Второй шанс

Но, так или иначе, Колька-Прыщ и его «девка-гадалка» предстали тогда пред очами Глеба Нильского по кличке Крокодил – щуплого мужичонки неопределенного возраста в поношенном, но добротном костюме и мятой кепке, надвинутой на самые глаза.

Пока Колька-Прыщ показывал ему свое искусство, «на глазах у изумленной публики» поправляя наколки приезжей братве, Эрика сидела в уголке на мягком стуле, как примерная девочка, сложив руки на коленях, и уставившись в открытое окно, заворожено смотрела на раскинувшийся перед ней пейзаж.

За открытым окном простирался бесконечный зеленый газон, а за ним начинался настоящий лес. Лес почти осенний, зелено-золотой, вперемешку с красным и коричневым… Листва начинала увядать, деревья готовились к долгой зиме, в воздухе чувствовалась легкая, влажная грустинка, но, глядя на все это лесное великолепие, печали в сердце Эрики не возникало, она насмотреться не могла на этот красочный, достойный кисти художника, «подарок» природы.

Вообще-то, лес, начинающийся сразу за станцией Петушки, всегда вызывал у Эрики приступ неосознанной дрожи, и она старалась не подходить к нему очень близко, но лес из окна огромного загородного дома казался ей совсем не страшным. Он был светлый, прореженный, и Эрика даже подумала о том, что хорошо бы вот так пожить немного: сидеть в одиночестве в этом огромном доме на мягком стульчике, смотреть из окна на разноцветный, шумящий невдалеке, лес, наблюдать за ним и описывать его жизнь.

Откуда она взяла, что можно наблюдать за лесом и описывать жизнь и смерть деревьев?

Эрика так отчетливо представила себе большую толстую тетрадь в твердой клетчатой коричнев-белой обложке с длинной пластмассовой пружинкой, скрепляющей лощеные листы, что даже почувствовала запах типографской краски и услышала шуршание переворачиваемых листов…

– Эй, деваха, – позвал ее бригадир местной братвы Батя – невысокий худой мужик, заросший седой бородой. – К тебе обращаются.

Очнувшись от своих мыслей, Эрика отвернулась от окна и вздохнула – там за окном было намного интересней, чем в этой просторной комнате, наполненной людьми и роскошной мебелью. Она встала со стула, подошла к низкому узорчатому столику на гнутых ножках, опустилась перед ним на колени и быстро раскинула свои потрепанные карты Таро.

То, что она увидела по ним, ее слегка озадачило.

Всю дорогу, пока их с Колькой везли в особняк под Владимиром, братки говорили о ворах в законе, паханах и некоронованных королях, эти разговоры мало интересовали Эрику, но даже из того, что она пропустила мимо ушей, ей стало ясно, что семьи этот человек не имеет.

Это по их разумению не имеет!

По картам же все выходило совсем иначе!

– Ну, давай, калякай, – поторопил ее Батя, желая угодить «дорогому гостю». – Колись, цыганочка.

Эрика вскинула выразительные, карие глаза на сидевшего у столика мужчину и слегка покачала головой.

– Пусть все выйдут, – равнодушно попросила она и опустила глаза к своим картам – вдруг она ошиблась, но нет – карты не врали, хотя любая карта имела несколько значений.

– Ты че? Совсем сбрендила? – парень с только что выправленной татуировкой (не местный) схватил ее за шиворот ветровки и попытался оттащить от антикварного столика.

Мужичок в кресле слегка нахмурил брови, и его два мордоворота в черных костюмах и ослепительно белых рубашках без галстуков, похожих на сытых, злобных ротвейлеров, тут же накинулись на нетерпеливого братка – заломили ему руки за спину, ткнули головой в стену и выжидающе замерли, глядя на своего хозяина: растерзать или покуда погодить?

Хозяин поддернул кепочку вверх и махнул рукой в сторону двери – что означало «Все вон!», и все медленно потянулись к выходу. Только хозяйские «псы», отпустив парня, вернулись на свои места по бокам хозяйского кресла.

– Пусть и они уйдут, – все так же равнодушно повторила Эрика, глядя прямо в холодные, прикрытые козырьком и густыми бровями глаза Глеба Нильского. – Мне все равно, а вам, дяденька, будет неприятно, что о том, что я вам скажу, узнает еще кто-то.

– Ты думай с кем говоришь, малявка, – тихо и хрипло прошипел вор в законе и надсадно закашлял.

– Болеете вы, дяденька, – безучастно проинформировала его гадалка и ткнула длинным тонким пальчиком в карту с нарисованной на ней смертью. – Но об этом вы и сами знаете, а вот о…

Не поднимаясь с колен, Эрика скользнула по полу к креслу, на котором сидел мужчина, оперлась о его колени и, приблизившись к его уху, одними губами, без звука четко выговорила слово «ребенок».

– Врешь, гнида! – как от удара, отшатнулся от нее мужичок, грозно нахмурившись и сверкая глазами. – Я тебя за такой базар своими руками придушу, бикса малолетняя, чтоб и помыслить такого не смела…

Разумнее всего завравшейся девушке следовало бы испугаться угроз Крокодила, повиниться, признать ошибку и умолчать о своем знании, но это было не в правилах Эрики: она могла что-то недосказать о будущем, немного приукрасить или смягчить неприятное известие, но скрывать от человека его же собственное прошлое… Зачем? Прошлое уже произошло и его никому не удастся изменить!

– Вот, это вы зря, дяденька! – слегка обиделась Эрика. – Я никогда не вру своим клиентам – мое дело говорить правду и напоминать им об их же «грехах», а как они ее воспримут родимую – меня не касается. К тому же прошлое – «дела давно минувших дней»… – девушка приблизила свое лицо к серому морщинистому лицу вора в законе, крепко взяла его за руки, и мужчина, встретившись с ней глазами, вздрогнул.

Их с «девкой-гадалкой» будто накрыла глухая полупрозрачная волна, отделяя от реальности. В глубине карих бездонных глаз девушки, привезенной ему на забаву, возник белый увеличивающийся в размере экран, и на нем, как в старом немом кино, быстро-быстро промелькнула вся его жизнь, остановившись только один раз – в том месте, когда он вылезает из окна старого деревянного дома.

Это было очень давно, больше тридцати лет назад, в его разбитной, бесшабашной молодости, когда он вышел из тюрьмы после не первой уже отсидки и приехал домой в маленький городок. Родные встретили его не ласково и через две недели потребовали съехать из родного дома – чтобы не позорил родственников. Собрав нехитрые пожитки, Глеб Нильский уехал в деревню к своему крестному – дальнему родственнику отца, с дочкой которого у него тогда случился короткий и бурный роман…

– Вот вы и вспомнили, дяденька, – усмехнулась Эрика, заметив удивленно вскинутую бровь «клиента». – И задумались о прошлом, и засомневались в своей уверенности.

– Нет, этого не может быть! – не обращая внимания на неуважительную усмешку, возразил Нильский. Возразил самому себе, а не девушке-гадалке.

– В жизни все возможно, – философски заметила юная предсказательница, бережно собирая свои карты Таро в колоду. – «Вы получили шанс еще при жизни исправить зло, содеянное вами…» – иногда, тот кто наверху, преподносит такие сюрпризы, что не знаешь, благодарить его за это или…

Другая мохнатая бровь вора в законе поползла вверх и скрылась под козырьком кепки – его давно перестали удивлять люди и их поступки, а эта девушка в цыганской одежде удивляла его все больше и больше. Удивляла и озадачивала одновременно – в девушке-гадалке Крокодил чувствовал некое несоответствие между ее внешностью и внутренним содержанием. И он тут же решил, что об этом несоответствии подумает позже, на досуге, а сейчас его больше волновал собственный «сюрприз», преподнесенный ему в конце жизни «тем, кто наверху».

– Но как такое возможно? Почему она не сказала мне?..

– А это, дяденька, уже ваши проблемы – я лишь приоткрыла вам завесу прошлого и показала то, чего вы, по тем или иным причинам, не знали. Остальное зависит только от вас: захотите знать – узнаете, а не захотите… Вам решать. Кстати, с вас, дяденька, тысяча долларов за… развлечение.

Скривившись, то есть улыбнувшись, Глеб Нильский кивнул одному из своих телохранителей, и тот, достав из кармана пиджака толстенный кожаный бумажник, по одной выудил из него десять стодолларовых купюр. Протянул деньги гадалке, ни вздохом, ни движением, не показывая какие страсти бушевали у него в душе (на эти деньги в его родном кишлаке можно безбедно жить целый год!) – каждую бумажку он словно с кровью отдирал от своего сердца.