Страница 16 из 23
– Мисс Ван Кампен добавила сюда немного шерри, – сказала она. – Вы уж с ней повежливее. Она уже немолода, а на ее плечах целый госпиталь – большая ответственность. И от старушки Уокер толку никакого.
– Прекрасная женщина, – сказал я. – Передайте ей мое огромное спасибо.
– Я принесу вам ужин.
– Это необязательно, – сказал я. – Я не голоден.
Но она все равно принесла и поставила поднос на прикроватный столик. Я ее поблагодарил и немного поклевал. Когда стемнело, я понаблюдал за тем, как лучи прожекторов прочесывают небо, пока не отключился. Сон был глубокий, и очнулся я лишь раз, весь в поту от ужаса, но потом снова провалился, стараясь не возвращаться в свой ночной кошмар. По-настоящему я проснулся еще до рассвета, услышав, как запели петухи, и прободрствовал, пока не взошло солнце. Но усталость взяла свое, и я снова уснул.
Когда я совсем проснулся, комнату заливал солнечный свет. Я подумал, что я на фронте, и потянулся. Почувствовав боль, я посмотрел на свои ноги в грязных бинтах и вспомнил, где нахожусь. Я дернул за шнурок колокольчика. Звонок прозвучал в коридоре, где вскоре послышался приближающийся скрип резиновых подошв. Это была мисс Гейдж. При ярком свете она оказалась не такой молоденькой и миловидной.
– Доброе утро, – сказала она. – Хорошо выспались?
– Да, спасибо, – ответил я. – Можно сюда вызвать парикмахера?
– Я заходила, когда вы спали, и вот что я обнаружила у вас в постели. – Она открыла платяной шкаф и вытащила чинзано. Бутылка была почти пуста. – Вторую, которую нашла под кроватью, я убрала туда же, – сказала она. – Почему вы не попросили у меня стакан?
– Я подумал, что вы не дадите.
– Я бы выпила с вами.
– Вы прелесть.
– Вам вредно пить одному. Не надо.
– Хорошо.
– Приехала ваша подруга мисс Баркли, – сказала она.
– Правда?
– Да. Она мне не понравилась.
– Еще понравится. Она чудесная.
Сестра покачала головой:
– Вам виднее. Вы не могли бы немного подвинуться в эту сторону? Вот так. Вам надо перед завтраком умыться. – Она протерла меня тканевой салфеткой, смоченной в теплой мыльной воде. – Приподнимите руку, – попросила она. – Так хорошо.
– Можно вызвать парикмахера до завтрака?
– Я пошлю за ним привратника. – Она ушла и вскоре вернулась. – Он пошел за ним, – сказала она и положила салфетку в тазик с водой.
Парикмахер пришел в сопровождении привратника. Это был мужчина лет пятидесяти с закрученными усами. Мисс Гейдж, покончив с умыванием, ушла, а парикмахер вымазал мне все лицо мыльной пеной и стал меня брить. Он был очень серьезен и не раскрывал рта.
– В чем дело? – спросил я. – Вы не в курсе последних новостей?
– Каких новостей?
– Любых. Что происходит в городе?
– Военное время. Повсюду вражеские уши.
Я попробовал заглянуть ему в глаза.
– Держите голову прямо, – сказал он и продолжил меня брить. – Ничего я вам не буду рассказывать.
– Да что это с вами? – спросил я.
– Я итальянец. И не стану разговаривать с врагом.
Я оставил его в покое. Чем скорее я освобожусь от бритвы этого психа, тем лучше. Один раз я попробовал разглядеть его получше, но в ответ услышал:
– Осторожнее. Лезвие острое.
Когда все закончилось, я ему заплатил и дал пол-лиры сверху. Он вернул чаевые.
– Я не возьму. Тут вам не фронт. Я итальянец.
– Проваливайте.
– С вашего позволения.
Он завернул бритвы в газету и вышел, оставив на тумбочке пять медных монет. Я позвонил в колокольчик. Появилась мисс Гейдж.
– Вы не пригласите ко мне привратника?
– Хорошо.
Пришел привратник. Он просто давился от смеха.
– Этот парикмахер сумасшедший?
– Нет, синьорино. Он все перепутал. Он меня не понял и решил, что вы австрийский офицер.
– Вот как.
– Ха, ха, ха. Такой шутник. Еще бы, говорит, одно неловкое движение, и я бы его… – Он провел себя по горлу большим пальцем. – Ха, ха, ха. – Его просто разбирал смех. – Я ему объясняю, что вы не австриец. Ха, ха, ха.
– Ха, ха, ха, – с горечью повторил я. – Если бы он перерезал мне горло, вот было бы смеху.
– Нет, синьорино. Нет, нет. Он так боялся, что вы австриец. Ха, ха, ха.
– Ха, ха, ха, – передразнил я его. – Проваливайте.
Он ушел, и из коридора еще доносился его смех. Потом я услышал чьи-то шаги и поднял глаза. В дверях стояла Кэтрин Баркли.
Она подошла к моей кровати и сказала:
– Здравствуй, милый. – Она была такая свежая, молодая и красивая. Я подумал, что никогда не встречал таких красавиц.
– Привет. – Я ее увидел и влюбился. Во мне все перевернулось. Она бросила взгляд на дверь и, видя, что мы одни, присела на кровать, нагнулась и поцеловала меня. Я привлек ее к себе и поцеловал, слыша, как бьется ее сердце.
– Сладкая моя, – сказал я. – Как чудесно, что ты сюда приехала.
– Это было не так трудно. Труднее будет остаться.
– Ты должна остаться. Ты просто чудо. – Она сводила меня с ума. Я не мог поверить, что она здесь, и прижимал ее все сильнее.
– Не надо, – сказала она. – Ты еще нездоров.
– Еще как здоров. Ну же.
– Нет. Ты еще не вполне выздоровел.
– Вполне. Точно тебе говорю. Ну пожалуйста.
– Ты меня любишь?
– Еще как. Я с ума по тебе схожу. Иди же ко мне.
– Чувствуешь, как бьются наши сердца?
– К черту сердца. Я тебя хочу. Ты меня сводишь с ума.
– Ты правда меня любишь?
– Хватит повторять. Иди ко мне. Прошу тебя. Кэтрин, ну пожалуйста.
– Хорошо, но только на одну минутку.
– Ладно. Запри дверь.
– Тебе нельзя. Ты не должен.
– Давай. Не надо слов. Я тебя прошу.
Кэтрин сидела на стуле у кровати. Дверь в коридор снова была открыта. Безумие прошло. Еще никогда я так хорошо себя не чувствовал.
– Теперь ты веришь, что я тебя люблю? – спросила она.
– Ты чудо, – сказал я. – Ты должна остаться. Они не имеют права тебя услать. Я от тебя без ума.
– Нам надо быть ужасно осторожными. Это было безумие. Это невозможно.
– Ночью возможно.
– Нам надо быть предельно осторожными. И тебе в присутствии посторонних.
– Я буду.
– Так надо. Ты чудесный. Ты ведь меня любишь?
– Не повторяй этих слов. Ты не понимаешь, как они на меня действуют.
– Я буду за собой следить. Не хочу тебя излишне волновать. Дорогой, мне правда надо идти.
– Скорее возвращайся.
– Когда смогу.
– Пока.
– Пока, милый.
Она ушла. Видит Бог, я не хотел в нее влюбляться. Я ни в кого не хотел влюбляться. И вот тебе на, влюбился. Я лежал на кровати в миланском госпитале, и в голове все перемешалось, но чувствовал я себя прекрасно, а потом пришла мисс Гейдж.
– Доктор приедет, – сказала она. – Он позвонил из Комо.
– Когда он приедет?
– После обеда.
До обеда не случилось ничего примечательного. Доктор оказался тихим, худощавым, небольшого роста мужчиной, которого война, похоже, уже достала. Он извлек из моих ног множество мелких стальных осколков с этакой деликатной и породистой брезгливостью. Он применил местную анестезию или что-то вроде «заморозки», снимавшей болевые ощущения, пока зонд, скальпель или зажим не выходили за пределы замороженного участка, более чем очевидного для пациента. После того как запас деликатности был исчерпан, доктор предложил сделать рентгеновский снимок, так как зондирование не дало желаемого результата.
Врач, делавший мне рентген в Ospedale Maggiore[21], был человек веселый и сноровистый. Больного поддерживали за плечи, чтобы он мог своими глазами видеть на экране наиболее крупные осколки. Снимки должны были прислать позже, а пока врач попросил меня написать в блокноте мою фамилию, полк и какие-нибудь пожелания. Инородные предметы в человеческом теле он считал уродством, мерзостью и проявлением жестокости. Австрийцы сущие негодяи. Много ли я их убил? На самом деле никого, но, чтобы сделать ему приятное, я сказал, что много. Меня сопровождала мисс Гейдж, и врач, приобняв ее, заметил, что она своей красотой затмевает Клеопатру. Он понятно выразился? Клеопатра, царица Древнего Египта. Затмевала, как Бог свят. Мы вернулись в наш госпиталь на санитарной машине, и после непростой транспортировки я снова оказался наверху в своей постели. Снимки пришли в тот же день. Врач выполнил свое обещание. Кэтрин Баркли показала мне снимки. Она вынимала их из красных конвертов, подносила к свету, и мы вдвоем их разглядывали.
21
Главный госпиталь (итал.).