Страница 13 из 22
Охотничьи собаки лежали привязанные цепочками к ножкам дивана и ловили летающих по комнате мух, то и дело щелкая зубами.
Вскоре показалась сама кузнечиха Василиса Андреевна, внося в комнату кипящий самовар и ставя его на стол перед диваном. Она уже несколько прифрантилась: на зеленое платье была надета черная бархатная кофточка, обшитая бахромой и стеклярусом. Она вся сияла улыбкой и задала вопрос:
– А что, господа, позвольте вас спросить, вы генералы будете?
– Нет. Мы несколько поменьше чином, – отвечал доктор.
– А то ко мне и генералы чай пить заходят. Судейского генерала Алексея Степаныча знаете? С шишкой такой он вот на этом самом месте. Так вот он… Очень прекрасный и веселый мужчина – надо чести приписать. Потом еще один генерал – Кирила Афанасьич. Уж из каких он генералов – не умею вам сказать, а только генерал.
– Кирила Афанасьич? Кирила Афанасьич по страховке он, – пояснил мужик. – Я знаю. Вот коли ежели что где сгорит, так он деньги выплачивает. На Гороховой они в Питере существуют. Я к ним щенка возил.
– Так вот эти господа сколько раз у меня бывали, – поддакнула Василиса Андреевна, заваривая чай. – Хорошие господа… Хи-хи-хи… – засмеялась она и прибавила: – Сколько раз здесь у меня и отдыхали. Прикрою я их кисейкой от мух – они и спят.
– А уж пуще всего ее, вашескоблагородие, купцы обожают за ее нрав веселый, – заметил мужик.
– Что ты, что ты! Да господа-то больше. На купцов-то я не больно-то и внимания обращаю. Что такое купец? Придет пьяный и начнет безобразить. А я люблю, чтобы на деликатной ноге. Я, господа, четыре года в Питере в кухарках у одного генерала выжила, пока в девушках была. Я какой угодно соус, какое угодно жаркое и сладкое – все могу. Вот судейский-то генерал нынче наезжал, так я ему раковый суп готовила.
– Все может – это верно, – махнул рукой мужик. – Ее в одно ухо вдень, в другое вынь. Баба походная.
– Да и посейчас бы, может статься, у того генерала в кухарках существовала, потому жалованья двенадцать рублей на всем готовом и от покупок рублей шесть наживала, а приехала я сюда к себе в деревню на побывку, с родственниками повидаться, а меня кузнец, покойный муж, и стал сватать. Вдовый он был, при всем хозяйстве. Ну, я подумала и вышла за него замуж. Вот кузница после него осталась, лошадей куем. Дом тоже… С какой стати теперь в люди идти? А что ежели к деликатному обращению я привыкши, так меня здесь господа посещают – вот мне и не скучно. Сем-ка я вам, гости дорогие, медку и вареньица к чаю выставлю. У меня для хороших гостей и свежий мед, и варенье есть. Варенье сама варила, – сказала Василиса Андреевна и отправилась за медом и вареньем.
– Господская кухарка, одно слово, первый сорт! – подмигнул ей вслед мужик и крикнул: – Ты, Василиса Андреевна, яиц-то господам неси на закуску. Они выпьют водочки и меня с тобой попотчуют.
Вскоре явилось варенье, мед, яйца. Доктор стал отвинчивать стаканчик от фляжки. Мужик заранее облизывался.
– Нате-ка, хозяюшка, выпейте.
– Да ведь я мужского-то, почитай, совсем не потребляю. Разве что рюмку… Вот ежели пивца ваша милость будет, то пошлите парочку. Вот он сбегает в питейный и принесет, – кивнула Василиса Андреевна на мужика, однако взяла стаканчик с водкой, выпила и закашлялась. – Пивца желаете? Можно, можно… – заговорил охотник, одетый тирольским стрелком, и полез в карман за деньгами.
– Да уж что пару-то приносить! – вскричал мужик. – Парой пива и мараться не стоит. Господа хорошие. Они и за полдюжиной пошлют. Прикажете полдюжины, ваша милость?
– Ну, тащи полдюжины.
Охотники выпили перед чаем и закусывали вареными яйцами. Василиса Андреевна сидела против них и рассказывала:
– Я в Петербурге-то и в театрах бывала. Всякие представления видела. Хорошо таково в Александринском театре представляют. Лучше, чем на балаганах. Я и Пассаж знаю. Очень чудесно в нем променаж делать, когда газ горит.
– Здесь-то, поди, скучаете, хозяюшка, после Петербурга? – спросил доктор, чтобы что-нибудь спросить.
– Я от мужицкого обращения скучаю, будем так говорить, – отвечала Василиса Андреевна. – Но так как меня господа посещают, то я при их политичных разговорах и отвожу душу. Кушайте, гости дорогие, чай-то, – кланялась она. – А что вот он давеча про купцов… Мужик этот самый… То купцов я терпеть не могу. Купец придет – и сейчас ему песни пой, сейчас ему потрафляй по его нраву. А главное – это то, что он над тобой же куражится. Ты ему потрафляешь, а он над тобой куражится. А чего тут? Я сама себе госпожа. Вот после мужа дом поправила, горницу на городской манер сделала.
Прибежал мужик с пивом. Василиса Андреевна, не пившая чаю, присоседилась к пиву и в четверть часа, стакан за стаканом, осушила две бутылки. Одну бутылку мужик взял себе и, сидя в почтительном отдалении на стуле около двери, пил из глиняной кружки. Охотники, напившись чаю, поднялись с мест и стали уходить. Доктор полез за кошельком, чтобы рассчитаться за угощение.
– Только-то и будет? – удивленно спрашивала вся раскрасневшаяся от пива и водки Василиса Андреевна. – А я думала, вы еще погостите. Что ж вы так скоро-то? Я бы вам раков у ребятишек на деревне раздобыла и сварила бы.
– Нет, уж пора. Мы давно по болоту мотаемся, – отвечал охотник, одетый тирольским стрелком. – Пойдем в Зеленово в охотничью избу, оставим собак да и домой.
– Ну, напредки милости просим. У меня и переночевать можно, коль до темноты засидитесь. Господа ночуют. Соседи про меня говорят тут: «Вот-де вдова и гостей мужчинского полу у себя оставляет», а мне наплевать. На чужой роток не накинешь платок. А я знаю, что я честная вдова и себя соблюдаю. Хи-хи-хи… Ведь ежели они это говорят, то говорят по зависти, что вот у меня господа бывают. Ну, прощайте… Благодарим покорно, – закончила Василиса Андреевна, принимая две рублевые бумажки за чай и яйца, и отправилась за ворота провожать охотников.
– Ну, вот… Теперь мы видели и здешнюю чаровницу с черными зубами, – сказал доктор, когда отошел от избы.
Охотник, одетый тирольским стрелком, только улыбнулся.
Охотники приближались к охотничьей избе.
Они были не без добычи. Доктор нес дикую утку, держа ее за горло и помахивая ею.
– Возьмите утку-то себе, право, возьмите, – говорил он охотнику, одетому тирольским стрелком.
– Нет, нет… Мы ее разделим пополам, – отвечал тот. – Выстрела было два, стреляли мы оба, видно даже, что оба заряда попали в нее, стало быть, добыча пополам.
– Да как тут утку делить! Возьмите ее всю. Вы человек женатый, снесете ее жене. А мне куда с уткой? Я человек холостой и даже не каждый день столуюсь дома. Мне и похвастаться-то добычей не перед кем.
– Перед кухаркой похвастаетесь.
– Это половиной-то утки? Да кухарка в заход захохочет. Берите, берите.
– Право, мне совестно.
– Берите, говорю вам.
Охотник, одетый тирольским стрелком, пожал плечами и сказал:
– Ну, спасибо, коли так. Только мне, право, совестно.
– Что за совесть! Конечно, одной утки мало на жаркое – ну, прикупите другую. Наверное, уж у егеря есть на леднике.
– Знаете, я этого никогда не делаю, чтобы покупать дичь на охоте и потом выдавать ее за свою добычу.
– Да ведь мало одной-то утки. У вас велика ли семья?
– Сам-шесть за стол садимся.
– Ну, вот видите. Что тут есть!
– Цыплят кухарка прикупит. Кто цыпленка возьмет, кто утки…
Охотник, одетый тирольским стрелком, взял утку и привесил ее к своему ягдташу. Видна уже была охотничья изба. На бревнах около охотничьей избы сидели пять-шесть баб и девок и тонкими голосами пели песню. Против баб и девок стоял рыжебородый человек, без шапки, в охотничьих сапогах, с бутылкой пива в одной руке и стаканом в другой, и покачивался на ногах.
– Кто это такой? Что это за пение? – спросил доктор.
– Да купец куролесит, – отвечал охотник, одетый тирольским стрелком. – Приехал еще третьего дня на охоту, запьянствовал, ни в лес, ни на болото не идет, шляется по деревне, поит мужиков и баб. Егерь рассказывает, сегодня с раннего утра начал… Перестрелял на деревне несколько кур… И вот до сих пор…