Страница 65 из 74
— Даже если ты заставишь их снять обвинения, — с сожалением покачал я головой. — Кто они тебе? Разве они клан, который ты предал?
— Я не предавал! Я поступил единственно верно! — Горели глаза одержимостью и упрямством.
— А клан посмел выжить, вопреки твоим расчетам? Посмел не победить, но не проиграть. Без тебя. Как сильно ты изводил себя, зная, что мог поступить иначе? Сколько стен расцарапал ногтями в кровь? Ведь будь ты рядом…
— Довольно! Отдай мне клятву! Дай мне все исправить! — Легонько тряслись его плечи от запрятанных в глубине души эмоций.
И жар солнца стал совсем нестерпимым.
— Кто простит тебя, отступник? Кто остался в живых, чтобы прощать?
— Я найду, я соберу их всех. — Требовательно тянул он раскрытую руку. — Я покажу им пепел врагов и отстроенные дворцы.
— Но все, что осталось от клана, это я.
Зеленый огонь вознесся в небо и расцветил подбрюшье облаков.
— Я — единственный, кто может тебя простить, — не отводил я взгляда от отступника.
— Ты не заставишь меня признать поражение.
— Нет. — Согласился я с ним. — Но я скажу тебе, как заслужить мое прощение.
Гулким рокотом разорвало небо, стоном и криком где-то на севере в клочья разорвало Пелену, и страшным ударом врезало по стопам, заставив нас четверых расцветить полусферу вокруг алыми линиями барьеров.
— Это упала гора на дворцы Ганзы. — Шептал я беззвучно грохоте сходящей с ума земли, проходящей волнами с севера на юг. — Я ее уронил. Я нарушил правила.
Вырванные с корнями деревья врезались в щиты, разламываясь о барьеры мелкой щепой, и в черной пыли из земли проносились мимо.
— Я преступник.
В черно-желтом мраке были только взгляды и слова, почти неслышные из-за ураганного ветра.
— У преступника больше нет клятв. Нет имени и чести.
И во взгляде Николая Борецкого я впервые видел потрясение.
— Нет клятвы Первого советника. Нет ничего.
Гудел, кричал воздух отзвуком близкой трагедии: пожарами и морской волной, отброшенной от берега и вновь ворвавшейся обратно.
— Спаси меня.
Осыпались сверху камни, земля и части домов. Горело солнце над головой, не закрытое более «Пеленой» и дождевыми облаками — их разорвало, как грязную тряпку.
— Спаси меня, своего главу. И я прощу тебя. — Шептали беззвучно мои губы.
В воздухе осталась только мелкая взвесь — еще немного, и она исчезнет. Ровного поля больше не было — от оврага шла косая трещина, заполненная мутной водой, а все вокруг покрывал слой нанесенного ударной волной хлама.
Но по-прежнему стояли на месте мы, и по-прежнему горел щит над герцогом де Плесси и опекаемыми им людьми — благородные господа лежали на земле, укрывшись под столами… Стояли свидетели за личными барьерами — всего двое, устояли штандарты Габсбургов и графов Тироля.
— Решай. Они смотрят.
Неловко ссутулившись, Николай Борецкий встал на колено: сначала на одно, потом, помешкав, на оба и склонил голову. Щиты сняты.
Подтверждение проигрыша.
Четверо из его свиты повторили действие — и те, кто стоял рядом с де Плесси, и безымянный секундант.
— Мир смотрит.
Погасло искусственное солнце над нами — ветер быстро снес тепло в сторону, отдарившись ароматами моря и дерева. На севере, горделиво возвышалась гора — снег растаял от удара, и черный пик венчал ее.
— Теперь меня не назовут преступником. — Подошел я ближе к стоящему на коленях. — Ты спас меня, и я прощаю тебя, — мягкое движение ладони по его голове и волосам, от которого Борецкий вздрогнул.
— Но кто простит тебе меня?.. — выдохнул он, сжимая ладони в кулаки.
— В сердце Императора так много прощения. Иногда он дарит его авансом.
— Я смогу вернуться?.. — Замер Борецкий.
— Встань на ноги, витязь, — улыбнулся я в ответ на его недоверчивый взгляд, помогая подняться. — Пойдем. Посмотришь, как я заберу этот мир.
Жестом руки секундант Борецкого снес весь хлам на нашем пути в сторону. Но даже так приходилось выбирать дорогу — вместо ровного поля ныне были холмы и колдобины, да хлам поверх них — словно морской берег после сильного шторма.
Тем не менее, добрались мы все равно быстрее, чем бароны и графы выбрались из-под стола и встали на ноги.
Ошарашенный граф Швабенгау, заметив нас так близко, будто что-то вспомнив, неловко попытался достать что-то из-под пальто. Его руки и тело дрожали, словно от лихорадки, на лице его выступил обильный пот, а в глазах плескался страх.
— Я заберу это, — ласково перехватил я его движения.
В моих руках оказалась шкатулка — побитая временем, с нечитаемым рисунком под многими слоями красного и черного лака. Небольшая — гранями пятнадцать на десять, высотой в пять. Нетяжелая — будто весь ее вес и приходится только на дерево, да бронзовые петли. Прихотливого вида золотой крючок держал створки. Древняя вещица, интересно — что внутри?
— Как вы посмели. — Проворчал граф через ужас, изображая гнев. — Я бы отдал сам! Там подарок победителю!
— Значит, это нам. — Положил я шкатулку в широкий внутренний карман пальто. — Благодарю.
— Победил сеньор ДеЛара! — Потирая шею, запоздало провозгласил барон фон Диггерн.
— Откройте подарок, окажите честь, — уже просительно поклонился Швабенгау.
— Посмотрю как-нибудь потом. Сейчас у нас дела, — улыбнулся я ему.
— Я настаиваю! — Вцепился он мне в плечо.
И был тут же отброшен движением одного из безымянных Борецких.
— В следующий раз сожгу, — безразлично произнёс тот, пресекая слова возмущения.
В миг, когда бой окончился, свидетели боя вновь стали обычными людьми, пусть и благородного происхождения. Такие, бывает, умирают по самым нелепым поводам…
— Город вновь открыт. — Провозгласил герцог де Плесси. — Виват победителю. Горе побежденным.
Правда, выражение его лица было — словно втравили в какое-то грязное дело без его ведома. Истина раскроется в свое время.
— Ваше сиятельство, герцог. Ваши светлости, — коротко кивнул я им. — Всего наилучшего.
— Господа, — поклонился герцог ДеЛара.
На щеках его впервые был румянец, а в глазах царило спокойствие.
— В аэропорт, в Румынию? — Вновь коснулась его тревога.
Ведь там Ника и мой будущий сын — новая причина, чтобы Михаэль ДеЛара продолжал жить.
— Вернемся в отель и решим с транспортом, — зашагал я по проселку, не дожидаясь возвращения машин.
Впрочем, к месту боя никто и не торопился — микроавтобусы были найдены покинутыми у въезда в город. Идти до них пришлось около часа, и еще больше времени заняло, чтобы пробраться по дорогам, затронутым эхом ударной волны: многое, что уцелело после гнева ДеЛара, нового испытания не выдержало — древний город, будто старик после второго инсульта, выглядел скорее мертвым, чем живым. Много битого кирпича и стекла под колесами; оборванные провода электричества на снесенных столбах — молчаливым укором мне…
Ближе к центру города «Альфард» набрал почти тридцать километров в час, доставив семерых «виртуозов» под окна отеля только ко второму часу дня.
Два здания: наше и соседнее, смотрелись нетронутыми под сияющими вокруг них барьерами. На улице перед ними стояли люди — кажется, абсолютно все, кто их населял. В том числе потирал глаза, встряхивал головой, и недоуменно смотрел на гору князь Давыдов — весьма помятого вида, в расстегнутой на три пуговице рубашке, левый край которой не был заправлен в брюки.
— Вы велели разбудить его, ежели мы увидим гору выше первого этажа, — слегка мандражируя и заглядывая мне за спину, доложил подскочивший к машине княжич Ильменский. — И вот, разбудили. А это… — Повис вопрос в воздухе, стоило моим сопровождающим показаться в дверях машины.
— Это мои люди, — достаточно громко, чтобы все услышали, пояснил я.
— Ротмистр, — рявкнул господин полковник, завидев меня. — Откуда гора в Любеке?!
— Упала сверху.
— Тьфу, опять все проспал! — В сердцах махнул он рукой. — Ломов, а вы куда? — Отметил он деловито проходящего мимо юнкера с знаменем полка в руке.