Тьма внешняя

Его обступило с дюжину вооруженных людей.

Один из них победно затрубил в рог, из-за домов ответили другие. Потом ему связали руки, заломив их назад до хруста, спутали ноги, не вынимая из сети, и поволокли куда-то прямо по мостовой.

Тащили его довольно долго. Затем разрезали опутывающие его конопляные шнуры и поставили на колени перед молчавшей человеческой стеной.

На перед ним на земле лежала молодая женщина. Та самая, в белом одеянии. Рыжеватые волосы разметались по грязи, на губах пузырилась кровавая пена. Тело ее сотрясали судороги, широко раскинутые ноги в белых сапогах скребли грязь. Было ясно, что она вот-вот испустит дух. Сквозь прореху на платье проглядывал металл кольчуги. Тщетная предосторожность: на таком расстоянии не спас бы и кованый нагрудник. Он обвел глазами лица людей и сознание того, что он все – таки сделал дело, вдруг наполнило его душу неким мстительным удовольствием. Выплюнув забившую рот грязь, он попытался улыбнуться.

Но что это?! Из-за спин собравшихся появилась и остановилась рядом с бившимся в конвульсиях телом другая… Он понял сразу – вот это и есть та, которую он должен был прикончить.

На ней тоже было белое платье и белые сапоги тонкой замши; сияющее золото волос падало на плечи. Даже лица их были чем-то похожи.

Похожи?! Он еле удержался, чтобы не рассмеяться. Что может быть общего у самой обычной, не примечательной ничем бабенки, в которую только что всадил отравленную стрелу, и этой, которую он узнал бы теперь среди десятков тысяч…

Глупец! Кого он пытался убить – посланницу Божию!

Не обращая на него внимания, она склонилась над лежащей, коснулась ладонью покрытого смертным потом лба… И девушка вдруг открыла глаза и, через силу улыбнувшись ей, что-то прошептала. Та по-матерински улыбнулась в ответ.

Жестом она подозвала кого-то из приближенных, вполголоса бросила пару слов. Тот исчез за спинами толпы. Затем, подойдя на несколько шагов, посмотрела в его глаза, и ни ненависти, ни злобы не было во взоре. В нем он явственно прочел – «Умри с миром». И взор этот проник в самую глубину его темной души, наполнив ее неведомым ему доселе просветлением и покоем. С этим чувством он и прожил оставшиеся несколько секунд своего земного бытия. Потом удар меча отделил его голову от тела…

Серые угрюмые стены замка Тампль за последние полвека повидали немало хозяев. Еще на памяти кое-кого из ныне живущих стариков над его башнями гордо развевался черный с белыми полосами Босеан – стяг Ордена рыцарей Храма Соломонова. Именно отсюда, из главных ворот, четыре десятка лет назад вывели на костер их последнего Великого Магистра. Замок служил убежищем для вдовствующих королев и тюрьмой для высокородных преступников, побывал в залоге у ломбардских ростовщиков. Последние же несколько лет он стоял пустой и заброшенный, отданный в удел мышам и паукам, и только сейчас, с началом небывалого возмущения черни, опять стал тем, для чего и предназначался: крепостью и казармой. В Тампль были собраны отряды парижской стражи вместе с остатками войск, отступивших из охваченных мятежом провинций. Кроме того, под его крышей поселилось и немалое число рыцарей с вооруженными слугами: те, которым не хватило места в отелях своих сюзеренов. Сюда же в одну из башен временно перебрался королевский прево Парижа, которому было вручено командование столичным гарнизоном.

Обширные замковые дворы вновь заполнил топот сотен солдатских ног и отрывистые звуки воинских команд, в оружейных и кузницах застучали молоты.

Распахнув скрипнувшую ржавыми петлями дверь, капитан отряда парижской стражи Жорж Кер спустился по выщербленным ступеням, ведущим в кордегардию. Сняв шлем и расстегнув кафтан, он тяжело опустился на широкую скамью. Можно было немного отдохнуть.

Обучение отданных под его команду восьми десятков провинциальных бестолковых увальней отнимало преизрядно сил.

Он был один, правда, из-за неплотно прикрытой двери раздавались приглушенные голоса двух человек. Капитан прислушался. Беседовали стражники из его отряда. Недавно принятый в стражу пикардиец Рауль Майе, злой, не по северному горячий парень, в очередной раз рассказывал старому Мишелю Борю историю о том, как его сестра спуталась с бродячим монахом, забеременела и сбежала с ним неизвестно куда. Главное же, она прихватила почти две сотни ливров, что скопил их отец, приказчик у торговца солониной, в надежде открыть собственную лавку. Старика хватил удар, от которого тот меньше чем через месяц и умер.

– С-сука блудливая, – с пьяными слезами в голосе выговаривал Рауль. – Двадцать лет отец копил! Потом кровавым обливался, жилы надрывал, а она… Сука! Вот как перед Богом клянусь: встречу – убью на месте! И ее, и выродка ее поганого!!

– Ну не рви ты себе душу, дружище, – добродушно бурчал в ответ толстяк Борю. Не надо, чего уж теперь… Лучше-ка выпьем, тут осталось еще чуть… Подумаешь, эка невидаль – монах обрюхатил девку. Вот ежели бы, скажем, девка обрюхатила монаха!

Голоса за дверью стали тише, чуть слышно забулькала жидкость. Следовало бы конечно войти и приструнить забывшихся подчиненных, но за годы службы Жорж Кер научился на многое закрывать глаза. Быть может, именно поэтому он и сидит на своей нынешней должности?

Должности…

Надо же – в молодости он душу положить был готов ради чинов, из кожи вон лез. И вот дослужился – капитан. Казалось бы – чего еще надо? Кто из тех, кого он знал по службе, устроился лучше него? Был вот Гийом Ивер – ну да что теперь о нем говорить… Еще Виктор Реми по кличке Пол-Уха, командовавший дружиной богатого шателена,[17] так он вроде бы умер года три назад. Не иначе – от обжорства.

По совести говоря, и впрямь ему роптать грех. Жив – здоров, не калека. Были веселые денечки на войнах. Была добыча и немалая, взятая с бою. Правда, почти вся она протекла меж пальцами, как вода, но это уж сам виноват. В капитаны стрелков вышел, а теперь вот капитан не в не какой-нибудь, а в парижской страже. Жалование двадцать ливров в год – не шутка! Не у всякого дворянина столько выходит. Да и от людей монета хоть и не так щедро, как хочется, да капает. И любая девка бесплатно приласкает – другой бы за одно это удавился бы! Дом опять же – хоть и не свой собственный, а получше, чем у многих. Чего еще надо? И все равно – тоска. Жизнь, почитай, прожил, а словно и не жил. Единственная отдушина: Мари и детишки. Да теперь вот еще этот бунт, будь он неладен! Ночью вместо того, чтобы спать, как и положено честному человеку, рыскай по улицам, будто волк какой, словно на тебе не лиловый кафтан дневной парижской стражи, а темно – серое одеяние ночной! Днем же, вместо отдыха, дрессируй деревенских ослов, которых рыцари притащили с собой в город.

Капитану вспомнился тот день, вернее утро, когда он впервые услыхал о мятеже. Он как раз тогда вернулся вместе с патрулем из какого-то грязного кабака неподалеку от ворот Бильи. Незадолго до полуночи туда ворвалась шайка оборванцев с завязанными тряпками лицами, вооруженных ножами и палками. Они избили и ограбили засидевшихся допоздна в заведении завсегдатаев – те, впрочем, были пьяны настолько, что не смогли оказать даже слабого сопротивления. Само собой, они забрали всю выручку и, вдобавок, развлеклись с женой и племянницей хозяина. Сам хозяин, кинувшийся на незваных гостей с топором, лежал сейчас с распоротым брюхом, и над ним хлопотал цирюльник.

Кабак – он никак не мог вспомнить его название – являл собой не очень веселое, хоть и ставшее давно привычным зрелище. Битая посуда на замызганном, грязном полу, прокопченный до черноты потолок, опрокинутые столы и скамьи. Ограбленные посетители, протрезвев, зло матерились, хозяин лежал на лавке и тихо стонал, его дебелая супруга трясла перед самым носом стражников разодранной юбкой, племянница жалобно всхлипывала за дверью. В кабак набились прослышавшие о ночном происшествии соседи, начались обычные в таких случаях сетования на то, что стража службу несет скверно, а кормится за счет их податей, да еще мзду с них же получить не забывает. Досталось и обоим прево, и бездельникам эшвенам, и главному судье, и начальнику стражи, и почему-то – епископу Парижскому. И вот, явившись на Гревскую площадь, к вышеупомянутому начальнику стражи, чтобы доложить о случившемся, он краем уха услышал, как какой-то человек рассказывает стоявшим у входа в ратушу солдатам, что неподалеку от границы с Лотарингией вспыхнул бунт. А возглавляет его сумасшедшая баба, объявившая себя не то наместницей Бога на земле, не то святой Клотильдой, восставшей из могилы. Он только усмехнулся тогда, услыхав подобную чушь.

17

Шателен – нетитулованный дворянин, владелец небольшого замка или поместья.