Страница 26 из 156
На той же петербургской улице, где жил доктор-скряга, проживал другой богач, проводивший дни свои в уединении, окруженный одними деньгами всех сортов. Это был купец-раскольник. Вместо того, чтобы прятать свои деньги, он раскладывал их по полу своей комнаты. В его комнате, куда никто не входил, потому что нечего было в ней убирать, лежало несколько сот тысяч рублей. Однажды в эту комнату забежала со двора собака, толкнула нечаянно стол, у которого недоставало ножки, стол упал, и деньги рассыпались по полу. В продолжение двух десятков лет, которые суждено было еще прожить этому чудаку, он не поднял ни стола, ни денег, а удовольствовался только тем, что раздвинул их ногами и проложил таким образом тропинку от постели к двери и окошку.
После его смерти потребовалось несколько дней, чтобы собрать все его деньги. Большая часть его богатств была найдена за шкафом, часть за половиком и много золота в проеденных молью валенках. Странная судьба постигла богатства этого чудака. Когда умер старик, никто не мог сказать; труп его был найден чуть ли не на второй неделе после смерти, – родственников у него не оказалось в Петербурге, и приводить в порядок наследство стал местный квартальный надзиратель с понятыми.
История наследства передает следующее: одних золотых монет было собрано пять мешков, а серебра и бумажек целых два сундука; но наследники вряд ли получили и один сундук с серебром: деньги куда-то испарились.
В числе лиц, обуреваемых большою скупостью, была известная княгиня В., жена высокопоставленного сановника. Она одевалась более чем скупо, в какие-то лохмотья. Из экономических видов она не имела никогда при себе горничной, и все ее обязанности исправлял при ней старый лакей.
В жизни она была скупа до смешного, до крайности. Так, являясь в гости к своим знакомым, она имела обыкновение прятать в свои карманы сахар, сухари, булки. Путешествуя за границей, она приехала к своему старому знакомому, у которого и поселилась в его палаццо; он уступил ей лучшую комнату с тем, что она будет заботиться об ее отоплении.
Княгиня часто ходила гулять одна по городу, и раз, когда она возвращалась с прогулки, он встретил ее сам в передней, хотел снять с нее бурнус, но она, не допустив этого, поспешила в свою комнату. Но, увы! посреди этих церемоний ротонда распахнулась, и из-под нее к ногам хозяина выпало большое полено. Княгиня, заручившись им во время своей прогулки, несла его для своей печки. Можно представить себе последовавшую комическую сцену. При всей своей скупости княгиня, однако, не была глуха к бедным и благотворила истинно нуждающихся щедрою рукою.
В тридцатых годах нынешнего столетия вечером или рано утром на Миллионной улице можно было встретить прогуливающегося невысокого роста, с умною добродушною физиономией, старика, летом всегда без шляпы с ермолкою на лысой голове и в халате, подвязанном красным фуляром вместо пояса.
Старику этому всегда сопутствовал одетый в ливрею лакей. Эта оригинальная личность в свое время пользовалась большою известностью в столице. Дом его на Миллионной был самый богатый аристократический, а владелец его, князь Г-н, служил генерал-адъютантом у двух императоров – Павла I и Александра I.
После смерти своей красавицы жены князь сделался философом-отшельником и, разочаровавшись в людях, возлюбил одних птиц и собак; о своей наружности, прежде очень красивой, князь не помышлял более и ходил таким неряхой, какого другого и не найти. Смерть жены подействовала на него вначале так сильно, что он заперся, никуда не выходил, никого не принимал, даже родных; не было друга, который мог бы ободрить, успокоить, утешить его.
В первое время единственным его развлечением была прогулка по саду, устроенному на дворе над конюшними и сараями, в котором посредине стоял мраморный бюст его жены. Князь жил в третьем этаже, куда вела круглая лестница. Первая зала была освещена сплошными окнами, упирающимися в пол. Все стены этой комнаты были заставлены полками с книгами, за неимением места на полках множество книг валялось на полу.
Петербургские книгопродавцы обязаны были все вновь вышедшие или полученные из-за границы книги немедленно доставлять князю. По прочтении или просмотре книжка бросалась в библиотечную кучу. Следующая затем комната была бильярдная. По стенам висели прекрасные картины, из которых многие подарены были императором Павлом, с его печатью сзади картин. В этой комнате по всем углам и около бильярда поставлены были сосновые и еловые большие ветви, на которых сидели, порхали, чирикали сотни чижей, снегирей, синиц и других птичек.
Все это летало по воле, ело и пило из расставленных сосудов, портило мебель и картины, из которых некоторые так были залеплены, что нельзя было рассмотреть сюжета. Остальные роскошные комнаты князя были в высшей степени загрязнены целыми сотнями собак. Эти животные имели право ложиться на коврах, на диванах и креслах.
Князь всякий раз во время своих прогулок по городу, если встречал какую-нибудь уродливую, хромую, кривую или забитую уличную собаку из числа тех, которых фурманщики по ночам в те времена убивали, приводил домой, вылечивал и поселял в своем кабинете. В известный час князь из своего кабинета через балкон по маленькой витой лестнице выходил на террасу, которая соединялась с его висячим садом; здесь он, несмотря ни на какую погоду зимой и летом, открывал приготовленные его слугами корзины, наполненные накрошенным хлебом и разным зерном. При появлении князя все галки, голуби, вороны, воробьи с соседнего Мраморного дворца и со всей Миллионной бесчисленными стаями, с оглушительными криками бросались на террасу и поглощали все то, что рассыпал князь.
Замечательно, что он лет за пятнадцать до смерти вылечился от описанных странностей, сделался балетоманом, женился на танцовщице и затем разъезжал с доезжачими и борзятниками по окрестностям Петербурга. Умер он на своей даче на берегу Невы.
Как бы в пару этому князю-неряхе в описываемые годы жил в Петербурге граф Аракчеев, которого до такой неимоверной степени была развита любовь к опрятности, что доходила до смешного. К выше уже рассказанным чудачествам добавим следующие черты его характера. Так, его сад в Грузине славился такою чистотою, что трудно было найти в саду на дорожке хоть один блеклый листик. Дети его крестьян таились в кустах; их обязанность состояла подбирать листья, падающие с деревьев.
Существует рассказ по какому-то случаю, кажется, по случаю пожара в городе. Государь однажды ночью прислал за ним, чтобы ехать вместе. Вскочив с постели, Аракчеев начал поспешно одеваться; на беду, когда он почти совсем был одет, камердинер по неосторожности капнул со свечи на палевые штаны. Как ни спешил Аракчеев, однако разделся, несмотря на то, что за другими штанами нужно было пробежать несколько комнат. Своим переодеваньем он заставил государя прождать минут пять лишних, – до такой изысканности доходило у него требование чистоты.
В ряду острых краснобаев и больших вралей, забавлявших в двадцатых и тридцатых годах петербургское общество своими затейливыми выходками и неожиданными рассказами вроде знаменитого барона Мюльгаузена, был известен князь Ш-ов.
В начале нынешнего столетия Адмиралтейский бульвар был центром, из которого распространялись по городу вести и слухи, часто невероятные и нелепые. Бывало спрашивали: «Да где вы это слышали?» – «На бульваре», – торжественно отвечает вестовщик, – и все сомнения исчезали. Бульварных вестовщиков тогда называли «гамбургской газетой». Князь Ш-ов был известный бульварный вестовщик и почти ежедневно здесь тешился такими проделками. Выдумает какую-нибудь победу и начнет о ней рассказывать на бульваре от Дворцовой набережной до средних ворот Адмиралтейства, но всегда с прибавлением: «Так я слышал, может быть это неправда». Пройдет до другого конца бульвара, у Сената, и поворотит назад. Встречные уже останавливают его: «Слышали ли вы? Победа, сто тысяч пленных, двести пушек, Бонапарт ранен, Даву убит». «Быть не может, – возражает сочинитель бюллетеня, – это вздор, выдумка!» – «Вот еще! Я слышал от верных людей. Видели фельдъегеря, весь в грязи и в пыли. Худой же вы патриот, если не верите!»