Страница 36 из 205
Нет никаких упоминаний о том, что о «Дневнике» знали Ленин, Крупская или М. И. Ульянова. Если так, то справедливо утверждение, что «Дневник» велся тайно. Шестеро секретарей Ленина могли вести тайный «Дневник» лишь по решению вышестоящих инстанций. Такими инстанциями могли быть ЦК, Секретариат ЦК или Политбюро. Иными словами, приказ должен был исходить от Сталина.
Из воспоминаний Фотиевой и Володичевой мы знаем, что отчитывались секретари перед Сталиным и Каменевым, являвшимся в те месяцы председателем Политбюро. Неизвестно, читал ли этот «Дневник» Сталин или же он довольствовался устными отчетами. По крайней мере, один секретарь — Володичева — вела «Дневник» стенографическими знаками и расшифровывала свою стенограмму позже. Из этого, видимо, следует сделать вывод, что Сталин довольствовался устными отчетами.
«Дневник» оборвался 6 марта 1923 года на фразе «Надежда Константиновна просила...». Весь дальнейший текст был записан стенограммой и расшифровывался Володичевой. Здесь было бы уместно заинтриговать читателя вопросом для викторины под названием «Загадки советской истории»: когда продолжила расшифровку своих записей от 6 марта 1923 года секретарь Ленина Володичева? Она продолжила эту расшифровку через 33 года, 14 июля 1956 года.
После 6 марта 1923 года «Дневник» не велся вообще. Создается впечатление, что в момент расшифровки записи от 6 марта в далеком 1923 году Володичевой позвонил Сталин и приказал ведение «Дневника» и всякую работу над ним прекратить, потому что Ленин больше Сталина не интересовал. Так и была оборвана расшифровка на полуфразе.
«Дневник» интересен не только тем, что в нем записано, но и тем, что из него исчезло. А исчезло из него достаточно много. В нем пропущены такие дни: 17 декабря 1922 года; 19–22 декабря, причем 18 декабря Сталин назначен тюремщиком Ленина, а 22 декабря состоялся тот самый звонок Сталина Крупской и, если Крупская сообщила о нем Ленину, в записях секретарей от 22 декабря должны были иметься сведения о реакции Ленина; начиная с 25 декабря нет упоминаний о деятельности Ленина в то время, когда он диктовал третью часть «Завещания», записку об увеличении членов ЦК, записи о Госплане, статью «К вопросу о национальностях...» и, наконец, дополнение к «Завещанию» от 4 января 1923 года, где он предлагает сместить Сталина с поста генсека. За период с 25 декабря по 16 января сделаны всего две записи: 29 декабря и 5 января. Обратим внимание на то, как они смонтированы:
24 декабря [...] Владимиру Ильичу взяли Суханова «Записки о революции», тома III и IV.
29 декабря. Через Надежду Константиновну Владимир Ильич просил составить список новых книг. Врачи разрешили читать. Владимир Ильич читает Суханова «Записки о революции» (III и IV тома). [...]
5 января 1923 г. Владимир Ильич затребовал списки новых книг с 3 января и книгу Титлинова «Новая церковь».
17 января (запись М. А. Володичевой). Владимир Ильич [...] читал и вносил поправки в заметки о книге Суханова о революции [...].
«Дневник» отцензурирован таким образом, что создается впечатление, будто Ленин с 25 декабря по 16 января включительно читал и работал над статьей о Суханове. Между тем в этот период он написал основные свои предсмертные статьи. А вот после 17 января (когда «Дневник» ведется с относительной частотой) он написал всего две статьи: «Как нам реорганизовать Рабкрин» и «Лучше меньше, да лучше».
В «Дневнике» отсутствуют отчеты также за 27–29 января, 11 и 13 февраля, 15 февраля — 4 марта. Между тем нам известно, что Ленин диктовал ежедневно или почти каждый день, причем дни, когда он действительно не диктовал и не вызывал к себе секретарей, в «Дневнике» всегда отмечались.
Но Ленин не предусмотрел того, что предусмотреть был обязан: все его секретари доносили о происходившем в его доме Сталину. Заговор против Ленина в этот период имел столь широкий характер, что Сталин мог действовать открыто. Написанные против Сталина статьи и письма секретари немедленно относили самому Сталину, и он решал, как с ними поступить. Когда «Завещание» Ленина, продиктованное Володичевой, принесли Сталину, тот, в присутствии нескольких партийных руководителей, приказал его сжечь163.
К утру 24 декабря Ленину не просто пытаются запретить работать (диктовать пять минут). Ему буквально пытаются запретить открывать рот: от него требуют, чтобы он перестал разговаривать с секретарем и стенографисткой. Требование это исходит от врачей (по смыслу происходящего это слово нужно ставить в кавычки, хотя люди в белых халатах в доме Ленина действительно врачи). Тогда Ленин предъявляет ультиматум, как объявляющий в тюрьме голодовку заключенный, причем понятно, что ультиматум этот он предъявляет не врачам, а Сталину: если ему не будет позволено ежедневно, хотя бы в течение короткого времени, диктовать его дневник, он «совсем откажется лечиться»164.
Эта угроза действует: Сталин знает, что, если Ленин не будет «лечиться», он может выздороветь.
Ультиматум, разумеется, обсуждали не врачи, а сталинская фракция Политбюро в составе Сталина, Каменева и Бухарина (подчеркнем, что все трое действуют сообща против Ленина). Триумвират принимает такое решение:
1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5–10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений165.
Иными словами, заключенному Ленину на несколько минут в сутки выдают в камеру перо и бумагу. Но так как все записывают секретари, Сталин немедленно оказывается в курсе всего написанного. Поэтому, разрешая Ленину работать, Сталин, на самом деле, ничем не рискует. Просто мучает Ленина несколько меньше, чем хотел бы.
Свой режим Ленин воспринимал именно как тюремный: «Если бы я был на свободе (сначала оговорился, а потом повторил, смеясь: если бы я был на свободе), то я легко бы все это сделал сам», — сказал Ленин Фотиевой 1 февраля 1923 года166.
Но Ленин был уже не на свободе. Он лежал и говорил с досадой: «Мысли мои вы не можете остановить. Все равно я лежу и думаю!»167.
Крупская вспоминала:
В этом же и беда была во время болезни. Когда врачи запретили чтение и вообще работу. Думаю, что это неправильно было. Ильич часто говорил мне: Ведь они же [...] не могут запретить мне думать.
Сама Крупская тоже осознавала, что Ленин в заточении. «Во время болезни был случай, — вспоминала Крупская, — когда в присутствии медсестры я ему говорила, что вот, мол, речь, знаешь, восстанавливается, только медленно. Смотри на это, как на временное пребывание в тюрьме»168.
Когда 24 декабря Ленин диктует Володичевой вторую часть письма, он настолько озабочен возможной утечкой информации, что многократно повторяет Володичевой о необходимости сохранения написанного в тайне:
«Продиктованное вчера, 23 декабря, и сегодня, 24 декабря, является абсолютно секретным»; дневник «абсолютно секретен. О нем пока никто не должен знать. Вплоть даже до членов ЦК»; «подчеркнул это не один раз. Потребовал все, что он диктует, хранить в особом месте, под особой ответственностью и считать категорически секретным» (все эти требования Ленина Володичева аккуратно записывает в «Дневнике дежурных секретарей» и тут же доносит Сталину).
«Я боялась волновать Ленина, и не сказала ему, что с первым отрывком письма Ленина к съезду Сталин уже ознакомился», — вспоминает Володичева.
Здесь она явно скромничает. Ведь должна была сказать: «я боялась убить Ленина», «боялась сразить его наповал»... Трудно даже представить, как отреагировал бы Ленин на сообщение Володичевой о том, что обо всем происходящем сообщают Сталину и что по решению Политбюро ведут поминутную слежку за жизнью Ленина, оформленную «Дневником дежурных секретарей».
Сообщение Володичевой о том, что она ознакомила Сталина только с первой частью «письма», вряд ли соответствует действительности. Дисциплина была суровая: «Мы ничего не читали и ничего друг другу не говорили, — вспоминает Володичева. — Друг друга не спрашивали. [...] Мы имели общий дневник [...] и каждая в свою дату записывала», но: «мы его не читали».