Питомцы апокалипсиса

– Это форс-мажор, – сказала Мана.

– Топишь проблемы в мороженом? – зарычал я.

– Ты – моя проблема! Из-за тебя же все.

Я положил ладонь ей на плечо, заглянул в глаза.

– Да, все могут запутаться. Ничего, я помогу.

Мана развела в стороны руки и потянулась ко мне.

– Правда?

– Конечно, раз я – твоя проблема, то мне и тонуть, – я слегка толкнул ее и кинулся к бидону.

Наклонил голову к студеным рыхлым розовым волнам. В лицо дохнула сладкая прохлада и запах клубники со сливками, запах розовой поры жизни, жарких летних каникул и беззаботных прогулок по лесистому парку с вафельным стаканчиком в одной руке и маленькой ладошкой Лены в другой. Тогда мы еще целые дни напролет катались на аттракционах.

– Наглая рожа, – сзади закричала Мана громко-громко, будто на концерте рок-группы. – Не смей поворачиваться ко мне голой бундой, задницей!

Носок ее туфли вонзился мне в зад. Моя голова нырнула в бидон. Липкая и холодная масса хлопнула по лицу. Замороженные сливки забили горло и носоглотку, запузырились из ноздрей. Ротовая полость онемела.

Я шарахнулся прочь от ледяной ловушки. Мне на лицо бросили полотенце, я стал бешено тереться им, согревать щеки и нос, отплевываться и сморкаться в махровые волокна тающими розовыми комками. Тем, что неприлично показывать на людях. Стылыми соплями со вкусом розовой поры моей жизни. Глядя на меня, Мана хохотала.

Вытершись, я потрогал ушибленный зад. Голый зад, покрытый только белой гусиной кожей. Больничная рубашка держалась на завязке на шее, оставляя тело сзади полностью открытым.

Мана спросила:

– По дороге сюда не поддувало?

– Не смей больше подходить ко мне со спины, – буркнул я, прижимаясь одним голым местом к стене.

– Охотно, – улыбнулась Мана.

– Да-да, рассказывай уже, что произошло в роще взлетников? Почему взбесились бронекрылы? Куда делись унголы после того, как перевязали меня?

– Унголы сбежали, – бронзовые губы Маны дернулись. – Когда я спустилась в овраг и увидела трех чудовищ в зеленом над бездвижным тобой…увидела разбитые в лепешку суставы, белые осколки костей, кровь, красно-белую кашу вместо твоего глаза, я чуть не убила их.

– Ты смогла раскидать унголов?

– Двоих. Третий увернулся от моего кулака и показал мне разорванную пачку с бинтами. Я увидела, что унгол начал перевязку твоей руки, и все поняла. Поняла, что тебе унголы не враги. Я встала на колени и сложила вместе ладони перед грудью, будто взывая к Санта Марии. Настала очередь унгола все понять. Он вернулся к перевязке. Двое других унголов вскочили с земли и держали меня на прицелах ружей все время, пока третий бинтовал тебя и укутывал в свой зеленый плащ. Когда он закончил, все трое рванули дальше по оврагу. Я убедилась, что повязки не протекают, проверила, дышишь ли ты вообще, и полетела за помощью в Центр.

Моя нижняя челюсть отвисла. А Юля упала бы на колени перед опасными незнакомцами ради меня? Или поспешила бы на работу, не глядя перешагнула мокрый фарш на месте моей руки, нечаянно наступив сапожком на красную лужу и брезгливо оттерев его об траву?

Нет, конечно, нет. Юля не брезгливая. И человеческую кровь можно не заметить на красном аксамите. Пошла бы так, замаранной, зато с частицей меня на подошве.

Я переспросил:

– Полетела?

Мана кивнула.

– Бронекрылы успокоились, как только унголы скрылись. Дарсис объяснил, что всех зверей в питомнике натаскали поднимать тревогу и защищать ананси и людей, если почуют унголов.

Я потер ладонями восстановленные плечи, молочно-белые, словно два худых зайца-беляка, греющихся друг об друга в тесной норе под сугробом.

– С такими защитниками никакие унголы не страшны.

– Бронекрылы просто очень большие и напугались. А мы не привыкли, чтобы они себя так вели.

Хмыкнув, я рассказал о ребусе, выцарапанном в палате инкубатория. Мана задумчиво постучала коротко постриженным ногтем по стенке бидона с мороженым.

– Неужели фея – это Динь-Динь?

– Кто же еще, – сказал я. – А N – Нетландия. Но что такое лампочка? Озарение? Идея?

Мана не знала. Я тоже. Но я знал, кто мог знать.

– Зерель.

– Любимая Динь-Динь?

– Его пара в гешвистере. За семь лет они точно выучили ход мыслей друг друга.

– Как ты своей принцессы?

Я промолчал. Динь-Динь и Зерель жили душа в душу, не то, что мы с Юлей. Своей хозяйке курчавый блондин-француз читал любовные стихи, накрывал ужины при свечах, каждый день сдувал пылинки с ее тонких голубых плеч. Их пикникам-рандеву завидовали все девочки с Земли. Когда настал день Х и Динь-Динь увозили на орбиту, из салона отъезжавшей бурой карсы бедный влюбленный кричал, что будет вечно любить свою вечную госпожу. Точнее, то, что Динь-Динь кричал, наши девчонки потом сообща додумали сами: окна карсы были наглухо закрыты, и мы лишь видели вытягивающий длинные гласные широкий рот и пену слюнявых брызг на стекле. Мне лично показалось, что Динь-Динь просил Зерель не забывать кормить их рыбку.

– Зерель в Адастре, – сказал я. – Выясни у Дарсиса, где именно. Но сделай это будто бы из простого девчачьего любопытства.

– Тебя не пустят к ней. А охрану Центра усилили после вылазки унголов. Даже паук-«помет» не спрячется.

– Тогда мы проберемся в город, когда все красные панцири соберутся в одном месте. Вместе с гешвистерами.

– О чем ты? О, нет! Не смей такое предлагать!

– Тебе больно…

– Заткнись! Я не оставлю Дарсиса одного с твоей отмороженной инопланетянкой. Клянусь эво, бабушкой. Ясно?

– …но…

– Не оставлю, не оставлю, не оставлю! Не смей это говорить, иначе я сверну тебе шею!

– … Динь-Динь может быть сейчас намного больней.

Голова Маны поникла.

– Ты все же сказал.

Я оторвался от стены. Отлепил от серых обоев белую, словно мел, восстановленную задницу.

– Прогуляем унылые танцы.

– Прогульщик, – огрызнулась Мана.

– А ты?

– И я, – Мана чуть не ревела.

Я возликовал.

– Есть чем прикрыться?

Мана распахнула шкаф, из-за его двери в меня полетел зеленый плащ с пятнами засохшей крови на подкладке. Моей засохшей крови. На грубом сукне темнела кривая «О».

На моих плечах ткань повисла двумя мешками, тяжелые полы мели пол, потертый воротник болтался как гавайские бусы, а так, в целом, плащ был как раз. Как раз, чтобы холодной ночью закутаться в него с головой.

Мороженое в бидоне наполовину растаяло. Мана смотрела на него как орангутанг на банан. Я решил, что жизнь дороже возмездия, тихо сказал «чао» и поплелся – чав, чав – домой.

На пороге пустой комнаты Юли меня встретила растерянным взглядом рыбка. Рядом с золотистым хвостом в аквариуме плавали фаршированные омары, хот-доги, треугольники пиццы.

Похоже, Юля начала взрослеть. Впервые моя хозяйка покормила рыбку.

Я почавкал в ванную за резиновыми перчатками.

Глава 11

Я ослабил на шее бабочку-удавку и поспешил за Маной, воздушный фатин ее темно-серого платья колыхался перед глазами. Я поспешил, в то же время держась подальше. Завитые кудри валькирии лучились снопом черных-красных векторов, словно аурой демона. Быстрые всполохи цвета разгорающихся углей пару раз уже ошпарили меня. Чайной ложкой гнева. Черпаком боли. Как будто мне своей мало.

Тропинка вела к дальним западным воротам. Салатовые холмы пылали фиолетовыми свечами-векторами страсти. То тут, то там парочки-гешвистеры, что улизнули с танцев, извивались на траве у кустов тягуры или под сенью раскидистых багряников. Таяли в объятиях полураздетые голубые тела. Прижимаясь к ним, румянились и потели белые, или желтоватые, или бронзово-смуглые, или черные как деготь. В дымном сером свете розовые, лиловые языки мелькали, чтобы прополоскаться в чужом рту. Паутины слюны склеили губы, пухлые от нехватки воздуха. Глаза закрыты. А у кого не закрыты, у тех увлажнились и сверкали, как жемчужины росы.

Поймав взгляд таких вот влажных глаз, я автоматически расстегнул пуговицу на воротнике белой сорочки. Мана шлепнула меня по руке.