Исповедь палача

Но система была не-жесткая. Межклановые и межцеховые браки не только не воспрещались, но даже приветствовались руководством города. Техноградом руководили далеко не дураки, и эти не-дураки понимали всю пагубность тесных межродственных браков. Но это в теории. А на практике люди всегда хотят пристроить свою дочурку за мальчика «из нашего круга».

И эти два стремления- к генетическому разнообразию — сверху, и к стабильности и комфорту — снизу, порою порождали интересные связи.

Его собеседником был одним из доверенных лиц коменданта Города, командир одного из звеньев, и его очень дальний родственник. Впрочем, не настолько дальний, что бы о родстве можно было бы совсем забыть, но и не настолько близкий, что бы приглашать на поминки или крестины.

Якову было за 50, как и Яну. И среди звеньевых они были самыми старшими. В какой-то мере это их сблизило и последние двое суток они ехали рядом. Ян мог много чего поведать своему спутнику в проблемах современного двигателестроения и двигателеломания. Но он этого не делал, так как были куда как более интересные темы для обсуждения.

— Пойми, Ян, они далеко не трусы, — Полубратья, а большей частью — их дети. Парни привыкли жить чуть лучше крестьян. Но номов мало. Считай сам — есть Обитель Веры, есть, а вернее нам известно о восьми — десяти Цитаделях. Это филиалы Ордена. Седьмая — стоит на самом коротком и удобном пути от Города к Обители Веры. Ну и у каждой Цитадели есть около ста-ста пятидесяти Номов — хуторов.

— Откуда же перенаселение? Ведь можно взять десять или двадцать семей и основать новый Ном?!

— Можно. Любая Цитадель это приветствует. Но это мало помогает

- Почему? Ведь подати и налоги в размере не меняются.

— Они даже немного уменьшаются. Но появляется новая ячейка Ордена, появляется новый полубрат-проповедник.

— И в чем тут проблема? У крестьян родились дети, у полубрата родились дети.

— Видишь ли, Ян, — брат Ордена не знает что такое голод. Пост — знает, а голод — нет.

Полубрат — может столкнуться с голодом, а вот крестьянин — со смертью от голода.

— У смотрящих Ордена выживает больше детей, чем у крестьян?

— Именно! И мы имеем ситуацию, при которой у Ордена есть избыток людей, не желающих пахать на земле. Это их беда. Но это и их преимущество. Поскольку они могут себе позволить…ммм…слово расточительный тут не подходит. Правильно сказать — смелее расходовать людской ресурс. В то время как наша численность стабильна и каждый человек на счету. Ну и, кроме того, и нам, и Ордену сразу станет легче дышать — если другой просто исчезнет. — Почему? — Эта информация уже не секретна, поэтому… Я слышал, что церковники планируют поход на большой дальний северный остров за древними семенем. — На базу Шпицбергена. А у них получится? Мы туда торили дорогу лет 20, и так не смогли преодолеть все двери убежища. — С их точки зрения, мы сэкономили им 20 лет работы, проторили путь и открыли часть дверей. И почему то мне кажется, что люди Ордена, которые пойдут туда — будут очень мотивированы. Одна беда. Дойти и вскрыть хранилище банка семян может только большая группа людей — большая, что бы дойти и донести харчи и инструменты, вскрыть и дотащить семена назад. Малая группа рискует не дойти. И даже большая. Только очень большая. — А очень-очень большая группа рискует принести семена на пепелище родного дома? — Именно! — А потому и для них, и для нас отрываются гигантские перспективы при успешном решении аграрного вопроса. — Аграрного? — Да, аграрного. Мы хотим зарыть в землю их, а они, дай им только шанс, закопают нас. С точки зрения Голощекина и других — после занятия Седьмой цитадели мы будем вполовину ближе собственно к Обители Веры, а значит и наш удар по их главному оплоту будет мощнее. Так что не думай, что после взятия все окончится.

Все как раз начнется….

Человек страдал.

Живот болел нестерпимо, двоилось в глазах, его рвало, но он держался.

Это началось через сутки после того, как они вступили в пустующий Ном. Но не было ни людей, ни скота, и лишь записка, прибитая к дверям, сообщала, что Орден блюдет свои обязательства и передает Ном Городу — передает целым и неповрежденным. В остальном неприятных неожиданностей не было. Кладовая ломилась от муки, овощей, зерна, масла и тушеного в горшках мяса, а рядом запасы свечей из настоящего пчелиного воска. В бочках плескалось знаменитое веселое пиво Ордена, настоянное на вереске и багульнике. Было все — запас дров, скирда сена, убогий деревянный инвентарь. Не было лишь одного — людей, что бы за всем этим следить. Но буква договора была соблюдена, и им оставалось лишь делать то, зачем, они сюда пришли: встать заставой, и, заметив появление сектантов, сразу же дать знать голубиной почтой об этом, не дать им воспользоваться припасами Нома, и не дать превратить Ном в очаг обороны для последнего боя. Просто и понятно. Так все казалось сначала.

Тошнота и рвота пришла к середине второго дня. Мышечная слабость, боль в животе, кровавый понос — это было почти у всех в той или иной степени.

Ян Малевский был технарем в самом буквальном смысле слова, — онумел мыслить системно и логически. И, когда сразу четвероиз его людей, помимо всего прочего, пожаловались на «сетку перед глазами», для него многое стало ясно.

Когда же двух выпущенных подряд голубей с донесением на его глазах порвали соколы, взявшиеся словно ниоткуда — для него стало ясным абсолютно все.

И то, что трое его людей посланные в дальний дозор так и не вернулись — его уже не удивляло.

К концу для Ном представлял собой филиал боли — некоторые кричали, держались за животы или блевали. Лишь он, да еще двое молодых парней все еще держались на ногах. Они — потому что большую часть времени провели в ближнем патруле вокруг Нома, а он….А он лишь на морально-волевых.

Старый техниквдруг подловил себя на мысли, что будь у них хоть какой-то шанс, он бы сейчас мучился угрызениями совести, и нашел бы повод поступить иначе. Но шансов у них уже не было, а был долг перед городом.

— Сегодня ночью нас начнут убивать. — Голос Яна был спокоен. Таким тоном мог говорить только человек, принявший неизбежность смерти и отказавшийся от борьбы. Так, по крайне мере могло бы показаться…И это было бы ошибкой. По крайне мере наполовину. Ибо отказываться от борьбы старый техник не собирался.

— Седьмая Цитадель? — Спросил один из дозорных.

— Думаю, нет. Они сидят там сейчас тихо как мышь под веником и рыпаться не будут.

— А кто тогда?

— Подумай..

— Неужели?

— Да, Януш. Вот так все просто и тупо.

У него было еще восемь голубей. Он мог бы им сказать и оставить их тут, но это оттянуло бы неизбежное на несколько часов…В лучшем случае.

А раз голубей нет, то кто-то же должен донести в город весть о начале Большой войны, позвать на помощь, ну и, конечно же, на сладкое, но в первую очередь, спастись самому.

Высокие поля ранней кукурузы вокруг нома, посаженные словно нарочно, мешали видеть врага. Но то, что он рядом и наблюдает за ними, Ян уже не сомневался.

Януш и Болеслав пошли на прорыв ночью. У каждого было письмо старого мастера, простое и лаконичное — Большая война началась, к нам можно уже не спешить.

А меньше чем через минуту после того как парни выехали из ворот Нома, где то в ночи раздалось громкое конское ржание, затем крики, выстрелы, снова крики….И тишина.

Все было очевидно и понятно, но Ян Малевский стоял на 3-м этаже башни и все смотрел в темноту, словно чего-то ожидая.

И лишь когда минут через десять тишину ночи вдруг прорезал голос Болика — голос, полный нестерпимой боли, Ян Малевский понял, что его план начал срабатывать. Если бы они прорвались — это было бы замечательно, если бы их убили — это было бы прискорбно. Но как минимум одного из парней взяли в плен, и это было именно то, на что Ян Малевский рассчитывал и надеялся. А что такое экспресс-допрос в Ордене знали хорошо. И сейчас Болеслав кричал.

Ему не было стыдно перед Янушем и Болеславом. И не потому что Ян был нечестным или подлым человеком. Таким он не был. Просто жизнь человека подчинена своим правилам. Например — высшие чувства легко вытесняются низшими. И нестерпимая острая боль в животе не давала ни единого шанса его совести на муки.