Ветер и мошки

А вот и нет, не телом. Не хотите ли щавеля? По пятерке за пучок? Нигде больше такого не найдете! Все повыдергано!

Таня на ходу прошлась расческой по волосам, в зеркале мелькнула вполне себе привлекательная женщина. Ах, видели бы вы ее десять минут назад без одежды! Это ж почти пятьдесят килограмм готового для любви человека! Ну, после того, как он полдня отстоит на щавеле, а потом еще полдня на вещевом рынке. Но вы смотрите в будущее. Потом она — ух! ах! — и готова.

Вода в кастрюльке уже бурлила, одно яйцо треснуло. Чайник тоже пыхтел, пыхтел, собираясь с силами.

Таня заторопилась. Опаздываем, товарищи! Воду с яиц слить, промыть холодной. Уж чего-чего, а холодной воды у нас — хоть залейся. Пальцы занемели. Так, скорлупа.

Она очистила три яйца, оставив два на потом. Быстренько покрошила их в миску к щавелю и перемешала ложкой. Просился туда огурчик, но огурчики по нынешним временам, в несезон, стоили, наверное, вчетверо дороже сезонных. Ничего, обойдемся. Будут еще огурцы и в наших тарелках, подбодрила себя Таня. И редис. И всякое разное. Она зачерпнула чуть-чуть салата, зажевала куском хлеба. Ничего, оценила, кисленько. Но яйцо кислоту оттягивает на себя. Она подлила еще растительного масла, выключила чайник и пошла будить Олежку.

Впрочем, Олежек уже не спал. Приподнявшись на левой руке, он смотрел в окно, наполненное зыбким утренним светом.

— Олежек.

— Мы, — отозвался лежащий.

Таня приблизилась. Олежек скосил глаза.

— Мыа.

— Это для рынка, — пояснила Таня свой наряд. — Товар лицом. Лицо товара. Мы сейчас с тобой позавтракаем…

— Мы?

— Да, и я побегу. А в обед тетя Зина тебя накормит и сделает массаж. Ну и прочее. Как правая рука?

— Мы, — сказал Олежек.

Означало: «Мертвая».

— И ничего, — бодро проговорила Таня, откидывая одеяло. — Такие вещи, знаешь, если проявились, то уже никуда не денутся. Надо подождать. Сколько мы с тобой уже ждали? То-то. Неделю туда, неделю сюда.

Пеленки были мокрые. Таня быстро поменяла их, ткнулась лбом в Олежкин лоб, вынесла кусок простыни в ванную.

— Телевизор?

— Мы.

— Ну, если ты хочешь заняться чем-то другим…

Олежек засопел, смеясь.

— С меня курица, — напомнила Таня.

Они позавтракали. Яйца со щавелем Олежек уминал так, что за ушами трещало. Даже сожалеюще помычал, когда салат кончился.

Волшебная сила щавеля!

— Ну, все, я торговать, — сказала Таня, замерев на мгновение, когда вновь дернуло в боку.

Вот ведь зараза какая! Все исподтишка! Она поморщилась, отвернувшись, потом включила Олежке телевизор, сунула в нетвердые пальцы пульт.

— Тебя посадить или будешь лежать?

— Мы.

— Как я понимаю, второе.

— Мы.

— Какой ты разговорчивый!

На лестничной площадке Таня остановилась, чтобы подышать. Вытерла капли холодного пота. А уж не аппендицит ли у тебя, девушка? Хотя какой к черту… Другая половина тела. Печень, селезенка, скорее всего… Она выдохнула. Ох, дождутся они у меня! Но, понятно, сама запустила.

Шагнула. Побежала. Колет? Колет. Ну, как колет? Едва-едва. Руку — в рукав плащика. А то не комильфо. Сумочку — на плечо. Смотрите, завидуйте.

Таня просквозила двор, выбралась на не совсем еще проснувшуюся Свиридова, застучала каблуками туфель по асфальту. Не опоздать бы.

Утро было прозрачное, небо чистое. Значит, народу на рынке по хорошей погоде будет много. Устоит кто против дешевого пучка щавеля? Нет, не устоит. Пять рублей — и у тебя прекрасная добавка к любому почти блюду.

Пованивая выхлопными газами, мимо проурчал автобус. Таня прибавила шагу. Ничего, она и пешочком. Для фигуры полезно. А то утром еще денег за проезд потребуют. Да тут и идти-то всего километра полтора.

Рынок, именовавшийся «Колхозным», занимал частично огороженное место напротив худого сквера, за которым вздымалось ввысь всеми своими девятью этажами кирпичное здание городской администрации. И на каждом этаже, наверное, сидело по сотне человек. При Союзе, говорят, столько чиновников не было, как сейчас. Еще бы! Хлебные места! Ничего не делаешь и жрешь! Таня всех их передавила бы. А так — глаза б не смотрели.

Сам рынок представлял из себя невысокое здание с волнистой крышей. Бетонные ступеньки. Входы и выходы с четырех сторон. Центральный вход обозначали две когда-то белые колонны, обклеенные сейчас афишами. На задах располагалась зона стоянки грузовиков и фур. Там выгружали товар, там же вечером сбывали подгнившую продукцию.

Внутри рынка на обширной площади в сложный геометрический узор выстраивались торговые столы. Рыбный, мясной отделы. Молочный киоск. И море разливанное овощей и фруктов по бешеным ценам. Понятно, что все места под крышей были давным-давно поделены между продавцами, и Лидку с Таней никто бы туда не пустил. Но перед боковыми входами в пространстве между оградой и ступеньками, оставляя достаточно широкий проход, пророс и держался стихийный мини-рынок, где за самодельными, вытянувшимися в нестройный ряд лотками торговали разным: и семечками, чесноком, ранней зеленью, и печеньем, и открытками, и запчастями к ВАЗовским моделям. Приходили даже с собственными книгами и кляссерами, наполненными марками.

За одним из лотков у Лидки время от времени, сбывая вязаные носки, стояла знакомая, и Таня полагала, что та уступит им место хотя бы часов до двенадцати. Рынок открывался в восемь, но в семь на территорию начинали пропускать продавцов, чтобы прибраться, подготовиться и расставить товары.

Солнце выкатило, выбелило тротуар под Таниными ногами. Ах, хорошо!

За оградой уже раскладывались, умащивались на ящиках и стульчиках старушки с жареными семечками, появлялись стаканчики, кулечки, полные черных зерен, пересыпанных солью, нахлобучивались панамки и платки. Худой мужчина с пропитым, унылым лицом стоял тут же, держа в руках фигурки из хрусталя. Чуть дальше двое мальчишек, постарше и помладше, охраняли для матери пустой дощатый прилавок.

Таня коснулась прутьев, высматривая Лидку. Не видно. Нету что ли еще? Она скользнула внутрь, пробежала мимо ступенек входа, заглядывая за дальние лотки. Там с сумкой возился мужчина в кожаной куртке. Мужчина был усатый и сердитый, не Николай, которого она полагала Леонидом.

Так. Таня задумалась.

— Может, вам семечек? — спросили ее.

— Нет, спасибо.

— Потеряли что-то?

— Здесь женщина…

Таня развернулась, сообразив, что ошиблась стороной. Лидка, наверное, нашла место напротив другого входа. Стеклянные панели под крышей здания брызнули солнцем. Таня забежала в двери, насквозь пронзила рынок, пустой, немноголюдный, напитанный запахами, едва разбирая в движении людей и столы.

— Эу!

Она едва разминулась с ведущим тележку торговцем, и тот эмоционально вскинул руки к лысой голове.

— Эу! Девушка! Осторожней!

— Простите.

Таня слетела по ступенькам и завертела головой. Здесь народу было побольше. Старик в кителе с орденскими планками раскладывал на постеленной на ящике газетке нехитрый свой товар: опасную бритву, портсигар, расческу и мыльницу. В сторонке лежала медаль.

Тут же, сбоку, стояла полная женщина, у которой за ворот куртки, оставляя руки свободными, были заткнуты «плечики» с полотенцами. Дальше сидели две старушки, одна — с газетами, другая — с пачками папирос «беломор» и «прима». Еще дальше тоскливо смотрел на разложенные соленые огурцы небритый мужчина в тельняшке. Цена была проставлена на газетном клочке. Три рубля за огурец. На Танин взгляд или цену следовало ставить поменьше, или огурцы растить крупнее. Заморыши какие-то.

За мужчиной, рассыпав радиодетали прямо по асфальту, на корточках сидел белобрысый парень. С ним соседствовали два ведра прошлогоднего картофеля. Продавец картофеля курил, прислонившись к стене и надвинув кепку на сальные волосы. Все ожидали открытия рынка и наплыва покупателей.

Лидки не было.

Таня осмотрелась. Ей сделалось дурно, спазм в боку дернул вниз, она успела подумать в Лидкино оправдание, что они, наверное, договорились на восемь, а она, дура, расслышала, что надо прийти к семи, но тут подруга в дробном перестуке каблуков возникла с той стороны ограды. Синяя куртка нараспашку, лицо потное, красное, волосы неловко заведены за уши. И глаза. Страшные глаза.