Гарвардский баг

Шайка торчков в Иннотек… блеск, мать его. Охренительный пиар перед запуском Энджи на массовый рынок. Перед стартом Ириты…

Мы выходили из кабинета гендира, когда ИИ сообщила, что на линии терпеливо ждет, пока я освобожусь, Черт. Ждет уже минут двадцать и сдаваться, судя по всему, не собирается.

Пришлось сбавлять шаг и искать свободную переговорку.

— Давай, Лысый, сделай мой день еще замечательнее, — процедил я, когда за спиной закрылась дверь «Планет», и я привалился к косяку.

— Я не волшебник, Ястреб, — прогудел в ответ старый друг.

— У тебя пятнадцать минут, — стащил я с переносицы очки, садясь за стол.

— Я проверил всех, кого ты мне скинул, результаты у тебя в ящике. Личном. Но там тупик, Ястреб. Ты можешь их пролистать, конечно, но ничего не найдешь. Сухорукова реально не любили в тюрьме. После отсидки, впрочем, тоже. Он жил в какой-то заднице глобуса, в брошенной деревне под Тюкалинском, перебивался случайными подработками, потом сдох.

— Его чипировали? — спросил, заранее зная, что услышу в ответ.

— Да, — подтвердил Лысый. — Не сразу, но чип был. Там все чисто. Никаких сомнительных передвижений или контактов. Доступ к сетке и банкам ограниченный, причем жестко.

— Ясно. Окружение? Психолог? Тюремщики?

— Глухо. Психолог через два года после освобождения Сухорукова уехал в Омск, работает теперь там, о Светозаре, когда говорит, как об исключительно любопытном случае. Там нет личной заинтересованности, исключительно наука. Славку он никогда не видел, с ней не работал и даже не разговаривал.

— Уверен?

— Полностью, — хмуро ответил Черт, а я скрипнул зубами. — Я проверил всех, кто мог так или иначе пересекаться с Сухоруковым. Половина уже мертва, другая половина из Тюкалинска никогда и никуда не выезжала и не планирует. Нет ничего, ни одной ниточки, которая тянулась бы в Москву.

— Нестерова? Мать Дмитрия?

— Вот тут не совсем ясно, — как-то уклончиво и задумчиво раздалось в ответ.

— Распространи, пожалуйста, — бросил я короткий взгляд на терекер. М-м-м, с учетом свалившихся неожиданно жедешников, ждала меня сегодня ночь, полная эротических приключений. Жаль, что не со Славкой, а с кривым проектом, который срочно нужно было заточить под другое железо.

— Она немного… двинулась после всего.

— Это не то чтобы новость, Лысый, — прорычал я. — Ты тратишь мое…

— Не перебивай, Ястреб, — отбрил Серый примерно в том же тоне. Я понимал, чего он психует. Больше двух недель занимается Славкой и все еще топчется на месте. Удар по самолюбию, как серпом по яйцам. Гордыня когда-нибудь подведет его под монастырь.

— Не тяни кота за яйца, и я не буду перебивать, — проговорил уже спокойнее. — Слушаю.

— Нестерова продержалась только до суда, — тоже тише начал Черт. — Из суда, после объявления приговора, ее забрали в областную больничку. Покололи, подержали на сильных успокоительных около полугода и отпустили с миром. Нестерова в зале кричала, что доберется до Сухорукова и выпотрошит его, заставит его испытать все то, что испытал ее сын.

И, знаешь… Мне кажется, что она добралась.

— В смысле?

— Прямых доказательств у меня нет, но… Екатерина искала его, начала искать сразу, как только он вышел. У меня есть записи и движения Нестеровой по счетам. Она почти четыре года искала, нашла, перевелась в районную больницу, переехала. По документам Светозар скончался дома от сердечного приступа. Возраст, все дела. В анатомичке констатировали инфаркт и закопали его чуть ли не на следующий день.

— Но…

— Но до своей кончины мудак был в больничке, возраст и все дела. Уроду ставили капельницу. Не Нестерова, другая медсестра. Только Екатерина в тот день тоже там была, хотя не должна. Она поменялась сменами чуть ли не накануне, потому что у другой медсестры заболел ребенок. Ну и дальше сам понимаешь…

— Понимаю, вот только то, что она прикончила Сухорукова, не значит, что она так же хочет прикончить Славку.

— Ты не дослушал, это еще не конец истории, — сообщил невозмутимо Черт. — Она двинулась, как я тебе уже говорил, прямо в зале суда слетела с катушек. Психиатр поставил невроз навязчивых состояний, депрессию с суицидальными наклонностями и что-то около психопатии и ПТСР. В больничке ее подлечили, конечно, и пару месяцев после выписки Нестерова вела себя тихо. А потом узнала, что Славка и ее семья уехали из Тюкалинска. Случился очередной срыв. Екатерину вынули из петли практически.

— Славка уверена, что Нестерова ее ненавидит, — согласно кивнул я.

— Это Воронова тебе сказала? — хмыкнул Черт как-то невесело.

— Да.

— Ха! Забудь. Нестерова на Славку твою молиться была готова. Не знаю в какой момент, Екатерину переклинило на Вороновой, но думаю, что началось еще до суда. В ее голове замкнуло, понимаешь? Мама Димы начала считать, что ее сын живет в Славке. Воронова не рассказывала, как Нестерова следила за ней? Как возле дома их с матерью караулила, как звонила постоянно?

Я молчал. Мне нечего было на это ответить, потому что Славка действительно не рассказывала. Сознательно или нет неясно, но ситуацию это, в общем-то, не особенно меняло.

— Ясно. На самом деле, Слава могла и не знать, ее мать не подпускала Екатерину к дочери, но факт остается фактом. Нестерова поехала. В общем, она узнала, что Воронова уехала, попробовала покончить с собой, и ее снова забрали в больничку. Продержали там подольше, около года, потом опять выпустили. И Нестерова затаилась. Жила тихо, Славку твою искать не пыталась. Возможно, поняла, что не сможет найти, и сдалась, возможно, ее просто настолько накачали всякой дрянью, что любые желания нахрен отбило. У меня есть один человечек, он, когда посмотрел на список препаратов, который принимала Нестерова, сильно удивлялся, что она вообще в овощ не превратилась.

— Ага. При этом Сухорукова грохнуть мозгов у нее хватило, — вздохнул я.

— Возможно, это и не она, — философски заметил Лысый. — Доказательств у меня нет.

— Серый, — покачал я снова головой.

— Ладно. Она грохнула точно. Но много ли надо, чтобы прикончить старого, больного мудака, Ястреб? Думаю, если бы Светозар был чуть меньшим куском дерьма, до причин его смерти, до реальных причин, докопались бы быстро. А так только зарыли и в могилу плюнули.

— Кстати, почему его зарыли, а не кремировали? — спросил, прокручивая в голове куски разговора с Серым и не понимая за что зацепиться.

— Печь не работала. Какая-то плановая замена, или ремонт, или все вместе. Он сильно не вовремя сдох. Я наблюдаю за Нестеровой, но… нет там ничего. Она незаметная, тихая, из Тюкалинска никогда и никуда не выезжала, почти ни с кем не общается. Ребенка даже хотела из приюта местного взять, но, само собой, ей не разрешили. Опять же никаких связей с Москвой.

— Понял тебя, — откинулся на спинку стула, сверля взглядом очки. Очки Славкой подаренные.

— Я работаю, Ястреб, — через несколько секунд молчания ответил Черт и сбросил звонок.

А я все пялился на очки.

С мамой Славы, что ли, пообщаться или с отцом? Может, они что-то вспомнят? Что-то, о чем не знает Славка. И надо бы все-таки самому эти гребаные записи с допросов посмотреть еще раз, Славкины показания.

Что-то меня зацепило в рассказе Лысого, но что, я не мог понять. Мигнуло очередным багом прежде, чем раствориться.

Ладно, об этом позже. Сейчас долбаные жедешники и их костыли.

Я поднялся на ноги и вышел из переговорки, направляясь к себе. Работу никто не отменял.

Остаток дня и вечер прошли в работе. Я ковырялся с костылями, мои пыхтели над Энджи, Слава ловила баги, вместе со своими. Фирсов тихо удалился из офиса где-то часам к пяти, ребята, с которыми он работал, были немного удивлены, но напряженными при этом не выглядели. Наверное, это можно было считать хорошим знаком.

Подозрительно тихо вел себя анон, ни одного нового сообщения, как будто выработал на сегодня программу максимум.

Около десяти позвонил Келер, радостно сообщил, что менты вцепились в идею «корпоративного шпионажа» и счастливо ее мусолят. Воронову подозревают, но, скорее, по инерции и по факту просто топчутся на месте. По смерти Мирошкина никаких новых данных нет.