Страница 37 из 46
— А как же…
— Никак. Мы привыкли. Нам три дня продержаться, а там Олежке пособие на книжку переведут. А через десять дней вообще…
— Что?
— Зарплата.
Камил скрипнул зубами. Да как вы здесь живете! — чуть не крикнул он и сердито зашарил в брючных карманах. Купюры и монеты полетели на стол. Набралось сорок семь рублей. Взять бы шефа за рукав да отвести сюда. И спросить: с этим, с этим мы боремся? Здесь же невозможно… Я сам здесь схожу с ума!
— На сорок семь рублей что можно купить? — поднял он глаза на Таню.
— Полкило сосисок, хлеба. Макарон или картошки.
Камил сгреб деньги.
— Где?
— На Гончарном, — сказала Таня. — Это через дом, если от торца направо. Магазин на углу.
— Я сейчас, — сказал Камил, устремляясь в прихожую. — Денег у меня, видишь, тоже немного, но хоть что-то принесу.
— А чай? — спросила Таня.
— Вы пейте, а я потом.
Камил, чертыхаясь, втиснул ноги в тесные ботинки. Воздух, едва он выскочил из подъезда, обжег ему лицо. Нормальный был воздух, но Камил хлопнул ртом, повел шеей. Горячо. Жарко. Дома и деревья покачивались, в голове плыл туман.
— Не могу, — прошептал Камил.
Быстрым шагом он направился по дорожке в пространство между домами. Дневной свет мигал, узкие тени резали его от верхнего века к нижнему.
Чего легче, думалось ему, пока он шагал по асфальту мимо куцей зелени и панельного дома, отвернул голову — и готово. Отомстил. Отметился. Сделал то, что просили. А исчезли прорывы? Хренушки! Год от году все больше и больше. А шеф: давайте, давайте. А доктор досье подсовывает: будьте любезны, ваш кандидат.
Суки.
Камил тряхнул рукой, словно пытаясь сбросить с запястья невидимый браслет. Я «потек»? — спросил он себя. Ах, это так называется?
Эмофон — красный. Краснее некуда. И плевать, плевать, плевать.
Он зарычал. Его заколотило, он даже сплясал что-то на тротуаре, с силой вбивая каблуки в асфальт. Сама попросила: убейте. А за что? За что ее убивать? Явился, придурок, с благородной миссией. Только вот яйцо — последнее.
Последнее!
Чувствуя, как от досады и отчаяния его чуть ли не выворачивает наизнанку, Камил едва не врезал кулаком по косяку магазинной двери, но вовремя опомнился. Косяк-то причем? Это я причем. Себе бы…
В магазине было два куцых продовольственных отдела и богатый вино-водочный. У Василия — слюна, у Камила — отвращение. Морду бы тебе, Василий, набить. Что у тебя денег-то всего — и полтинника не наберется.
Сам дурак, ответил Василий. Поживи здесь.
И что? — спросил его Камил, останавливаясь у мясного прилавка.
Полдня, а тебя корежит, отозвался Василий. Жизнь у нас тяжелая, вот что. Водки лучше купи.
Заткнись, сказал Камил.
Он встал в очередь из трех человек и взвесил и купил полкило сосисок, называющихся молочными. Тридцать семь рублей упорхнули, как не было. Десятки хватило на буханку ржаного, и еще рубль ему дали сдачи.
Василий в отнорке вздохнул.
Ты вот купил ей продуктов, сказал он, а мне жить на что? Это были мои деньги. У меня, между прочим, ни пособия, ни зарплаты.
Камил закрыл глаза, стоя на крыльце магазина. Прости, сказал он. Я не знаю. У вас тут все навыворот…
Прекрасно, прошептал Василий.
Ты можешь как-то… — сказал Камил. У тебя две руки, две ноги. Что, не найдешь работы?
Ты — дурак? — спросил Василий. Здесь полгорода только этим и занимаются. Был вот завод, как-то держал в рамках…
Сам дурак, сказал Камил.
— Чего-о? — остановился, взявшись за ручку магазинной двери, высокий, плечистый мужик.
От него плеснуло такой готовностью ввязаться в драку и выместить накопленную на душе злобу, что Камил отшатнулся, запоздало сообразив, что последнюю фразу произнес вслух.
— Простите. Это я себе.
Мужик хрустнул костяшками пальцев.
— Ладно, — процедил он, блуждая взглядом по худому лицу Камила-Василия. — Прощаю на этот раз.
Дверь хлопнула. Камил торопливо сбежал по ступенькам.
Во дворе дома на куцей детской площадке играли дети. Два карапуза трех-четырех лет под присмотром молодых мам, сидящих на скамейке поблизости, катали по асфальту игрушечные машинки. Девочка лет пяти выступала комментатором и арбитром.
— Дима, ты неправильно! — звенел ее голосок. — Ты не толкай мальчика. Не толкай! Ты просто едь рядом.
Камил неожиданно умилился. Среди сгущающейся тьмы — такое светлое пятнышко. Дети.
— Эй, чего вылупился? — тут же крикнула ему одна из женщин на скамейке. — Иди, куда шел.
— Иду, — буркнул Камил.
— Давай — давай, пока милицию не вызвали, — поддержала подругу вторая.
Острый запах кошачьей мочи ударил Камилу в нос в подъезде.
Из темноты под лестничным пролетом на него уставились четыре желтых глаза. Одна из кошек мяукнула, видимо, выпрашивая сосиску.
— Не вам, — сказал Камил.
Он поднялся на третий, на втором едва разминувшись с хмурым, пахнущим креозотом мужчиной. В пакете у мужчины звякнуло стекло.
Дверь в квартиру Тани была открыта. Стукнув в накладку, Камил вошел. Таня выглянула из мерцающей телевизионным светом комнаты.
— Это вы?
— Я, — кивнул Камил.
— А мы вашу шоколадку раздраконили.
— Ну и правильно. Вкусная?
— Ага.
Татьяна встала на пороге комнаты, глядя, как Камил избавляется от ботинок.
— Во! — он вскинул руки с пакетом с сосисками и буханкой хлеба. — Этого хватит продержаться?
— Ну, если с вами, — вдруг улыбнулась Таня.
— Со мной? — Камил посмотрел ей в глаза.
Со мной? — зашевелился в нем Василий.
— С вами, — повторила Таня, придерживая бок рукой. — Я вам не сказала, но у нас есть еще немного макарон.
— О, сосиски с макаронами! — выпрямился Камил. — Блюдо богов!
— Тогда я сейчас займусь Олежкой, а потом уже будем с вами кашеварить, — сказала Таня.
— Макароны можно готовить сразу с сосисками, по-походному, в одной кастрюле, — сказал Камил, беззастенчиво воспользовавшись воспоминаниями Василия. — Если еще сливочного масла добавить, то вещь получается изумительная!
— А мы делали гречу с тушенкой. Когда в школе ходили в поход. Еще картошку пекли в костре.
— Однозначно уважаю, — кивнул Камил.
Улыбка Тани сделалась светлее.
— А у вас…
— Мы! — выдохнул в комнате Олежек.
— Извините, — сказала Таня, погрустнев.
— Помочь? — спросил Камил.
Таня обернулась уже от дивана.
— Олежке надо в туалет.
— Без проблем.
Камил шагнул в комнату.
— Вы несите это на кухню, — он передал Тане продукты. — А я займусь нашим лежащим.
— Мы! — сказал Олежек.
Он вытянул шею, пристально рассматривая склонившегося над ним Камила.
— Постойте! — крикнула Таня.
Она сбегала на кухню, чтобы оставить там сосиски и хлеб, и через пять секунд вернулась обратно.
— Нам лучше вдвоем.
— Хорошо, — сказал Камил.
— Сейчас я еще пеленки…
Присев, Татьяна занялась тряпицами, обернутыми вокруг бедер Олежки. Пальцы ее были неуловимо-быстры и вместе с тем деликатны. Мгновение, и пеленка, имеющая желтеющее пятно, выскользнула из-под ягодиц молодого человека. Камил отвернулся, чтобы никого не смущать своим вниманием.
— Как у лежащего с руками? — спросил он.
— Плохо пока, — ответила Таня. — Только левая чуть-чуть двигается. Ой, нет, правая недавно ожила.
— Он сможет держаться за меня?
— Нет, наверное. Но я помогу.
— Мы — а, — сказал Олежек.
Таня заторопилась, придавая больному сидячее положение.
— Надо быстрее, — сказала она, предлагая Камилу поднырнуть рукой под мышку Олежки. — Он иногда чувствует, что сейчас… ну, вы понимаете… Все лучше, чем пеленки пачкать, ведь так?
— Понимаю, — сказал Камил.
Он подсел и приобнял Олежку, кисло пахнущего болезнью и потом. Сам, наверное, тоже пах не слишком ароматно, поскольку Олежек наморщил нос.
— Пошли-пошли.
Камил приподнял парня. Он оказался легкий, килограмм шестьдесят, чуть тяжелее стандартного мешка с цементом. Таня прилепилась с другой стороны. Как раненого бойца, они вынесли голого, повисшего между ними Олежку в коридор. Там его прислонили к стене (Камил послужил подпоркой), чтобы Таня смогла открыть дверь.