Страница 5 из 10
Тут я задумалась.
– Или? – поторопил меня гость.
– Он мог что-то услышать, – сказала я медленно. – Над водой звук разносится о-го-го как, особенно утром и вечером. А Бухвостов нередко работал в такое время, когда уже и паромная переправа закрыта, и другие лодочники разошлись.
– Очень интересная идея, – серьёзно поговорил следователь. – Очень. Как бы ещё узнать, что и от кого он мог услышать?
Егоров доел последний огурчик и поднялся.
– Спасибо вам, Анастасия Александровна. Ещё раз прошу прощения за то, что так вас донимал. Честно говоря, просто стало любопытно, зачем к нам прилетела такая столичная птица.
– Узнали?
– Нет. Птица пела, да как-то всё о другом. Всего вам доброго, госпожа Шахова.
– И вам не хворать.
Я проводила следователя до калитки и закинула в петлю крючок.
– Собаку вам надо завести, – сказал вдруг Егоров.
– Суточные дежурства, – напомнила я.
– Да, я и забыл… Ну, прощайте.
«Не кажи гоп!», подумала я, поворачиваясь, когда снова услышала за спиной тот же голос. Красивый, кстати, голос, такой бархатный и с хрипотцой.
– А перепутать его ни с кем не могли?
– Бухвостова? С чего бы это? – удивилась я.
– Темно ж ещё было!
– Нет, хмарь стояла, предутренние сумерки. Но я траву собирала, и легко отличала одно растение от другого, значит, света было достаточно.
– Понятно…
И Пётр Григорьевич Егоров пошёл к машине.
Часть 2
Подполковник
Дежурить мне предстояло второго мая – то еще удовольствие, говоря честно. Накануне, в праздничный день, народ использовал возможность повеселиться от души. Шло веселье обычно по накатанной программе: национальные напитки и угощение – напитки закончились, и храбрецы отправились на добычу новой порции – напитки добыты, употреблены, выплёскиваются из ушей – душа требует разгула и драки.
Вот результаты разгула нам и привозили поутру.
Синяки и шишки в счёт не шли, но было несколько переломов, три сотрясения, сломанная челюсть и даже два ножевых ранения. Последнее мне сильно не понравилось: просто так за холодное оружие не берутся, а учитывая недавний труп… Никто такой перспективе не обрадовался, но надо о ранениях было сообщать в полицию. Мы позвонили участковому Михаилу Матвеевичу, и машина завертелась.
Форма, размер, место нанесения обоих повреждений не совпадали с фатальным ранением лодочника, так что, слава богу, это была обычная пьяная ссора. Ну, скорее всего. Надо добавить, что наши пострадавшие были в состоянии полной невменяемости, и совершенно не помнили, кто же был на другом конце ножа.
Впрочем, это уже было не моё дело, и я занялась обычной работой.
Утром, когда я вышла в больничный двор, показалось, что мы вернулись куда-то в март. Дул пронизывающий ветер, тучи неслись с такой скоростью, словно за ними гнались небесные волки. Дождь, видимо, вот только что закончился, и я порадовалась, что приехала на машине – распутица на нашей «набережной» возникала моментально.
По дороге я притормозила у городского парка и внимательно рассмотрела давно взятый на заметку куст черёмухи: похоже было, что она собирается вот-вот зацвести. Ну, вот вам и похолодание… Теперь хорошо бы ещё совпал момент цветения с луной хотя бы в последней четверти, и у меня будет замечательный компонент для доброго десятка смесей и настоев.
Конечно, можно собрать эти белые кисти с одуряющим запахом и просто так, хоть бы и днём, и всё равно настойка пойдёт для промывания ран и даже для лечения пролежней, а черёмуховая вода после перегонки – для примочек на глаза. Но вот цветы черёмухи, собранные в лунную ночь – это совсем, совсем другое дело…
В тетради Агнии Николаевны ясно было написано: «каждую сорванную кисть нужно хоть несколько секунд подержать под лунным светом, используя соответствующий наговор. Тогда та же настойка уже может использоваться для лечения серьёзных случаев экземы, псориаза, заживления глубоких ран, в том числе с начинающимся сепсисом»…
Черёмуха зацвела четвёртого мая.
Ночное светило вошло в последнюю четверть и, к счастью, ничем заслонено не было, тучи разошлись ещё ранним вечером. К полуночи луна поднялась достаточно высоко, и я решила, что можно отправляться на добычу.
Календарь сообщал, что освещённость составит пятьдесят пять процентов.
– Мало, конечно, – пробормотала я, всовывая ноги в резиновые сапоги. – Но всё-таки больше половины. Подержу кисти на свету не пять секунд, а десять, должно хватить.
Так, плотная тёмная куртка, перчатки, шапочка… Мне вовсе не хочется потом из мокрых волос вычёсывать веточки и лепестки! Выскользнув за дверь, я пробормотала заклятие, и замок подёрнулся льдом. Теперь открыть его смогу только я сама… ну, или мой наследник после моей смерти. Тут я поплевала через левое плечо, потому как не обо всём стоит думать лунной майской ночью.
Соловьи пели так, что слёзы наворачивались…
Самые пышные кусты черёмухи росли в Малом овраге, и там как раз цветы только-только раскрылись. Я аккуратно срывала белые кисти, складывала их в широкую корзину слоями и каждый раз выставляла на самое ярко освещённое место. Корзина была уже почти полна, когда сквозь соловьиные трели до меня донёсся неожиданный звук: мужские голоса. Даже не задумавшись, я утянула корзину в кусты, спряталась в густую тень сама и натянула на лицо воротник куртки.
Мимо оврага в сторону реки шли трое. Первого я срисовала по фигуре, это был ещё один лодочник, коллега покойного Бухвостова, громила ростом метра два, и с плечами, словно у профессионального борца. Когда на лицо второму упал свет, с немалым удивлением я узнала в нём здешнего начальника отделения полиции, кажется, Афанасьева. Подполковника. Или майора?
Какая разница!
Будь он хоть генералом: что здесь делать местному менту – ночью, на берегу реки и в такой сомнительной компании?
Третий… Не уверена, но мне показалось, что и он мне знаком, но вот когда и где я его видела, одному богу известно. Впрочем, Кириллов – городок небольшой, где-то да пересечёмся.
Мужчины меж тем прошла мимо меня и начала спускаться к Казанско-Преображенской церкви.
– Всё страньше и страньше, – прошептала я.
Тропинка была отлично освещена всё тем же лунным светом, который больше не казался мне романтическим и милым. Трое гуськом миновали колокольню и спустились ко входу в храм. Входная дверь была приоткрыта, и я успела разглядеть, что внутри летней церкви довольно светло, и это не нормальные лампы и не какие-то церковные светильники. Свет колебался от сквозняка, и я почти уверена, что это были свечи.
Ну не факелы же?
Тут громила-лодочник оглянулся, и я поспешила снова спрятаться в кустах, чтобы не отсвечивать в лунном свете лицом. Не знаю, вошли ли они в церковь, и знать не хочу! С другой стороны, а куда там ещё идти? На берег Волги? Так есть гораздо более удобный спуск по лестнице, и он совсем рядом.
Нет, не нужно мне это всё, пусть делают что хотят, а мне домой пора.
Когда всё стихло, я выждала ещё несколько минут, подхватила корзину и во всю прыть припустила к дому. Только закрыв за собой дверь и прислонившись к ней изнутри, сумела перевести дух и пробормотать:
– Боже ж ты мой, да что тут творится?
Прежде чем лечь спать, я разложила черёмуховые кисти на просушку. Потом взяла в кладовке большой пакет с солью и насыпала дорожки перед дверью и всеми окнами, читая слова, оставленные мне в наследство Агнией Николаевной. Совсем небольшое колдовство, крохотное, но я буду спать спокойно, уверенная, что никого чужого без моей воли оно в дом не впустит.
Утром меня разбудил стук в дверь.
Секунду я полежала, приходя в себя, потом взглянула на часы: половина восьмого.
Ладно, если бы вчера меня заметил кто-то из участников непонятного собрания, то в двери заколотили бы куда раньше…