Новому человеку – новая смерть? Похоронная культура раннего СССР

Анна Соколова

Новому человеку – новая смерть?. Похоронная культура раннего СССР

Предисловие

Эта книга стала результатом исследования продолжительностью почти 10 лет. Оно началось как попытка найти ответ на вопрос о том, почему в привычном мне окружении семьи и близких тема смерти никогда не обсуждалась открыто и даже неизлечимые болезни, такие как рак или СПИД, назывались иносказательно – «эта болезнь». Табу всегда вызывает живой интерес, и за последние годы я имела возможность удовлетворить его сполна. Я много узнала о смерти, о похоронных практиках и обычаях, научилась свободно говорить на эту тему с незнакомыми людьми и многое поняла о том, с чем была связана невозможность говорить о смерти среди моих близких и знакомых.

Работе над этой книгой сопутствовали огромная поддержка и интерес со стороны моих коллег и друзей. Я хочу поблагодарить Сергея Мохова, Михаила Алексеевского, Ксению Трофимову, Павла Куприянова, Михаила Лурье, Игала Халфина, Артема Кравченко, Викторию Смолкин, Джека Сантино за многие часы плодотворных обсуждений моего исследования. Нинель Саввишна Полищук оказала мне неоценимую услугу, предоставив доступ к своему личному исследовательскому архиву.

Все это время моим исследовательским домом был Институт этнологии и антропологии имени Н. Н. Миклухо-Маклая Российской академии наук, который я хочу поблагодарить за поддержку моих исследований. Я также благодарна фонду Фулбрайта, Европейскому университету Виадрина (Франкфурт-на-Одере, Германия) и лично профессору Андрею Портнову. Время, проведенное в университетах Гарварда, Боулинг-Грин и Виадрина, позволило серьезно переосмыслить подход к исследуемой проблеме: в первую очередь перестать экзотизировать советский опыт и начать интерпретировать его в контексте более широкого круга процессов, происходивших в других культурах в этот же период. Поддержка Российского научного фонда (проект № 17–78–10208) позволила не только спокойно вести исследование, но и выступить на многих международных конференциях и получить ценные комментарии и советы от коллег из разных университетов.

Хочу выразить огромную благодарность работникам читальных залов архивов, в которых я работала: Государственного архива Московской области (ГАМО), Центрального городского архива Санкт-Петербурга (ЦГА СПб.), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного архива экономики (РГАЭ), Центрального государственного архива города Москвы (ЦГА Москвы), Государственного архива Владимирской области (ГАВО). Несмотря на иронию, с которой они воспринимали интересующие меня сюжеты, они всегда шли мне навстречу и оказали множество больших и маленьких услуг на этом долгом пути.

Я хочу отдельно поблагодарить Катерину Кузнецову и Ольгу Трефилову за неоценимую помощь в подготовке рукописи. Также выражаю глубокую признательность издательству «Новое литературное обозрение» и лично Сергею Елагину, который поддерживал меня на всех этапах работы, терпеливо ждал и всегда верил в то, что работа над книгой будет закончена.

Огромную благодарность я испытываю к моей семье, которая не просто терпеливо сносила все мои размышления о советских покойниках, но и старалась по мере сил быть включенной в мою работу. Мой муж был самым внимательным читателем моей рукописи с самых ранних набросков до ее последнего варианта. Это огромная работа, которую он проделал с искренним чувством соучастия, за что я безмерно ему благодарна. Мои дети, родившиеся и выросшие, пока я писала эту книгу, научились не только принимать мою работу, командировки и погруженность в себя, но и относиться с юмором к предмету моего исследования. Мои родители и брат никогда не утрачивали скепсиса по поводу моего исследования, что уже само по себе заставляло меня постоянно двигаться вперед. Без этой поддержки я никогда не смогла бы дойти до конца этой работы.

Но больше всего я благодарна мой дорогой бабушке, которая родилась в самый разгар описываемых мной событий, в 1926 году, прожила долгую и счастливую жизнь и стала для меня образцом независимости и внутренней свободы. В ней я всегда находила поддержку самым авантюрным своим начинаниям, и она продолжает вдохновлять меня и сейчас, даже после своей смерти. Ее памяти я посвящаю эту книгу.

Введение

Десемантизация смерти: «Остается туша гниющего мяса. Какое к ней может быть разумное отношение?»

«…Среди городских обывателей создавалось явно антисоветское и чуть ли не погромное настроение. Это настроение еще усилилось тем, что все попы забастовали, отказываясь совершать обряды и богослужения»[1] – так описывает корреспондент газеты «Безбожник» последствия «поповской стачки» в Перми в 1918 году. Отказ священников совершать обряды стал результатом конфликта пермского епископа и Губчека. Во время напряженного противостояния верующих и коммунистов обе стороны поочередно устраивали митинги. В результате на большевистском митинге была принята резолюция, «резко осуждающая поповскую противосоветскую работу и стачку попов, требующая от попов немедленного прекращения стачки и просьбой к Сов. Власти принять меры, чтобы попы на время стачки были бы лишены продовольствия, ибо – „кто не трудится, тот да не ест“»[2]. Священники потерпели поражение и были вынуждены прекратить стачку. Отказ священников совершать обряды практически парализовал жизнь в городе, и революционная власть была вынуждена требовать прекращения стачки и возобновления богослужений, чтобы восстановить порядок.

Сегодня сложно представить себе, что 100 лет назад семейные обряды (крестины, свадьбы, похороны) занимали в обществе совсем иное, гораздо более важное место. Как видно из истории «поповской стачки», в российском обществе начала XX века эти ритуалы не находились в приватной сфере, как сейчас, а были в гораздо большей степени публичным социальным действием. Похоронный ритуал, которому посвящена эта книга, не только предполагал участие большого круга лиц помимо родственников покойного, но и становился общественным событием: его наблюдали, обсуждали, описывали в дневниках и письмах десятки людей, никак не связанных с умершим. Люди легко «считывали» социальный контекст происходящего – кем был покойный, каковы были его общественное и материальное положение, отношения с родственниками и даже политические взгляды. Похоронный ритуал, таким образом, был не только приватным религиозным обрядом, но и социальным актом.

Будучи неотъемлемой частью общественной жизни рубежа XIX–XX веков, семейные обряды имели ярко выраженный сословный и конфессиональный характер. Каждая смена семейного статуса, будь то рождение ребенка, свадьба или смерть, должна была оформляться ритуально в рамках той конфессии (и прихода), к которой принадлежала семья, в соответствии с сословными традициями. Хоронить должны были на кладбище той конфессии, к которой был приписан умерший. Такая тесная связь семейной обрядности с религиозными и сословными правилами также усиливала социальный характер похорон, делая их не только семейным, но и общественным событием.

В течение всего советского периода общество, в особенности городское, претерпело многочисленные изменения, связанные не только напрямую с большевистской идеологией, но и с отходом от традиционного уклада, отказом от сословной организации, урбанизацией, развитием промышленности. Для моего исследования важно отметить серьезные изменения в похоронных практиках, которые переместились, наряду с другими обрядами жизненного цикла, из публичной сферы в приватную. Важнейшим следствием этого процесса стало то, что непосредственный сценарий проведения похоронного ритуала более не обусловлен ни тем положением, которое занимает семья покойного в обществе, ни формальной принадлежностью к той или иной конфессии, а зависит лишь от воли и благосостояния самого покойного или его близких. Более того, в городах похороны стали практически незаметны. Пропали похоронные процессии с колесницами и факельщиками, публичный вынос тела и прощание с покойным, стали необязательными религиозные обряды; по виду катафального транспорта мы больше не можем ничего сказать о покойном и о том месте, которое он занимал в обществе; небольшие по-своему уютные конфессиональные кладбища в городской черте сменились огромными кварталами новых кладбищ в пригородах. Почти исчезли и другие социальные приметы смерти – нет больше специальной траурной одежды или даже отдельных символов траура, нет объявлений о смерти и похоронах, практически исчез жанр газетных некрологов.

1

ГАРФ. Ф. Р-5407. Оп. 2. Д. 11. Л. 22–25. Здесь и далее при цитировании источников сохранены оригинальная орфография и пунктуация.

2

Там же. Любопытно, что, призывая священников возобновить богослужения, советская власть не использует новый советский язык (Kotkin S. Magnetic mountain: Stalinism as a civilization. Berkeley; Los Angeles; Oxford: University of California Press, 1997. P. 198–238), а прибегает к языку Священного Писания – «кто не трудится, тот да не ест» – ср.: 2 Фес. 3: 10. Использование библейской цитаты в революционной резолюции было очевидно современникам и обнаруживало хорошее знание авторами резолюции церковнославянского текста. Всё это еще раз свидетельствует о том, какое значение имела традиционная и религиозная культура в России этого времени.