Страница 21 из 23
– Осенью в «Ла Скале».
– Тебя забросают креслами, – встрял Этторе. – Вы слышали, что в Модене его забросали креслами?
– Наглое вранье.
– Да, – подтвердил Этторе. – Я там был и сам запустил в него шесть кресел.
– Макаронник из Фриско.
– Ему не дается итальянский, – продолжал Этторе. – И куда бы он ни приехал, его забрасывают креслами.
– Оперный театр в Пьяченце самый сложный в Северной Италии, – заявил второй тенор. – Поверьте, петь там – такое испытание! – Этого звали Эдгар Сондерс, а выступал он под псевдонимом Эдуардо Джованни.
– Я хочу своими глазами посмотреть, как вас забросают креслами, – сказал Этторе. – Вы не можете петь на итальянском.
– Псих, – отозвался Эдгар Сондерс. – Выучил два слова: «Забросают креслами».
– А что еще им делать, когда вы оба поете? – возразил Этторе. – Потом в Америке будете всем рассказывать о своих триумфах в «Ла Скала». Да вас остановят после первой же ноты.
– Я буду петь в «Ла Скала», – сказал Симмонс. – В октябре я буду петь «Тоску».
– Пойдем послушать, Мак? – обратился Этторе к вице-консулу. – Кто-то ведь должен их защитить от публики.
– Может, их защитит американская армия, – предположил вице-консул. – Еще выпьешь, Симмонс? А ты, Сондерс?
– О’кей.
– Я слышал, ты получишь серебряную медаль, – обратился ко мне Этторе. – Что будет написано в представлении?
– Не знаю. Я совсем не уверен, что ее получу.
– Получишь. И сразу вырастешь в глазах у девочек в «Кове». Они подумают, что ты положил две сотни австрийцев или в одиночку захватил целую траншею. Я знаю, что говорю. Думаешь, мне легко достались мои боевые награды?
– А сколько их у тебя, Этторе? – спросил вице-консул.
– Все, какие есть, – ответил за него Симмонс. – Ради этого парня была затеяна война.
– У меня две бронзовые медали и три серебряные, – сказал Этторе. – Но бумаги пришли только на одну.
– А что с остальными? – поинтересовался Симмонс.
– Военные операции не были успешными. Если военная операция неуспешная, все медали придерживают.
– Сколько ранений ты получил, Этторе?
– Три тяжелых. У меня за них три нашивки. Видите? – Он повернул рукав. Нашивки, параллельные серебристые полоски на черном фоне, сидели на рукаве дюймах в восьми пониже плеча. – У тебя тоже есть одна, – обратился Этторе ко мне. – Это вещь, скажу я тебе. По мне, так лучше, чем медали. Поверь, дружище, три тяжелых – это не шутка. Ты получил одну за ранение, которое тебе уже стоило трех месяцев госпиталя.
– Где тебя ранило, Этторе? – спросил вице-консул.
Этторе задрал рукав.
– Здесь. – Он показал глубокий гладкий красный шрам. – Еще голень. Не могу вам показать, потому что я в обмотках. И ступня. Там гниет кость. Каждое утро я вытаскиваю осколочки, а она все воняет.
– Чем тебя так? – спросил Симмонс.
– Ручной гранатой. Такая взбивалка для картофельного пюре. Части ступни как не бывало. Знаешь эти взбивалки для картофельного пюре? – Он повернулся ко мне.
– Еще бы не знать.
– Я видел сучонка, который ее швырнул, – продолжал Этторе. – Я вырубился, успев подумать, что откинул копыта, но это же фиговые взбивалки. Я очнулся и застрелил сучонка из винтовки. Я всегда беру с собой винтовку, чтобы во мне не узнали офицера.
– Какой он был из себя? – спросил Симмонс.
– У него всего-то и было, что эта граната, – гнул свое Этторе. – Не знаю, почему он ее швырнул. Небось всю жизнь об этом мечтал. Ни разу не видел настоящего боя. Я застрелил этого сучонка.
– Какой он был из себя, когда ты его застрелил? – повторил свой вопрос Симмонс.
– Да почем я знаю, – сказал Этторе. – Я выстрелил ему в живот. Боялся промахнуться, если выстрелю в голову.
– Давно ты офицер? – спросил я его.
– Два года. Меня произведут в капитаны. А ты давно лейтенант?
– Третий год пошел.
– Капитаном тебя не сделают, потому что ты недостаточно знаешь итальянский, – сказал Этторе. – Ты на нем говоришь, но надо еще хорошо читать и писать. Чтобы стать капитаном, надо получить образование. Почему бы тебе не перейти в американскую армию?
– Может, еще перейду.
– Я об этом могу только мечтать. Сколько у вас получает капитан, Мак?
– Точно не знаю. Около двухсот пятидесяти долларов, я думаю.
– Мать честная. Да за двести пятьдесят долларов я бы… Поступай в американскую армию, Фред, да поскорее. И меня перетащишь.
– Ладно.
– Я отдаю команды на итальянском. Могу запросто перейти на английский.
– Ты бы стал генералом, – сказал Симмонс.
– Нет, до генерала я не дорос. Генерал должен знать черт знает сколько всего. Вы, ребята, думаете, что война это просто. С вашими мозгами вы не потянете даже на капрала.
– И слава Богу, – сказал Симмонс.
– Если всех вас, тунеядцев, забреют в армию, может, еще и потянете. Эх, вас бы обоих в мой взвод! А тебя, Мак, я бы сделал своим ординарцем.
– Этторе, ты отличный парень, – сказал Мак. – Но сидит в тебе милитарист.
– Я стану полковником еще до конца войны, – заявил Этторе.
– Если тебя раньше не убьют.
– Не убьют. – Он подержался двумя пальцами за звездочки на воротничке. – Что я делаю, видите? Когда кто-то заговаривает о смерти, мы трогаем наши звездочки.
– Пошли, Сим, – сказал Сондерс, вставая.
– Ладно.
– Пока, – попрощался я. – Мне тоже пора. – Часы в баре показывали без четверти шесть. – Чао, Этторе.
– Чао, Фред. Здорово, что ты получишь серебряную медаль.
– Это еще вопрос.
– Получишь, Фред, получишь. Сведения верные.
– Счастливо, – сказал я. – Подальше от греха, Этторе.
– За меня не беспокойся. Я не пьющий, не гулящий. Вино, девки – это не мое. Я знаю, что мне нужно.
– Пока. Я рад, что тебя повысят до капитана.
– Мне не надо ждать повышения. Боевые заслуги сделают меня капитаном. Три звезды, скрещенные шпаги и сверху корона. Это мое.
– Удачи тебе.
– И тебе того же. Когда возвращаешься на фронт?
– Уже скоро.
– Еще увидимся.
– Пока.
– Пока. Не попадай впросак.
Я пошел закоулками, чтобы побыстрее выйти к госпиталю. Этторе было двадцать три. Он вырос у дяди в Сан-Франциско и приехал навестить отца и мать в Турин, когда началась война. Его сестра когда-то уехала вместе с ним к американскому дяде и в этом году заканчивала педагогическое училище. Он был таким патентованным героем, от которого все не знали куда деться. Кэтрин его на дух не выносила.
– У нас тоже есть свои герои, – сказала она. – Вот только, милый, они себя ведут куда скромнее.
– Я отношусь к нему спокойно.
– Я бы тоже относилась к нему спокойно, если бы он так не задавался. Он нагоняет на меня тоску, тоску, тоску.
– И на меня.
– Милый, ты говоришь мне приятное, но это вовсе не обязательно. Ты мысленно видишь его на фронте и знаешь, что он там полезен, а мне такие парни неинтересны.
– Я знаю.
– Приятно слышать. Я пытаюсь найти в нем что-то хорошее, но он правда ужасный, ужасный.
– Он сказал, что его произведут в капитаны.
– Я рада. А уж как он будет рад.
– А ты бы желала видеть меня рангом повыше?
– Нет, милый. Меня устроит ранг, дающий нам доступ в хорошие рестораны.
– Это как раз мой нынешний.
– У тебя отличный ранг. Выше не надо, а то еще ударит в голову. Милый, я ужасно рада, что ты не тщеславен. Я бы за тебя так и так вышла, но гораздо спокойнее иметь мужа, который не тщеславен.
Мы тихо разговаривали на балконе. Уже должна была бы подняться луна, но над городом повис туман, и она так и не показалась, а через какое-то время заморосило, и мы ушли внутрь. Туман обернулся дождем, причем серьезным, и мы слышали, как он забарабанил по крыше. Я подошел к двери посмотреть, не заливает ли, но нет, не заливало, и я оставил балконную дверь открытой.
– Кого еще ты встретил? – спросила Кэтрин.
– Мистера и миссис Мейерс.
– Странная парочка.
– Говорят, на родине он сидел в тюрьме, а выпустили его, чтобы он мог спокойно умереть.