Гарвардский баг

— Слав…

— Давай с утра, Игорь, ладно? — вздохнула она тяжело, забираясь в постель. — Я просто вставала, чтобы попить воды. И мне до этого сон плохой приснился, вот и испугалась, — она показательно расправляла одеяло, но опять не смотрела в глаза. — Наверное, просто не проснулась до конца, вот и отреагировала так. Извини.

Снова врет. Не было в том, в первом брошенном на меня на кухне взгляде, остатков сна, ее движения не были заторможенными или неуверенными, она не была похожа на только что проснувшегося человека.

— Если бы ты проткнула мне щеку, тоже бы извинилась? — не удержался я, понимая, что начинаю раздражаться из-за того, что Лава не хочет говорить, из-за того, что врет. И получается у нее это откровенно хреново.

Славка снова дернулась, а я напрягся и подобрался на одних инстинктах, следя за ней, стараясь уловить хоть что-то, хоть какую-то эмоцию, кроме ненатуральной маски спокойствия.

Пальцы Вороновой сжались на долбаном одеяле до побелевших костяшек, какое-то сдавленное шипение сорвалось с губ. Она вскинула голову, наконец-то встречаясь со мной взглядом, горевшим ответной злостью и чем-то еще. Непонятной эмоцией, слишком похожей на ту, что я уже видел, когда Лава обнаружила сраного кролика на капоте собственного кара.

— Мне сейчас сделать что? — процедила Славка, сталь в голосе почти такая же ледяная, как и ее пальцы в моей руке мгновением назад. — Уйти спать на диван? — спустила ноги с кровати, потянулась за подушкой.

Захотелось ее встряхнуть, надавать по заднице, как непослушному ребенку.

Я оказался рядом быстрее, чем Воронова успела повернуться, силой почти вернул ее на место, сжал плечи, склоняясь к самому лицу.

— Ты врешь мне, Слава, — надавил, нажал, следя за выражением лица. — По совершенно непонятной причине. Ты напугана почти до истерики, ты с кем-то говорила на кухне. Не с Энджи, с Энджи ты так не разговариваешь. И напугал тебя не я.

Славка закрыла глаза, дернулась, пробуя вырваться, прикусила нижнюю губу так сильно, что она побелела.

— Пожалуйста, Игорь, — чуть ли не всхлипнула. — Давай поговорим обо всем утром.

— Чтобы ты успела до утра придумать какую-то новую отговорку? — усмехнулся я. — Очередные костыли, чуть лучше, чем сейчас?

— Гор…

— Мать твою, Славка, — я выпустил ее плечи, сел рядом, запуская пальцы в волосы, — ты облегчаешь ему задачу, понимаешь? Делаешь все, чтобы ему было легче до тебя добраться.

— Ты решишь, что у меня поехала крыша, Гор, — шуршание за спиной, а через миг тонкие руки скользят по плечам, обнимая. Славка прижалась, уткнулась лбом между лопаток. — Честно говоря, я сама считаю, что у меня поехала крыша и что, кажется, мне пора связаться с последним моим психологом, — короткий, совершенно невеселый смешок.

Я вздохнул, разворачиваясь к ней, сгребая, укладывая и укладываясь сам. Пальцы все еще ледяные и мурашки на коже размером с горох.

— Утром? — спросил, выключая свет.

— Утром, — тихо ответила Славка, выдыхая. Колючий выдох, слишком нервный.

— Всю правду?

— Всю правду, обещаю, — снова так тихо, что я едва услышал. — Прости за нож, — добавила спустя какое-то время, прижимая такие же ледяные, как и руки, стопы к моим лодыжкам, заставляя дернуться. — Я… я не знаю, что бы делала, если бы тебя проткнула… Я…

— Все, тш-ш-ш, — я ближе притянул Воронову к себе. — Не проткнула бы, Славка. Не думай об этом, я просто разозлился из-за вранья. Ты совершенно не умеешь врать. Удивляюсь, как умудряешься лапшу на уши госам и китайцам вешать и почему они тебе верят, — усмехнулся, стараясь ее расслабить.

— Они — не ты, — выдохнула она спокойнее. — А еще мой активный словарь булшитинга гораздо богаче, чем ты думаешь.

— Учту, — кивнул я, целуя Славку в макушку и закрывая глаза.

С утра так с утра. Но она расскажет мне о том, что случилось, а Энджи поделится тем, что сохранилось в ее памяти — командами и звонками.

Проснулся я раньше Славки, осторожно выбрался из кровати, чтобы ее не разбудить, заткнул Энджи по той же причине и после душа ушел на кухню — готовить нам завтрак и копаться в мозгах ИИ. Утро не радовало, как, в общем-то, и все, что случилось накануне.

На улице осенний нудный дождь, внутри какое-то непонятное скребущее беспокойство, скорее интуитивное, чем осознанное, а своей интуиции я привык доверять.

Энджи послушно мигнула стилизованной Э, сменяя цвета и выходя из спящего режима, так же послушно включила плиту и кофеварку, вывела на экран статистику за последние сутки и рецепт сырников, давая понять, что это единственное, что можно приготовить из продуктов, доживающих свои последние дни в холодильнике.

Я вытащил все необходимое, переключил управление с трекера на планшет и ушел в данные. Смешивал, взбалтывал и косился на результаты быстрого анализа, стараясь не проморгать момент, когда Лава проснется. В движении всегда думалось проще.

К моему удивлению, никаких звонков, выходов во внешнюю сеть, даже попыток подключения не было. Вообще ничего не было. Помощница не зафиксировала никаких команд: ни голосовых, ни отданных с трекера, не считая моей.

Я налил в сковороду масло и полез в управление и настройки дома, чтобы посмотреть, что вообще происходило в квартире в промежуток с двух до четырех, но и здесь не нашел ничего. Вообще ничего, что, в общем-то, насторожило только сильнее.

Энджи с какого-то хрена не зафиксировала открытое окно, опущенные шторы, воду, включенный Славкой спот. Девственно-чистый лист, мать его.

Я вернулся к сырникам, вводя в ИИ очередную команду на анализ, полез в почту.

Славка сама все удалила? Зачем?

Или в Энджи очередной сбой? Или кто-то влез со стороны? И если со стороны, то как?

Первое, что я сделал во время спайки и сейчас, прошерстил настройки безопасности… И все там было в порядке. Тогда какого хрена…

ИИ завершила пятый по счету, не давший ничего нового анализ, когда я снял со сковороды последний сырник, и снова ничего не выдала. Ни ошибок, ни санкционированных входов.

Я уже собирался залезть дальше в корень, но со стороны спальни раздалось какое-то шуршание. Славка явно проснулась, а значит, через несколько минут окажется на кухне.

Может, все-таки она сама все стерла…

Я свернул окна, отставил планшет и засунул измазанную маслом сковороду в посудомойку. Видел я вчера, как недовольно Воронова поджимала губы, как хмурилась, когда я мыл посуду, слышал, как фыркала, когда оставил приборы на раковине. У нее, видимо, где-то тут пунктик: на посуде и мойке. Славка вообще в плане порядка и организации пространства довольно придирчива. Меня подобные вещи всегда волновали мало: не отваливается, пыль по полу комками не летает и хрен с ним. Мне главное, чтобы приткнуться было где с компом, остальное по боку.

Но Лава вообще за порядок и контроль. По мелочам видно: в машине всегда так, чтобы за дорогой следить, почта в ящике по клиентам и проектам рассортирована, косметика в ванной по ящикам и полкам, а не как обычно — в беспорядке по всем поверхностям, никаких чашек по квартире, минимум мелочей.

— Доброе утро, — улыбнулась она, входя на кухню. — Ты приготовил завтрак? — такое удивленно-недоверчивое, и глаза огромные.

А я завис на ней в который раз. Сонная и немного растрепанная, в длинной футболке и тапках, взгляд все еще слегка затуманенный. Тонкая, маленькая, теплая.

— Приготовил, — улыбнулся, потому что не смог сдержаться. Поставил тарелку на стол и к себе ее притянул, намереваясь поцеловать. Никогда не надоест ее целовать, никогда не надоест ее в лапах загребущих держать, к себе прижимать, ощущая изгибы и запах сумасшедше-летний. — Доброе утро, Лава. Давай сначала поедим, а потом в душ. А то остынет все.

— Я зубы не чистила, — уперлась она ладонями мне в грудь, не очень настойчиво, но все-таки.

— Плевать, — пожал плечами, все-таки накрывая губы своими. Очень круто оказывается вот так ловить ее, очень круто ощущать, как гаснет сопротивление, вообще с ней все очень круто. И как-то по-другому, по-новому. Раньше, по крайней мере, не замечал за собой таких порывов, да я и завтрак-то раньше, кажется, никому не готовил, не реагировал так остро на слова, движения, взгляды, не ждал с таким животным предвкушением чужого пробуждения. Не было раньше кайфа в том, чтобы смотреть и наблюдать. Как она пьет кофе, как заправляет волосы за ухо, как трет запястья, как просто молчит, задумавшись, и глаза теплые, зелено-карие тонут в дымке далеких мыслей.