Страница 6 из 12
Глава 24
Я вернулся в комнату. Альда ещё спала, заняться было нечем, я прилёг рядом с ней и незаметно заснул. Разбудила нас Петронилла – пора было идти на завтрак. На кухне мы получили по большому ломтю тёплого хлеба, ветчину и мисочку с мёдом. Ложку почему-то не дали, и пришлось черпать мёд пальцами, причём я облизывал палец Альды, а она мой. Петронилла возилась у очага и, поглядывая на нас, тихонько посмеивалась. Кроме нас троих, на кухне никого не было. О том, что в доме живут ещё люди, свидетельствовали грязные миски в кадке – их предстояло вымыть и расставить по полкам. На кухне пахло свежим хлебом и тёплым печным дымом, всё сияло чистотой. Стол, на котором мы ели, был тщательно выскоблен, полы тоже недавно помыли. О достатке свидетельствовала кухонная посуда, которая была тщательно вычищена, расставлена по полкам или висела на крюках, вбитых в стены. Всё было устроено прочно и разумно рукой рачительного хозяина.
Поблагодарив Петрониллу, мы вернулись в комнату. Альда занялась починкой своей одежды, которая за время путешествия изрядно обтрепалась. Обувь её просила каши, и девушка, осмотрев башмаки, со вздохом отставила их в сторону, починить их она всё равно бы не смогла. Я решил, что при первом же выходе в город мы посетим лавки сапожника и портного.
Оставив Альду наедине с иголкой и нитками, я отправился на поиски Иакова и нашёл его в конюшне, где он вместе с конюхом занимался уборкой. На вопрос о том, как он устроился, Иаков широко улыбнулся и ответил привычным «А-уы!», что означало полное довольство жизнью. «Ну и хорошо, – подумал я, – одной заботой меньше». Мне не хотелось вводить де Кастра в расходы, поэтому я дал Иакову несколько монет и попросил купить в ближайшей лавочке кувшин вина, сыр, хлеб, ну и что ему приглянется. Парень внимательно выслушал меня, кивнул и убрал монеты в кармашек, спрятанный в поясе.
Я вернулся в дом, Альда отложила шитьё, улыбнулась мне и потёрла утомлённые глаза.
– Представляешь, я совсем разучилась шить! Игла всё время падает и глаза почему-то слезятся!
– Зачем ты чинишь эти обноски? Де Кастр отведёт нас к портному, и мы купим тебе, да, пожалуй, и мне, всё новое.
– Не могу же я идти к портному в платье с прорехой на… В общем с прорехой! – хмыкнула девушка. – Кстати, и твоя одежда нуждается в починке. А ну-ка, раздевайся. И убери руки! Не видишь, у меня иголка! Эти мужчины…
Я отдал ей верхнюю одежду и разлёгся на кровати, откинув полог и наблюдая за девушкой.
Некоторое время мы молчали, а потом Альда неожиданно спросила:
– Скажи, Павел, отчего люди болеют?
– Почему ты спросила? – насторожился я, приподнимаясь на локте. – Тебя что-то беспокоит?
– Нет-нет, ничего такого, со мной всё хорошо. Просто… Ну, понимаешь, когда работаешь руками, голова свободна, ну и думаешь о всяком. Наш аббат говорил, что болезни – это кара Божья. А по правде как?
– Ну, наверное, можно думать и так, – осторожно ответил я, – но тогда получается, что ремесло лекаря лишено смысла, ведь человек не может выступать против воли Божьей. Если Господь наслал на человека болезнь как наказание, то он не выздоровеет, пока не искупит вину, или не умрёт, если вина тяжела. А мы помогаем страждущим и нередко довольно успешно. Да и потом, сами священники не отвергают нашей помощи. Что же получается? Либо болезни никак не связаны с волей Божьей, либо исцеление можно считать Его промыслом. Тогда кто наслал болезнь? Дьявол? А вообще-то, Альда, я прошу тебя: никогда и ни с кем на эту тему не говори. Со мной можно, но только тогда, когда нас никто не может подслушать, потому что на тебя могут донести и обвинить в ереси, а что бывает с еретиками, ты видела.
Альда кивнула:
– Я не такая уж дурочка, и знаю, с кем и о чём можно говорить!
– Я не хотел тебя обидеть, просто я очень боюсь за тебя, – вздохнул я. – Я никогда в жизни ни за кого так не боялся. Я всё время думаю, а вдруг с тобой что-то случится? Вдруг ты упадёшь с лестницы и сломаешь ногу, вдруг ты ошпаришься кипятком или проткнёшь палец вот этой своей иглой?
– Теперь ты понимаешь, что я чувствовала, когда ты ушёл в Каркассон?
– Теперь чувствую, а тогда ещё нет, тогда я не понимал, как это – быть половиной единого целого.
– Я знаю, что ты ещё много раз будешь уходить от меня, а я буду оставаться и сходить с ума от горя и страха. Я не обвиняю тебя. Мир создан для мужчин, а ты мужчина. Я потеряла бы уважение к тебе, если бы ты стал уклоняться от опасностей даже ради меня. Но всё-таки помни, что если что-то случится с тобой, умру и я. Я – твоя половина.
– Не думай о тревожном, всё будет хорошо. Я обещаю тебе.
– Я чувствую, что ты не всё говоришь мне, – сказала Альда. – Нет-нет, не сейчас. Скажешь, когда будет нужно. Я принимаю всё твоё.
– Ты спросила меня о причинах болезней? Ответ аббата вашего монастыря ты уже слышала. А вот Гиппократ считал иначе.
– Он не верил в Господа?
– Он жил во времена, когда Иисус ещё не сошёл в мир, а истинное знание не было открыто людям. У эллинов были свои боги, сейчас их называют языческими. Гиппократ ничего не писал про поклонение греческим богам, но одному богу он всё-таки поклонялся и приносил жертвы, его звали Асклепий.
– Расскажи про него, – попросила Альда.
– Хорошо. Но я знаю очень мало. Считается, что искусству целительства Асклепия обучил мудрый кентавр Хирон, получеловек, полуконь. Однажды Асклепия призвал на остров Крит царь Минос, у которого только что умер сын. Асклепий не мог воскресить мёртвого и, чтобы избежать гнева грозного царя, поспешно покинул дворец и присел отдохнуть перед обратной дорогой. Вдруг на своём посохе Асклепий заметил ядовитую змею, убил её и бросил наземь. Но вскоре он с изумлением увидел, что к мёртвой змее подползла другая с некоей травой в пасти и этой травой воскресила убитую. Асклепий запомнил эту траву и с её помощью вернул царского сына из-за Ахерона. Царь был счастлив и осыпал целителя золотом, но боги разгневались, и за дерзкое нарушение установленных законов мироздания Зевс испепелил Асклепия молнией.
С тех пор Асклепия изображают с посохом, обвитым одной или двумя змеями. У него было много детей, в том числе Панацея, Гигиея, Махаон и Подалирий, все они унаследовали ремесло отца и стали искусными целителями. От Подалирия вёл свой род Гиппократ. Гиппократ считал, что у болезней есть две группы причин – внешние и внутренние.
– Как это? – спросила Альда. Девушка была на редкость любознательной, и если ей предоставлялась возможность узнать что-то новое, она мгновенно забывала про свои горести и невзгоды.
– Ну вот, например, если люди живут в местности, где постоянно дуют сырые ветра, они чаще простужаются. Это и есть причина внешняя. Многие болезни зависят от условий жизни и даже от ремёсел. У горшечников и рыбаков, к примеру, чаще, чем у представителей других ремёсел, болят суставы, потому что первые постоянно имеют дело с сырой глиной, а вторые – с холодной водой.
– А внутренние причины?
– С ними сложнее. Некоторые недуги как бы переходят от родителей к детям. Почему так бывает, мы не знаем. Многие болезни зависят от того, что мы едим и пьём. Ведь если Гиппократ исцелял болезни с помощью правильного питания, иначе говоря, диеты, то неправильное питание также может вызвать болезнь. Вспомни своего отца, графа де Фуа. Почему подагру называют «королевской болезнью»? Потому что ей страдают только благородные господа? Отчасти так. А почему подагрой не болеют вилланы? Да потому что они не едят столько жирного жареного мяса в остром соусе, сколько сеньоры, и вино они не пьют, потому что у них нет денег на всё это.
– Поэтому ты запретил моему отцу мясо и вино?
– Да. Гиппократ учил, что целитель только лечит, а исцеляет природа. Я могу помочь графу справиться с болезнью, но именно что только помочь. Я не могу дать ему новые суставы. Если граф будет вести прежнюю жизнь, скоро он станет калекой.
– Наверное, так и будет, – вздохнула Альда. – Отец всегда делает только то, что ему хочется.