Страница 19 из 22
– Как не станет? В лучшем виде задерет. Но ты мне хоть овсяника приготовь для испробования аппарата. Должен же я когда-нибудь испробовать аппарат при господах охотниках. Аппарат удивительный. Я хочу на него даже привилегию взять. Пожалуйста, медведя… Ведь тебе про медведя не я один говорил, тебе и другие охотники говорили.
– А овсяники будут. Дайте только срок овес скосить. Как вот овсы скосят – тут у нас овсяники и обозначатся. Придут они на скошенное место по старой памяти – я давай выть. А теперь как же овсяника обходить? Овсы помнешь. За потраву надо платить.
– Но ведь медведь-то все-таки мнет овсы. А убив его, мы даже сделаем благодеяние владельцам овсов. Но, главное, мне хочется аппарат свой испробовать.
– Господин доктор! А какой это такой аппарат? – спросил Петр Михайлыч пьяным голосом.
– А такой, что даже пьяный человек при этом аппарате может один на медведя ходить, – ответил доктор и улыбнулся.
Петр Михайлыч принял слово «пьяный» на свой счет и обиделся.
– Что это такое? Критика? На мою личность критика? – спросил он, поднимаясь с места. – Нет, брат, господин немец, я этого не позволю! Я хоть и выпивши, но я двоих трезвых немцев за пояс заткну. Я белку одной дробиной в глаз… Пьяный!
Петр Михайлыч покачнулся, не удержался на ногах и грузно опустился опять на скамейку. К нему подскочил егерь и стал его уговаривать:
– Вы, Петр Михайлыч, не обижайтесь. Тут критики никакой нет. У Богдана Карлыча есть действительно аппарат супротив медведя, такой аппарат, что ежели даже совсем пьяного человека в него посадит или не умеющего стрелять – и тот с медведем может сладить.
– А я неумеющий? Я стрелять не умею? Помнишь ты, в прошлом году осенью, как я дикого гуся влет?.. – хвастался Петр Михайлыч. – И в лучшем виде он кувырком, кувырком. Ах он немец!
Доктор попятился.
– Да я, многоуважаемый Петр Михайлыч, не про вас… Мой аппарат может гарантировать от несчастного случая и самого меткого стрелка, самого лучшего охотника, ежели он промахнется по медведю или только ранит его, так что медведь пойдет на него. Ежели охотник сидит в аппарате – медведь хоть бы и подошел к охотнику на два шага – ничего не может поделать ему, – заговорил доктор.
– Толкуй. Знаю я вас! Я одной дробиной белку в глаз, а он…
– Самый лучший охотник может промахнуться. В белку не промахнется, а в медведя промахнется. Да и не промахнувшись… Ну, вы раните медведя, он идет на вас, обхватывает и начинает вас ломать. А при аппарате он может сколько угодно ломать вас – и вы гарантированы, ничего он вам не поделает. Царапины даже не оставит.
– Медведь будет ломать охотника и царапины не оставит? Врешь, врешь! – махал руками Петр Михайлыч. – Ты думаешь, я пьян, ты думаешь, я не понимаю! Нет, шалишь!
– Да выслушайте прежде меня. Ведь вы аппарата не знаете, не имеете об нем даже малейшего понятия. А выслушаете и тогда поймете. Ну, давайте, чокнемся, выпьем пива, и я вам расскажу об аппарате.
Доктор подсел к Петру Михайлычу.
– Выпить я всегда готов, – отвечал тот, – а только зачем критика на пьяного человека? Зачем в чужой огород камешки кидать? Иной и пьян да умен, стало быть, два угодья в нем, – говорил, смягчаясь, Петр Михайлыч и чокнулся своим стаканом со стаканом доктора.
– Ошибка с моей стороны была та, что я сказал, что этот аппарат для пьяного охотника. Аппарат этот самому трезвому охотнику гарантирует безопасность, ежели медведь обхватит охотника. Ведь может же такой случай быть? Такие случаи очень часто бывают. А аппарат мой вот из чего состоит. Это большой железный ящик в рост и толщину человека. Ящик окрашен под цвет березовой коры. Сверху ящика крышка на шалнерах. Ожидая медведя, вы влезаете в ящик и стоите в нем с заряженным ружьем. Поняли?
– Пей!
– Ну, вот и отлично, что поняли. Медведь показывается, он перед вами. Вы стреляете в него и только раните его.
– Зачем же только ранить? Я убью его наповал.
– Ах, боже мой! Да ведь может же промах случиться! Раненый медведь идет на вас. Вы мгновенно садитесь на скамеечку, находящуюся в ящике, и, как только сели, крышка ящика автоматически захлопывается у вас над головой. Перед медведем уж не охотник, а большой березовый пень, в котором находится этот охотник. Медведь понюхает этот пень и отойдет от него прочь, а вы тем временем будете стрелять в медведя из револьвера, потому что в ящике есть маленькие отверстия. Вы видите из них медведя и стреляете в него, стреляете шесть раз, ежели вам угодно.
– Ха-ха-ха! – разразился хохотом Петр Михайлыч и схватился за бока.
– Чего вы смеетесь? Стало быть, не поняли устройство аппарата? – обидчиво спросил доктор.
Петр Михайлыч продолжал хохотать.
– Понюхает и прочь пойдет? Ай да немец!
– Позвольте… Но допустим, что он и не понюхает, а обхватит пень или ящик, в котором вы сидите, повалит его и будет ломать – пускай ломает, ибо вы все-таки гарантированы и он вам даже царапины не сделает. Ящик кованого железа, и сломать его медведю никак невозможно. Да-с… Он его ломает, а вы в него из ящика стреляете из револьвера. И вы спасены. Поняли?
– Ха-ха-ха! – раскатывался смехом Петр Михайлыч.
Доктор вскочил с места, весь красный, и заговорил:
– Но ведь это же свинство – хохотать на то, чего вы не понимаете! Я показывал его самым компетентнейшим охотникам, и все нашли его полезным. Ящик мне стоит более двухсот рублей. Это, по-моему, вклад в охотничье дело.
– Вклад, вклад, Карл Богданыч. Осенью же пойдем на медведя с ящиком, – заливался смехом Петр Михайлыч.
Доктор сжал кулаки.
– С пьяным человеком не стоит разговаривать! – пробормотал он сквозь зубы, схватил свой саквояж со стола и, не допив пива, стал уходить с огорода, крикнув егерю: – Амфилотей! Проводи меня! Я ухожу на охоту!
– Эй! Ящик! Аппарат! Вернись! – крикнул ему вслед Петр Михайлыч и захохотал еще громче.
Был час четвертый второго дня, а Петр Михайлыч все еще не собрался на охоту, да и не мог он собраться – ноги окончательно отказались ему служить, до того много было выпито всякой хмельной дряни. Да и не одни ноги. Самое туловище требовало подпоры, и, не будь врытого на огороде в землю стола, он давно бы свалился со скамейки, на которой сидел. Движения его ограничивались только размахиванием руками, которыми он ловил увертывающихся от него крестьянских девушек, все еще находившихся при бражничанье и время от времени певших песни. Число девушек усилилось уже до пяти. Эти вновь пришедшие девушки явились с корзинками грибов, которые Петр Михайлыч и купил у них. Около него стояли три объемистые корзины с грибами. Пришла баба с черникой – Петр Михайлыч и чернику купил у нее и присоединил корзину к грибам, а бабу оставил при себе бражничать. Тут же стояла и корзина, переполненная раками, которую принесли деревенские мальчишки и продали ему. Кроме Степана с Петром Михайлычем бражничал и еще мужик Антон, тщедушный, хромой и одноглазый. Он явился с форелью, продал ее Петру Михайлычу, и форель эта висела тут же на вишне на мочалке, продетой сквозь жабры. Пиво лилось рекой. Егерь Амфилотей, карауливший Петра Михайлыча, несколько раз предлагал ему отдохнуть, принес даже ковер и подушку, положив их на траву под вишню, но тот упорно отказывался от отдыха.
– Ежели вам, ваша милость, теперь часика на два прикурнуть и освежиться, то мы часу в шестом все бы успели еще на выводков съездить, – говорил он.
– Плевать. Успеется… – отмахивался Петр Михайлыч.
Егерь пробовал гнать всех мужиков и бабу, но те не шли. Не уходили и девушки, требуя от Петра Михайлыча расчета за песни, но тот не давал и кричал:
– Пойте! Пойте веселую! Расчет к вечеру! Да что ж вы так-то? Танцуйте кадриль, пляшите.
– Да ведь плясать-то, Петр Михайлыч, надо под гармонию, а гармониста нет, – отвечала Аришка. – Вот ежели бы Калистрата нам позвать. Уж он куда лих на гармонии!..
– А где Калистрат? Кто это такой Калистрат? – спрашивал Петр Михайлыч.