Страница 14 из 15
– Я смотрю, ты без фингалов, – радостно приветствовала меня Света.
– С чего это мне быть с фингалами? – удивился я.
– А ты не слышал ничего?
– Что я должен был слышать? – и что она, загадками говорит?
– Что ты! Всю ночь милиция хулиганов по городу ловила, драку устроили, представь. Вон, видишь, наших мальчиков никого нет, девчонки одни…
– Какую драку? – я напрягся.
– Откуда я знаю?! Я не разбираюсь, «Центровые», «Деревенские», кто, как и с чего, не знаю. Отцу звонили ночью, говорили ЧП, массовая драка… Трое в больнице с переломами, в область двоих увезли травмы, человек двадцать в милицию забрали. Ты молодец, что с этими бандитами не водишься. А то болтают разное…
Тут подошла учительница, и нам с Морозовой, за неимением парней поручили нести эмблему школы…
И вот шёл я в радостной толпе, кричал со всеми вместе «Ура! Слава КПСС!» и тому подобное. А сам думал, кого бы мне спросить о том, что же было этой ночью… К Валерке Вьюгину зайти! Но я никого дома не застал, ни Лётчика, ни его мамы. Придётся до завтра погодить, надеюсь, он на огороды ни на какие не отправиться, грядки копать, а то тут все на майские праздники грядки копают, какой-то народный спорт…
После демонстрации Света позвала к себе на торт, мы, то есть я, и ещё восемь девчонок, пошли, из парней с нами был только Костя Коробкин, который ни в каких драках никогда не участвовал, потому что зрение у него было – 8, и он до сих пор весил тридцать семь килограмм, как в шестом классе. Светланины родители с удовольствие встретили нас, отца не было дома, он как партийный бонза, всегда отсутствовал, а мама тоже высокая полная блондинка, только гораздо более красивая, чем Света, улыбалась нам, угощая тортом, и разглядывала меня, будто Света ей что-то обо мне говорила особенное. Впрочем, со Светкой мы тоже как-то целовались и тискались, так что, может, и говорила.
Так что домой я попал только к вечеру. Мамы не было, у Тани опять была закрыта дверь. Здорова она? Вдруг померла там, а мы так и не заглянули. Я постучался и сунул нос в дверь. Таня как раз вошла с веранды, какая-то возбуждённая, вроде румяная даже.
– Привет! Ты чего весь день с закрытой дверью? Мама не приходила?
– Нет, мама не приходила. Отец приходил с какой-то мымрой.
Я вошёл. Вот это уже интересно, чтобы отец сюда зашёл с какой-то женщиной, как это может быть? Он отлично знает, что мама до сих пор его любит и то, что они вместе не живут, для неё ничего не меняет. Он знает, его это устраивает, но ранить её нарочно он не станет…
– Да нет, мымра не заходила, конечно, – досадливо объясняла Таня. – Она на улице стояла. Я выглянула, стоит рыжая выдра с ассиметричной стрижкой, волосы как солома. Ветер треплет, и лак дешевый её медную каску не спасает.
Я засмеялся:
– Тебе на язык лучше не попадаться.
– Не волнуйся, к тебе я бережно отнесусь, герой-любовник – улыбнулась Танюшка. – Иди, позвони ненаглядной, уже звонила.
Я радостно вздрогнул, чувствуя, как жар пробежал по моей коже. Катя… я весь день запрещал себе думать о ней и только высматривал среди прохожих. Но так и не увидел.
Я позвонил, надеясь, что она сразу же позовёт меня. Но она сказала в трубку строго:
– Да? А… Аглая Степанна, да-да. Нет, нет.
– Катя, это я… – прошептал я, понимая, что она не могла перепутать мой басок с писклявой заведующей Дворцом пионеров, низенькой усатой армянкой в золотых очках по моде 60-х.
– Нет, сегодня не получится. А завтра я позвоню, обещаю. Утром.
Не хочет, чтобы мать знала?..
Но если бы мама… Она спала после дежурства, когда явился Олег, под шафе, какой-то растрёпанный, и злой, каким я не видела его никогда. Я только пришла с демонстрации, потому что после сразу мы пошли с коллективом нашего Дворца к той самой Аглае отпраздновать. И хотя я еле сидела от усталости и мечтала только о горячей ванне и десяти часах сна, пришлось улыбаться, смеяться над плоскими шутками, есть противный жирный торт, какие я ненавижу, с этими масляными розочками, и ещё расхваливать, а в душе проклинать всех этих тёток. По-моему меня понимала только моя аккомпаниатор Нина Ивановна, она и вышла вместе со мной на улицу, когда мы вырвались, наконец, из лап Аглаи.
– Устали, Катерина Сергеевна?
– Да, Нина Ивановна, плохо ночь спала…
– Да… ночь… Ночь сегодня Вальпургиева была, весь город плохо спал. Хулиганы подрались, потом их ловили по всему городу… Вам, Катенька, отсюда уезжать надо. Вы молодая, не губите свою жизнь. Уезжайте в Москву учитесь, а там видно будет. Уезжайте…
Я не стала спорить, и, наверное, поэтому не прогнала с порога явившегося Олега. Он вначале долго и противно рассуждал о какой-то своей значимости, что он накрыл тут целую подростковую банду, что их всех поймали, что теперь-то его карьера пойдёт в гору. А я сидела и думала о том, что хорошо, что поставила розы, которые принёс Платон, в свою спальню, и Олег их не видит, иначе стал бы задавать вопросы, и я точно сказала бы ему о Платоне, но слушая его теперь, я не уверена, что не навредила бы этой откровенностью самому Платону. Что-то очень подозрительно всё складывалось не в очень благородную картину, когда спровоцированные милицией подростковые банды устроили массовую драку, многие пострадали, многие могут теперь оказаться за решёткой или в колонии для малолетних. Об этом без стеснения рассказывал Олег, явно гордясь странным хитроумием. И не было ли всё это организованно и совершено с целью именно Платона изловить, и объявить организатором всего этого хулиганского разгула. И не на это ли намекал теперь пьяный Олег. И…
Тут и позвонил Платон, будто нарочно посреди этого душного разговора. Но сейчас мне было так тоскливо и тошно, и даже страшно, потому что было ясно, что если всё так, как мне кажется, то виновата я. Но Платон не попался тоже благодаря мне, то есть тому, что был у меня. Вот так получалось, что я с одной стороны всему виной, а с другой, я и спасла Платона от капкана, который поставили на него. Зато в тот капкан попали другие… Грустно это, и значит, Олег не так прост, и что мирно с ним расстаться вряд ли получится, а стало быть, как с другими мирными поклонниками с ним обойтись не удастся. Цугцванг какой-то. То есть и быть с ним теперь нечестно, да и неправильно, потому что есть Платон. И не быть тоже нельзя, именно потому, что есть Платон. Если я откажу Олегу, пострадаю не я, пострадает Платон…
Это таким тяжёлым туманом разлилось в моей голове, что даже самого Платона я не хотела сейчас видеть. И старалась не думать о нём и о том, что говорил Олег, иначе, наверное, сказала бы жениху: «Не люблю тебя, никогда не полюблю, убирайся!»
Хуже всего, что Олег полез целоваться, едва отбилась, напирая на то, что он пьяный, и я не хочу целоваться с ним таким.
– Ладно, Катя. Хорошо… Я… Завтра на ночь приду.
– Ну нет! – рассердилась я. – Вот женишься, тогда и придёшь на ночь, ишь, придумал.
Как ни странно, он обрадовался.
– Так пойдёшь замуж?!
– Согласилась уж, – вздохнула я. – Только вот что: ещё таким пьяным увижу, не подходи. И ещё… В Москву, Олег, переведись, всё же…
– Непременно. Ты только…
Он опять потянулся ко мне, но я отпрянула. К счастью он был пьян, и можно было этим оправдать моё отвращение. А ведь прежде никакого отвращения не было, мне были приятны его прикосновения и поцелуи, и я всерьёз думала, что люблю его. Как всё изменилось…
Я позвонила Платону, едва Олег ушёл. И сказала, что хочу, чтобы он приходил ко мне на ночь каждый день. Вот так и сказала, потому что это была правда. И ещё потому, что изо всех сил я хотела действовать наперекор Олегову напору, тому, что он, как я вижу, решил, что распоряжается и владеет мной. Или думает, если моя прабабка в парандже ходила, то это мне понравится? Так бабка была комсомолка и как раз из тех, кто первой вышел с открытым лицом.
…Так и было. Катя позвонила мне через час после моего неудачного звонка и сказала: