Мёртвая жизнь

– Нам нужно подсчитать ресурсы, – сказал Грац. – Согласно инструкции – теперь командую кораблем я. Учитывая, что ситуация выходит за рамки, предусмотренные инструкцией, предлагаю обсудить кандидатуру капитана: если большинство сочтет меня негодным командующим, возражать против другой кандидатуры я не стану.

– Да бросьте, Станислав, – сказал Клюгштайн. – Вы у нас самый опытный, космический волк, можно сказать. Я не возражаю.

– Я тоже, – сказал Захар.

Вопрос власти в сложившейся ситуации казался глупым и бессмысленным. Теперь все потеряло значение.

– Люциан, а вы? – спросил Клюгштайн.

– Делайте что хотите, – отмахнулся Лившиц. Он больше не хныкал, но с эргокресла не поднялся.

– Гертруда?

Планетолог согласно кивнула, послав в вирт-эфир подтверждение кандидатуры Граца, но произнесла другое, не сводя глаз с обзорного экрана:

– Там что-то есть. Ничего не видно, слишком темно. Но там определенно что-то есть.

Захар заглянул в черную бездну на экране. Там ничего не было. «Квадрат» Малевича, геометрия безысходности. Даже звезды не видны в этом ракурсе. Началось? Смерти ждать не придется – раньше они все сойдут с ума. Человек настолько мал и ничтожен перед безграничностью космоса, перед его всепожирающей тьмой, что долго их сознание не выдержит. Когда привычные ориентиры внутри корабля примелькаются настолько, что перестанут отделяться от великого ничто за иллюминаторами, им всем придет конец. Независимо от того, какие ресурсы удастся сэкономить Грацу к тому времени. В этих краях Робинзону не дождаться Пятницы. Но у Герти началось как-то уж слишком рано.

– Там ничего нет, Герти, – сказал Фриц. Улыбка ни на минуту не сходила с его лица, он желал облагодетельствовать всех.

– Экран черный, Гертруда, – подтвердил Грац. – И на радаре ничего нет.

Захар тоже успел просмотреть в виртуальности данные радара. Грац говорил правду.

Планетолог повернулась, внимательно посмотрела в глаза каждому и усмехнулась:

– Думаете, я с катушек слетела? Глюки у меня, думаете?

– Бросьте, Гертруда. Такое с каждым может случиться.

Захар продолжал вглядываться в беспросветную тьму экрана. Он решительно ничего не видел. Совершенно. Очень хотелось обнаружить там светящийся диск планеты или точку с росчерком плазменных двигателей другого корабля. Ведь это спасение, это – жизнь. Пусть и не вечная, как говорит Клюгштайн. Но экран был черен, как уголь ночью.

– Там есть что-то, – повторила Герти. – Сейчас не видно, мы повернулись. Я не уверена, но оно слабо отражало свет.

– Какой свет, Гертруда? – спросил Грац.

Планетолог пожала плечами:

– Звезд?

Долго они еще будут гадать? Будто не было способа разрешить спор.

– Давайте включим «лягушачий глаз»[5], – предложил Захар.

– А действительно, – оживился Фриц.

Захар почувствовал, что «Зодиак» ждет разрешения активировать прибор. Корабль внимательно следил за ходом разговора. Не упускал нейроэлектронный мозг корабля и ни одной дозволенной для него мысли членов экипажа. В вирт-эфире пронеслось разрешение, данное Грацем, – корабль признал его своим капитаном, получив одобрение команды.

На черном экране появилось несколько тусклых точек – всевидящее око «Зодиака» начало ловить фотоны. Вот зажглось еще несколько светлячков. И еще.

Там были звезды. Или что-то, что свет этих звезд отражало. Учитывая, что все видимые далекие светила неведомых планет, которые можно было пересчитать по пальцам одной руки, располагались на противоположной стороне «небосклона», более вероятным становился второй вариант.

Команда, затаив дыхание, следила за проявляющейся картинкой. Даже Лившиц оторвался, наконец, от спасительного кресла и тоже смотрел на экран.

Прошло добрых полчаса, когда стало ясно, что источником частиц света, отпечатывающихся на фотофорах «Зодиака», были не звезды. Точнее, не все точки были звездами.

За это время никто не произнес ни слова.

На экране, переставшем пугать аспидной чернью, отчетливо прорисовывались контуры странного объекта, формой напоминающего немного приплюснутый с одного полюса шар, окаймленный на противоположной стороне шаровидными же наростами.

Картинка, каждую секунду становившаяся четче, напоминала детскую головоломку, где в мешанине разноцветных точек нужно узнать собачку или ракету. Только получившееся изображение ни на что известное похоже не было.

Зодиак запросил разрешение на определение дистанции до объекта и, получив одобрение нового капитана, выстрелил в чудище из лазерного дальномера. Нижнюю часть экрана разрезала яркая полоса – фотофоры поймали блик лазера.

Людям показалось, что время ползет, словно сонная улитка, а ответа «Зодиака» все нет. Какого же эта махина размера? Наконец в поле зрения появилась цифра – «Зодиак» завершил измерение. Однако: четверть расстояния до Луны. И с такой дистанции объект отлично виден, во всех деталях. Планетоид? Беглая планета? Только какой системы? – никаких звезд по соседству не наблюдалось.

– Мы что же, нашли планету? – нарушил тишину Клюгштайн и шумно потянул носом воздух.

– Прекратите немедленно обстреливать это лазером! И закройте наконец иллюминаторы – ему может не нравиться наш свет, – прошипел Лившиц.

Его голос был тихим, но властным. Люциан почувствовал себя на коне, ему явно расхотелось умирать. И вообще, судя по всему, он больше не думал о смысле жизни – смысл висел в пространстве прямо перед ними.

Все замерли, все пребывали в замешательстве. Один только Лившиц, похоже, не ведал сомнений. Грац отдал приказ закрыть иллюминаторы. Захар понял: никому, кроме внеземельца, не пришло в голову, что обнаруженный Гертрудой объект может иметь искусственное происхождение. Но ведь это так очевидно – правильные формы, явно технологические наросты в нижней части.

Он, оказывается, уже определился, где у объекта верх и низ. Подсознание не обманешь.

– Вы что, Люциан? – биолог все понял, фраза вылетела по инерции.

Лившиц на секунду задержал взгляд на Фрице. Улыбка у того сползла, исчерченное морщинами лицо биолога выражало задумчивость и смятение.

– Да, Фриц. Да, – произнес Лившиц.

Не нравилось Захару, что внеземелец так легко вжился в отведенную ему роль. Не нравилось. Не любил он, когда люди считали позволительным понукать другими, когда свое мнение считали единственно правильным, свое знание – истинным. Сотрудники Института внеземной жизни были такими все. За почти сотню лет, что существовал институт, организация превратилась из сугубо научного учреждения во властный, контролирующий любые космические изыскания орган. Шагу без них ступить было нельзя.

Это они, великие теоретики несуществующей науки, разрабатывали инструкции и жестко карали тех, кто пытался уклониться от исполнения предписаний. Внеземельцам была дана власть, на них делали ставки. Особенно теперь, когда внеземная жизнь все-таки была найдена.

– И что вы предлагаете делать? – спросил Грац. Всем своим видом Станислав выражал глубокий скепсис относительно здравомыслия внеземельца.

Опасения доктора не замедлили оправдаться.

– Нам необходимо остановить исследования в данном секторе, – четко выговаривая слова, словно робот, произнес Лившиц.

На секунду в рубке повисла тишина. Потом Клюгштайн учтиво закашлялся, а Гертруда прыснула, закрыв лицо ладонями. Захару, однако, смешно не было. Ему вдруг сделалось грустно – они попали в переплет, и, по всей видимости, им не спастись, а этот контролер-догматик… Нет, но только подумайте, всего каких-то полчаса назад этот боец за праведное соблюдение инструкций незабвенного Института внеземной жизни рыдал, словно ребенок, у которого отобрали леденец. А теперь – орел! Теперь у него есть место, куда те самые инструкции приложить можно.

– Вы в своем уме, Люциан? – поинтересовался Грац. – Какие исследования? Или у вас есть инструкции на все случаи жизни?

– Ты лучше расскажи, в каком конкретно секторе нам теперь запрещено проводить исследования, – рассмеялась планетолог.

5

Глаз лягушки может улавливать отдельные фотоны, поэтому интенсивность света для нее не имеет значения.