Страница 53 из 82
— А что насчет проводов?
— Неважно, насколько человек силен, всегда есть что-то, что его сдерживает
Отстраненный взгляд застилает его глаза — боль, или воспоминания, присыпанные болью.
Я хочу спросить больше, узнать, что может сдерживать такого человека, как он, но у меня нет возможности, пока он не бросил рубашку в мою сторону.
— Значит ли это, что я могу идти спать?— поддразниваю я.
— Нет, блядь. Я присоединюсь к тебе через минуту.
— Думала, что для этого я должна быть голой.
— Да, но я не хочу, чтобы ты замерзла, так что можешь надеть ее.
Я улыбаюсь, надевая рубашку, которая проглатывает меня и доходит до середины бедер. Мне приходится закатывать рукава, чтобы открыть руки.
Когда я снова поднимаю взгляд, глаза Нокса темнеют и пристально смотрят на меня. Его пальцы по-прежнему нависают над клавиатурой, не набирая текст, а челюсть крепко сжата.
Я приподнимаюсь на случай, если я сделала что-то не так, и это заставляет еще больше спермы покрыть бедра, потому что он совершенно не дал мне подмыться.
— Ч-что?
— С этого момента ты будешь либо голой, либо в моей рубашке. Никаких промежуточных вариантов.
В его тоне ощущается грубая собственническая властность, качество, не подлежащее обсуждению, от которого у меня перехватывает дыхание.
— Я не могу просто носить твою рубашку весь день.
— Нет, но ты можешь быть голой.
— В помещении.
— Пока.
— Пока?
— Я найду место на открытом воздухе, где ты сможешь быть голой для меня и только для меня.
— Извращенец.
Он встает, и, хотя это не слишком резко, мое сердце подпрыгивает к горлу, и я не могу не потереться бедрами друг о друга.
Так редко можно увидеть его в полуобнаженном виде. Его татуировки не для показухи, как у многих. Даже лидеры Братвы считают за честь продемонстрировать свои татуировки и объяснить, что каждая из них означает, особенно если она связана с братством.
С Ноксом дело обстоит иначе.
Кажется, что они существуют только для него.
Он нависает надо мной, выглядя больше, чем жизнь, но это длится недолго, когда его тело медленно опускается к моему.
Мои ладони ложатся на его плечи, и я резко вдыхаю, чувствуя, как он хорош без рубашки, только для меня.
Показывая свои татуировки только мне.
Я никогда не думала, что такая банальная вещь может вызвать во мне такой неземной восторг.
— Разве ты не должен работать? — спросила я низким голосом, поглаживая пальцами его кожу, как наркоман, пробующий наркотик, прежде чем вдохнуть его.
— Нет, когда ты отвлекаешь, черт возьми. — он протягивает руку между моих ног, и глубокий стон вырывается из его губ, когда его пальцы покрываются нашим возбуждением. — Блядь, красавица. Ммм. Это может стать моей новой любимой вещью.
Прежде чем я успеваю спросить, что, он собирает свою сперму двумя пальцами и вводит в меня. Из меня вырывается стон, хотя он не должен был.
Я не должна чувствовать себя настолько возбужденной от того, что он размазывает свое семя внутри меня, но это возбуждает, и гортанные звуки, вырывающиеся из меня, чужды моим ушам.
Он делает это неторопливо, целенаправленно проникая в меня пальцами.
— Ты выглядишь чертовски красиво с моей спермой в этой узкой киске.
— Пожалуйста...
— Ты хочешь еще?
Мой кивок едва уловим, но он ловит его и вот-вот перевернет меня на живот. Так он делает, когда трахает меня, всегда сзади.
Я привыкла к этому за все это время, но сейчас я не хочу. Я не хочу расстояния.
Я хочу, чтобы он показал мне остальную часть себя, как он сделал это со своими татуировками.
Я хочу его. И точка.
Поэтому я впиваюсь своими короткими ногтями в его кожу, держась за надежду, которую не должна иметь.
Я надеюсь и бурлю желаниями, которым нет места в наших отношениях.
Его рука находит мое бедро, что является его сигналом перевернуть меня на живот. Мои ногти впиваются в его кожу, и я медленно качаю головой.
Толчки его пальцев замедляются до мучительной боли. Но черты его лица темнеют, глаза становятся цвета расплавленного ореха — самого странного, который я когда-либо видела.
Он держит меня за бедро так же крепко, как и его лицо, призывая меня отпустить его, но я не делаю этого.
Я не могу.
Не хочу.
— Отпусти.
Это слово. Одно слово, но оно звучит непререкаемо и жестко.
Когда я не отпускаю, он без усилий убирает мои пальцы со своего плеча, а затем легко переворачивает меня. Моя грудь прижимается к дивану, а тело нагревается так быстро, что кажется, будто меня подожгли, облив бензином.
Странная энергия проносится сквозь меня, требуя, чтобы я брыкалась и боролась, чтобы я била и царапалась.
Что-нибудь. Что угодно. Лишь бы я не находилась в этом положении, под ним, где он не хочет на меня смотреть.
Наверное, я пошевелилась, потому что, когда он оказывается позади, он кажется жестким, почти твердым, словно видит мое внутреннее смятение.
— Что, блядь, с тобой не так?
Его тон резкий, такой тон он использует только когда злится.
А сейчас он не должен злиться.
Как и я не должна испытывать эти странные чувства.
— Мне это не нравится, — шепчу я, зарываясь лицом в подушку.
— Что тебе не нравится?
— Это.
В моем голосе звучит сокрушение, и хочется, чтобы это было из-за того, что Кирилл и Адриан нашли меня. Я бы хотела, чтобы это было как-то связано с ними или с моей двойной жизнью, но это не так.
Потому что с тех пор, как я вошла в квартиру Нокса, я не думала ни об этом, ни о них.
Я думала только о нем.
О мужчине, который сейчас отталкивается от меня. Отсутствие его веса и прикосновений заставляет меня ощущать пустоту, даже опустошенность.
Медленно, слишком медленно, я поворачиваю голову в сторону и мельком вижу его, стоящего там как бог. Его руки скрещены на мускулистой груди, и он сужает глаза, глядя на меня.
— В чем проблема?
Его вопрос спокоен, но не его тон. В нем столько напряжения, столько удара за его словами, что у меня сжимается горло.
— Я просто...
— Что? Ты просто что?
— Я хочу заниматься сексом, глядя на тебя.
— А я хочу видеть твои глаза, твои настоящие глаза, но ни один из нас не получает того, чего хочет.
— Почему ты так одержим желанием увидеть мои настоящие глаза?
— Потому что за ними я бы увидел настоящую тебя. Не ту Анастасию из той ночи или ту Джейн, которой ты стала. Только тебя.
Мои губы раздвигаются, и вспышка эмоций атакует живот, нуждаясь в освобождении.
Поэтому я встаю, намереваясь подойти к нему, поцеловать его, сказать, что, если он хочет увидеть мои глаза, он может.
Он единственный, кто может.
Потому что в отличие от всех остальных, кто меня знает, он не увидит во мне Анастасию Соколову, единственную дочь Сергея Соколова, Пахана Нью-Йоркской Братвы.