Отец Иоанн (Крестьянкин)

— Ну что вы! Что вы! Вон святой пошёл — великой жизни! — И рукой показывает на совсем ещё юного иеромонаха.

— Все скорее к нему!

И народ наш, “жадный до святыни”, слушая его веление, мчался осаждать иеромонаха, рукоположенного несколько дней назад, а около батюшки оставалась небольшая группка людей, которых он обнимал, благословлял, целовал в голову и снова благословлял. Они ждали именно его и с ним удалялись от собора, провожали до кельи, иногда ждали около неё, а иногда на Святой Горке. С ними он говорил, ими он руководил, им открывал волю Божию, но не как Моисей, сходящий с Синая, а как один из них самих — знающий досконально их жизнь и нужды. А если быть точным, то говорил не он, а его любовь к тем, кто в нём нуждался. Он жил для них и ими» (епископ Зарайский Меркурий (Иванов)).

«Помню, как зимним морозным днём на улице у алтаря Михайловского собора стояло много людей, съёжившихся от холода, — они уже очень долго ждали появления батюшки. Наконец открылась дверь, вышел отец Иоанн, увидел толпу народа, улыбнулся и весело пошутил: “Ой, какой май на дворе!” Все тоже заулыбались, обрадовались, стали тесниться к нему. Действительно, тепло стало, как будто май на дворе. Батюшка стал всех благословлять и тут же отвечать на вопросы, сам спрашивать. Увидев унылое лицо, обратился к этому человеку со словами: “Почему у тебя такой вид? Ты болен? Нет, нет, так нельзя. Вот и я болею, а никто не видит”. Лицо этого унылого человека сразу изменилось, стало радостным» (Г. П. Коновалова).

«Вот спрашивает одна паломница: “Батюшка, как научиться вере?”

— Как вере научиться? — переспросил батюшка. — Вере невозможно научиться. Ею надо жить. Помнишь слова Господа: “Просите, и дано будет вам?” Вот молись и проси: “Господи, дай мне истинную, живую веру”. Истинная вера свидетельствуется упованием на Бога и подтверждается безропотным несением своего жизненного креста.

— Батюшка, а я сильно болею, — сказал кто-то.

— Нужно тщательно поисповедоваться, пособороваться и причащаться Святых Христовых Таин, — ответил старец.

А кто-то попросил благословения в монастырь.

— Какой тебе монастырь! Кто нас там с тобой ждёт?! Ты ведь живёшь с мамочкой. Н келья у тебя есть. А мамочка — твоя игуменья» (игумен Александр (Самойлов)).

Ещё один пример такого диалога «на бегу», дословно записанный в 1983 году. Женщина пожаловалась о. Иоанну, что её внук болеет так сильно, что его не берут даже в ясли.

— Так, так, почему такое — не берут? Надо разобраться. Сколько ему лет? А родители верующие?

— На свечку иногда дают.

— Нет, что на свечку дают — это ещё ничего не значит. Вон у нас и экскурсанты приезжают, на свечки дают — а уезжают такими же, какими приехали. Это ничего не значит. А венчаны они?

— Нет.

— А крещёные?

— Да.

— А ребёнок крещён?

— Да.

— Ну вот, ты им скажи: «Эту болезнь вам Господь посылает, чтобы вы обратились к Нему». И ещё скажи — вот бывает посевная кампания и уборочная. В газетах большими буквами пишут, видела? Вот ты им скажи, какая у них была посевная кампания и какая уборочная. Пусть подумают. И ты думай...

«За старцем Иоанном, светящимся любовью, шла огромная толпа народа. Люди ощущали его благодатность совсем конкретно, старались хотя бы к одежде его прикоснуться. Хотя старец, конечно, вёл борьбу с таким обожествлением. Потому что главная черта старчества — смирение.

Как только я увидела батюшку, я была поражена прежде всего его взглядом. У него были очки с толстыми стёклами, которые очень увеличивали глаза. И на тебя смотрела такая обжигающая любовь! Я сразу про себя подумала: “Как преподобный Серафим Саровский!”» (Т. С. Горичева).

«Несмотря на окружавших его и рвущихся к нему людей, батюшка мог “прорваться” и подойти к какой-то скромно стоящей в стороне фигуре, видимо, и не помышляющей поговорить с ним. Если отец Иоанн видел человека впервые, он обязательно расспрашивал обо всех обстоятельствах его жизни, чтобы “войти в его жизнь” и лучше его понять. Иногда он тихо и долго (до получаса и более) беседовал с этим “несчастным”, прозревая своими духовными очами особую нужду в этом» (К. и А. Белавские).

«Батюшку мы видели всегда куда-то спешащим, парящим, я бы сказала. Быстрой, живой, летящей походкой, с развевающимися одеждами, перемещался он по монастырю. Как-то, пробираясь сквозь толпу, он весело сообщил о себе: “Посторонитесь, посторонитесь, скорый поезд идёт!”» (Г. П. Коновалова).

В беседе с автором этих строк петербурженка Глафира Павловна Коновалова добавила интересную подробность — батюшка ходил не только быстро, но ещё и очень прямо, «развёрнуто», держа поистине офицерскую осанку. Это было связано, видимо, как с его личными особенностями, так и с тем, что ещё наместник о. Алипий строго запретил монахам ходить ссутулившись — только гордо и прямо, высоко неся свой сан.

«Народ окружал старца плотным кольцом и иногда теснил. Однажды мы с моим другом-семинаристом в алтаре подошли к нему на беседу, а он в конце нам сказал: “Деточки! Вы мне доброе дело должны сделать. Сейчас всенощная кончится, и надо будет меня провести в келью”. Мы подумали: “Ну что тут такого, ничего проще нет!” И вот выходим мы с чёрного хода, с крыльца, и видим море людей — и все они стоят и ждут благословения батюшки. Мы просто опешили: как мы сможем через это море батюшку провести, нас просто замнут! Народ, когда увидел отца Иоанна, радостно вздохнул общей грудью, я навсегда запомнил этот общий вздох духовного восторга, радости. Одна женщина закричала: “Батюшка! — а в руке у неё была громадная пачка писем. — Это всё вам!” Старец сказал: “Пощадите, пощадите пожилого человека!” И мы ринулись через эту огромную толпу, батюшка поджал ножки, и мы просто понесли его по воздуху, но постоянно боялись, молились, как бы нам не рухнуть, особенно когда с лестницы спускались» (игумен Николай (Парамонов)).

Выше уже говорилось о том, какие препятствия на своём пути приходилось преодолевать паломникам 1970—1980-х годов на пути к о. Иоанну. Просто так к нему было не попасть, приходилось проявлять чудеса изобретательности. Если примечали на Успенской площади плотную, осанистую и чаще всего грозно насупленную фигуру отца наместника с жезлом в руках — разбегались кто куда, как мыши, недаром про него ходила присказка: «Наш наместник Гавриил — архилютый крокодил». Пользовались любой возможностью, чтобы поймать батюшку по пути от келии и в келию — у дверей в трапезную, в коридоре, на деревянной лестнице, которая вела на второй этаж братского корпуса, и в самом коридоре корпуса. Конечно, заветным желанием любого было попасть в саму келию и удостоиться от старца хотя бы небольшой беседы. И многим, несмотря на все препятствия, это удавалось.

Как правило, о. Иоанн сразу узнавал у человека, когда именно и по какой причине он приехал в обитель. Сам он полушутливо-полусерьёзно говорил:

— У меня целая диспетчерская, как нигде. Приходят прямо с билетами. Приехал тогда-то, уезжаю тогда-то — в 14.30., в 14.50., в 15.05.

Узнав «график» приезжего, он благословлял его на житьё в монастыре, исповедь и причастие, а принимал в день отъезда, когда, как он говорил, «нам остаётся только поставить печать на принятое сердцем решение».

К приёму паломников батюшка по возможности готовился — не только внутренне, но и внешне. Всегда тщательно причёсывался, а когда уже не мог сам, просил его причесать, с улыбкой говоря: «Ко мне же дамы придут!» Не терпел, когда в его одеянии был какой-то изъян: всегда тщательно проверял, к примеру, не остались ли на рукавах следы воска от свечек.

«В келье, где батюшка принимал своих многочисленных посетителей, он появлялся всегда очень шумно. Отец Иоанн влетал — да-да, именно влетал — и когда ему было семьдесят лет, и восемьдесят, и даже девяносто. Немного покачиваясь от старческой слабости, он бежал к иконе и на минуту, не обращая ни на кого внимания, замирал перед ней, весь погружаясь в молитву за пришедших к нему людей» (митрополит Тихон (Шевкунов)).