнале...

— «Эхо истории», — подсказал Чижов.

— Точно! — воскликнул Ревякин. — Превосходнейшая статья!

— И заметьте: фамилия автора — птичья, — сказал Белокуров.

— А Ревякин? — спросил Тетерин. — Ревякин — это кто? Тоже птица?

— Конечно! — хохотал главный редактор «Бестии». — А Белокуров — белая курица.

— Вообще-то ревяка — это медведь, — возразил Ревякин.

Они порядочно отъехали от Закатов, миновали Погорелки и где-то посередине между ними и «Девчатами» Чижов сказал:

— Стоп! Дальше не поедем, не то в «Девчатах» будут слышны выстрелы. Предлагаю дальше следующее. Бросим жребии. Кому выпадет, тот идёт и становится вон у той сосны... Нет, вот у той широкой берёзы, она ближе. А другой стреляет в него прямо из автомобиля. Если не попадает, сам становится к берёзе под выстрел.

— Оригинально! — сказал Тетерин.

— Оригинально, абсолютно, серьёзно... — проворчал Белокуров. — Ни слова по-русски. Согласен, решение своеобычное. Как будем бросать жребий? Орёл или решка?

— А как ещё? — спросил Ревякин. — Только давайте быстрее, а то ужасно хочется есть. Да, и растолкуйте вы мне, о чём спор у вас вышел?

— Спор очень простой, — ответил Чижов мрачно, — этот человек, Белокуров Борис Игоревич, соблазнил мою жену. Я, как обманутый муж, вызвал его на дуэль и хочу убить.

— Вы?! — удивился Ревякин. — Убить?! Но ведь, кажется, это вы были сегодня дьяконом?

— Не дьяконом, а всего лишь псаломщиком, — отвечал Василий Васильевич. — Дьякону полагается быть рукоположенным, и у дьякона орарь, а я был только в облачении мирянина, участвующего в богослужении. Я не священник, я мирянин, имею полное право сразиться на дуэли.

— По-моему, христианам не положено драться на дуэлях, — пожал плечами Тетерин.

— А Пушкин разве не был христианином? — возразил Чижов.

— Довольно сомнительным, — покачал головой Ревякин. — Впрочем, не мне об этом судить. Я бы тоже с удовольствием убил этого человека, который вдобавок является моим двойником.

— Да, вы похожи, — согласился Чижов, только теперь как следует приглядевшись и увидев, насколько и впрямь Ревякин похож на Белокурова, только на худого Белокурова. Это вдруг его насторожило и озадачило. Что такое? Заговор?

— Предупреждаю, мы не братья, — сказал Белокуров. — Просто такое сходство.

— А зачем вы сбрили усы? — спросил Чижов. — Чтобы усилить это сходство?

— Он сбрил их потому, что моя бывшая жена хотела, чтобы я был тучного телосложения, — сказал Ревякин. — Она у меня с большим приветом. Это она устроила цирк в церкви. Влюбилась, видите ли, в этого! Венчаться удумала А она, между прочим, замужем, и за очень богатым и влиятельным магнатом.

— А чем, кстати, занимается её муж? — спросил Белокуров.

— Семечками торгует, — хмыкнул Ревякин. — Вы же о нём статью давали в своей газетёнке.

— Да так и не понял смысла его бизнеса, — пожал плечами газетчик, нисколько не обижаясь на то, что его «Бестию» обозвали газетёнкой.