Страница 31 из 45
Ни один командир не был способен покончить с царящей неразберихой; зачастую команд просто нельзя было расслышать. Экипажи советских самолетов, кружащих в небе, могли лишь беспомощно наблюдать за творящимся на земле. Бомбардировками или обстрелами с бреющего полета легко можно было уничтожить своих же солдат; 17 тысяч русских, мечущихся на 5-мильном отрезке дороги в разные стороны, представляли собой плачевное зрелище для не верящих своим глазам советских летчиков. Возможно, советская авиация и могла уничтожить часть линий, по которым осуществлялось снабжение финских войск, но даже это уже ничего бы не дало. Финны намеренно рассеяли свои силы на большой территории и тщательно маскировались. Кроме того, отдельные перебои в снабжении они могли с лихвой компенсировать недавно захваченными трофеями.
Три небольших советских разведывательных самолета попытались сбрасывать продовольствие войскам 44-й дивизии, сильно страдающим от голода и холода. Каждый самолет нес по два мешка галет, то есть шесть мешков с продуктами питания на целую дивизию.
Русские офицеры неоднократно просили генерала Виноградова отдать приказ об отступлении; войска были больше не в состоянии сражаться. Но генерал отказывался, заявляя, что для этого ему требуется указание "сверху". В конце концов, под непрекращающимися ударами финнов, 6 января Виноградов по радио уведомил все штабы полков, что отход начнется не ранее 9. 30 вечера сегодняшнего дня. Но приказ этот пришел слишком поздно.
У солдат уже не было ни физических, ни моральных сил что-либо предпринимать. Они в панике бежали либо даже не пытались спасаться, и их уничтожали в укрытиях и блиндажах. Впоследствии стало известно, что советские войска в 30-40-градусный мороз пять дней оставались без пищи.
Большинство военнослужащих 44-й дивизии были убиты или замерзли насмерть, 1300 из них попали в плен. Обнаруженный в лесу русский офицер рассказал финнам, как ему пришлось взять на себя командование, после того как был тяжело ранен его начальник. "Но полк был уже почти уничтожен. Потом меня ранили, но мне помогли сержант и два солдата. В 10 вечера был убит один из них, через час погиб другой, и я остался один". Офицер четыре часа полз по лесу в сторону советской границы.
Лежащим в снегу и полузамерзшим его обнаружил в 9 часов утра финский лыжный патруль. Финны дали пленному горячее питье, и двое солдат несли его на плечах почти две мили, пока не нашлись носилки. В лесной избушке ему оказали первую помощь и на санях отправили в полевой госпиталь, а уже потом в лагерь для военнопленных.
Медицинская сестра, служившая в 44-й дивизии, рассказывала, что ее призвали в армию 7 сентября. Она была замужем и имела двухлетнего ребенка, но, поскольку кормящей матерью она не являлась, ее призвали с еще двумя медсестрами; 30 ноября они вместе с 44-й дивизией пересекли границу. Когда войска получили приказ отступать, медсестры бежали в лес, оставив раненых замерзать в санитарных машинах и на финской ферме, приспособленной под госпиталь. Две другие медсестры получили ранения и, по всей вероятности, замерзли насмерть.
Русский полковник, командовавший одним из полков 44-й дивизии, был взят в плен. Захватившие его финские солдаты так описывали этого человека: лысый, довольно красивый, с умными, печальными глазами и усталым выражением лица. В отличие от большинства пленных он не испытывал страха, сохранял достоинство, говорил медленно и тихо, почти шепотом, и одну за другой курил сигареты. Он чувствовал себя одиноким, ибо большинство его товарищей, офицеров и солдат, погибли.
Во время допроса он спросил у финнов:
"Кому была нужна эта война, это сражение? И для чего? Почему эти молодые ребята должны были умереть? Когда в Гражданскую войну я сражался с Деникиным и Колчаком, на то были причины. Мы хотели отдать землю крестьянам, а заводы — рабочим. И это нам удалось. Мы сражались за правое дело и поэтому победили. Когда мы вошли в Польшу, то хотели освободить от гнета наших братьев. Мы верили и в это и опять победили. Но теперь нас послали в Финляндию, а мы понятия не имеем, ради чего.
Помню, как нам говорили, что мы опять выполняем миссию по освобождению рабочих от капиталистов, но я на своей шкуре убедился, как нас приветствовали те, кого мы пришли освобождать. Что мы можем предложить вам, финнам, из того, чего у вас еще нет? Пусть я и пленный, но даже я имел возможность убедиться, что финский рабочий одет лучше, чем высокопоставленный партийный чиновник в России.
Я знаю, что Сталин и Ворошилов умные и отзывчивые люди, и не могу понять, кто их заставил начать эту идиотскую войну. Зачем нам вообще нужна эта мрачная и холодная Финляндия?
Какими хорошими солдатами были мои ребята! Лучшими в России, мой полк входил в элитную дивизию. Они были лучшими в учебе и лучше других умели обращаться с оружием. Помню, когда мой полк покидал железнодорожный вокзал в Ленинграде, солдаты говорили тем, кто остается: "Вам, ребята, уже нечего будет делать, когда вы там [в Финляндии] окажетесь. Мы проложим вам путь и встретимся в канун Нового года в Оулу".
Полковника спросили о действиях 44-й дивизии. Он стал рассказывать:
"Из Мурманска мы прошли за 11 дней походным порядком почти 200 миль, чем, не в обиду вам будет сказано, вы, финны, могли бы гордиться. Но штабное начальство только и делало, что ругало нас за медлительность. Во время марша мы стали задумываться об этой войне и имели возможность убедиться, что это далеко не парад на Красной площади.
Мы потеряли 10 процентов личного состава, в основном из-за обморожений… Когда мы пересекли границу Финляндии, то уже не могли разводить костров на привалах, так как нас предупредили о возможности обстрела. Такой мороз… такая бескрайняя дикая местность и темнота! Мы старались держаться вместе, чтобы не заблудиться. Кое-где солдаты шли плечом к плечу".
На вопрос, почему они не делали попыток расчистить себе дорогу, полковник ответил:
"Разумеется, мы пытались атаковать и расчистить себе дорогу, но это было все равно что биться головой о стену. Все обстояло иначе, чем во время наших прошлых боев, в Польше например. Трудно было поверить в происходящее… и это вселяло в нас ужас.
Сообщение с нами прервалось, и мы начали голодать.
Но финнов нигде не было видно. Хотите — верьте, хотите — нет, но финнами, которых лично я впервые увидел, были те двое, что взяли меня в плен, после того как мой полк был уничтожен. Мы их не видели, но они были повсюду. Стоило кому-нибудь покинуть лагерь, его ждала неминуемая смерть. Высылая часовых в караул вокруг лагеря, мы знали, что через несколько минут они будут лежать с пулей в голове или с перерезанным горлом. Невидимая смерть грозила нам отовсюду. Это было настоящим безумием. Мои солдаты гибли сотнями, да что там сотнями — тысячами.
Надо бы рассказать лично Сталину о нашем пути в Финляндию и о том, что с нами произошло. Думаю, нашим руководителям не безразлична честь нашей Красной армии, и им не по душе, что весь мир над нами смеется. Если они действительно великие люди, они должны заботиться о России. А Молотова, Жданова и Куусинена, этих провокаторов, надо привезти сюда и похоронить под горами тел погибших.
Я все равно не могу понять, как мои товарищи стали этими огромными кучами трупов. Очень, очень страшная эта война. Мы, советские люди, думали, что нас уважают в других странах за наше миролюбие, мы считали, что весь цивилизованный мир благодарен нам за то, что мы дали свободу рабочим. Теперь нас презирают и ненавидят. Вероятно, это результат политики Молотова".
После этого полковник горько добавил: "Вам лучше похоронить всех этих солдат до прихода весны. Иначе вас ждет эпидемия чумы".
Финны, испытывавшие недостаток в вооружении и начавшие обороняться практически с пустыми руками, теперь стали обладателями несметных богатств.
В Ликохарью у 163-й дивизии были отбиты 5 танков, 35 грузовиков, 10 мотоциклов, 50 лошадей и стрелковое оружие. В Тююнеля финны обнаружили 10 танков, 6 артиллерийских орудий, 42 грузовика, 400 лошадей, десятки пулеметов и автоматов. В Хаюкиля им досталось 40 полевых орудий, 49 противотанковых пушек, 13 зенитных пулеметов, 27 танков, 20 тракторов, 160 грузовых машин и огромное количество боеприпасов и средств связи.