Белый Волк

Утром они вместе отвезли гостью к Каширскому шоссе, потом Самасад повернул к чиновнику на работу. Тот сидел, молчал и вел себя, словно все так и должно быть: личный водитель, согласованный маршрут.

— Что, зуб болит? — не выдержал Кирилл.

— А? — встрепенулся Костя и тут же сообразил: — Нет, ничего. Просто Таня сегодня была… Очень уж прощалась трудно. Вроде, раньше все было легче. Может, ждала чего-то, а я не сообразил?

— Все они одного хотят. Да только надо ли нам такое?

— Ты о чем?

— О том, — уклончиво ответил Самасад. — Я тут познакомился с одной… Хочет ответного чувства, без этого даже обижается.

— Я ее понимаю… — кивнул Белокотов. — Когда от радости, доставленной любимой, получаешь большее наслаждение, чем от удовольствий для себя, это и есть то, ради чего стоит постараться. А просто надыбать симпатяшку… Ну, это как обложку из «Плейбоя» на стене приклеить. Может, и красиво — да толку что от этой красоты? Урок прикладной физиологии?

На этот раз Кирилл предпочел промолчать. Так уж сложилось, что в своей не самой длинной биографии он успел провести больше удачных полевых выходов, нежели сладких поцелуев. И делиться опытом ему было рановато.

Ордынка оказалась перекрыта еще на подъезде. Там стояли несколько автобусов ОМОНа, охапка железных перил разграждения, кучковались в нескольких местах одетые в каски и «бронники» полицейские. Чертыхнувшись, Кирилл припарковался почти сразу за автобусом, рассчитывая через несколько минут уехать прочь, вышел, огляделся.

— А вы куда? — тут же повернул к ним один из полицейских.

Белокотов полез в портфель и показал пропуск, Самасад спросил:

— В честь чего митинг?

— Опять, наверное, Гринпис буянит, — ответил Костя. — Им как серпом по одному месту, что мы с французами все тендеры на новые реакторы перехватываем. У японцев-то в марте именно американские кастрюльки после землетрясения подорвались. Вот США с их кривыми блоками теперь во всем мире лесом и посылают. И с реакторами, и с ТВЭЛами. Все контракты наши.

— Они там у ограды себя пристегнули и плакатами машут, — вроде как подтвердил полицейский. — Кирпичи поначалу прохожим раздавали, вроде как из золота. Потом кричали, что радиоактивные, но никто не вернул. Сейчас просто песни поют. Про Карелию.

Кирилл глянул вперед. «Зеленые» столпились густой кучей возле самых ворот, размахивали плакатами с желтыми черепушками и тощими оранжевыми скрещенными косточками, что-то кричали про торговцев смертью. Наверное, в песне закончились куплеты. Со стороны Гринписа пахло пивом, хорошими сигаретами и хлоркой. Наверное, они обеззараживались ею от радиации. А может — это Росатом так обеззараживался от них.

— Костя, а давай ты сегодня не пойдешь? — предложил он подопечному.

— Ты чего, у меня же работа, — изумился Белокотов. — Они тут каждую неделю околачиваются. Их слушать — так вообще никогда ничего не построишь. Портфель только нужно держать крепче, чтобы не выдернули, да протискиваться.

— Ну, ты тогда его хоть на уровне живота держи… — Кирилл пропустил чиновника вперед, сам стал двигаться следом, внимательно глядя по сторонам.

Горлопаны с плакатами были все примерно одного возраста, с безмятежным выражением лица и пахли, как молочные поросята… Выпившие пива и закусившие его «Кэмелом». По виду — старшеклассники, нашедшие прикольный повод прогулять школу. Или у них сейчас каникулы? Во всяком случае, юнцам было весело, они попали в безопасное приключение и ни о чем более не задумывались. И потому на общем фоне Кирилл легко вычленил паренька чуть старше общего возраста, который улыбался не беззаботно, а натянуто, и несмотря на жару был одет в просторную джинсовую ветровку. Пах он слабым перегаром, каковой остается от выпитого накануне вечером стакана, и курил явно что-то более крепкое и дешевое, нежели детишки. Смотрел он тоже странно — не на чиновника, который прорывался сквозь толпу, а в сторону и вверх. А чего ты тогда тут делаешь, если тебе не интересен сотрудник Росатома, пришедший на работу?

Самасад тоже отвернулся от странного типа, отрывая руки детей от одежды Белокотова и подталкивая подопечного вперед. Свой портфель Костя оборонял сам. Краем уха в общем топоте Кирилл различил шаги спокойные и уверенные: человек обогнул общую кучку «протестантов» и подбирался слева сзади.

— Зачем ты нас убиваешь?! — весело кричали Белокотову дети. — Мы хотим жить! Отдай нашу жизнь!

Шаги слышались совсем быстро, запах перегара и курева нарастал, как снежный ком. И когда к этому запаху вдруг примешался едкий запах пота — Кирилл резко вскинул локоть и со всей силы ударил им назад. Потом, поворачиваясь, еще раз — уже падающего парня, наклонился, за ворот поддернул его к себе и добавил еще несколько прямых, стараясь бить полу-оглушенную жертву так, чтобы голова, отлетая, врезалась в асфальт.

Детишки, завизжав, кинулись в стороны. Омоновцы, наоборот, к нему. Кирилл быстро дернул вниз молнию чужой куртки, раздернул полы в стороны и крикнул полицаям:

— Он назвал Путина мудаком! Вы слышали? Он назвал Путина мудаком! — Омоновцы чуть замедлили шаг, осмысливая предупреждение, и Самасад успел охлопать парню карманы, облегченно вздохнул: — Да у него заточка… Это террорист, у него заточка! Зовите старшего!

И он, не дожидаясь стандартного отношения, вскинул руки и заложил их за голову.

Полицейские жест лояльности оценили, укладывать мордой вниз не стали, только ощупали по бокам. Проверили и мычащего паренька.

— Отпечатки осторожно! — торопливо предупредил Кирилл. — Отпечатки на заточке! Она вещдоком пойдет, не запорите!

— Ты чего раскомандовался? — подошел старлей, оказавшийся еще шире Самасад в плечах.

— А руки опустить можно?

— В автозак обоих, — решил иначе омоновец.

Жертву, которая только-только начала шевелиться, пришлось тащить под руки, Кирилл зашел сам, оглянулся:

— Теперь опустить можно?

— Валяй, — разрешил старлей.

Кирилл с облегчением повел руками, нащупал портмоне с документами, достал визитку и протянул ее омоновцу:

— Позвоните, пожалуйста, и скажите, что Вепс взял на Батарейке исполнителя.

— Вот мне больше делать нечего… — заржал тот.

— Лейтенант, не усложняй себе жизнь, — предложил Кирилл. — Пробей телефон по базе, потом позвони. Дальше решай сам, как тебе интереснее.

Омоновец хмыкнул, захлопнул дверцу. Самасад выглянул в зарешеченное окно. Без него и Белокотова митинг оказался никому не интересен, и дети уже разошлись. Остались лишь несколько брошенных у ворот плакатов и забытая кем-то на ограде полупустая бутылка лимонада.

Дверца хлопнула, внутрь легко запрыгнули два омоновца и старлей. Офицер склонился над все еще пускающим кровавые пузыри парнем, зачем-то пощупал пульс, раздраженно сплюнул:

— Хрен редьки не слаще. Теперь я, оказывается, за него головой отвечаю! Проще было вообще не звонить. — И он небрежно кинул через плечо: — Эй, ты, шпион! У тебя амнистия наступила, свободен.

Спрятавшись в джип, Кирилл для очистки совести все же перезвонил Белокотову, убедился, что с ним все в порядке, и только после этого поехал отпиваться кофе: единственным крепким напитком, против которого не очень возражала его волчья галлюцинация.

За четыре дня Игорь твердо убедился, что леший-новобранец легко управляется с охраной подопечного в одиночку. Десантник оставил ему телефон Зоримиры, ключи от своей «шестерки» — и укатил в сторону Рязани, обещая вернуться назад к началу учебного года. Но едва только поезд тронулся от перрона — в кармане Самасад завибрировал телефон.

— Молодец, отличная работа. Разумно и эффективно. Был бы ты у меня на службе, получил бы благодарность с занесением и материальное поощрение.

— Вот только не надо думать, Сергей Васильевич, что я ради вашей конторы криворукой что-то делаю, — тут же предупредил Кирилл. — Мне за державу обидно. Посмотрел я в инете, сколь успешно вы свою службу исполняете. Счет на многие десятки идет, блин горелый! Сталина на вас нет, он бы вас научил Родину любить!